Драгун

      Туман мягкой скатертью стелился по земле, холодный и непроглядный, он пугал и завораживал, подобно театральной занавеси, скрывая от взора людского весь мир. Но вот туманная занавесь уступила место солнечному лучу, сначала одинокому, но затем их стало много. Второй день зимы обещал быть необычайно тёплым. И ясное небо будет таким же необъятным, как поле… Поле сражения.        Точильный камень с присущим ему скрипучим звуком скользнул по тёмному лезвию драгунского палаша, нарушив утреннюю тишину, дошёл до кончика, а потом вновь вернулся к гарде.       — Вот гляжу на тебя и гадаю, дружище. — Симон Бартоли растянул уста в своей привычной истинно корсиканской усмешке, малость насмешливой, но при этом сердечно искренней. — Иль ты им бриться собрался, иль уж сточить окончательно, чтоб новый купить.        Пьер де Лагард улыбнулся уголками губ и в последний раз провёл точильным камнем по палашу. На мгновение он замер, вчитываясь в гравировку на лезвии — «Отвага и Дисциплина»… Выкованный в горниле битв девиз 11-го драгунского полка, к коему Пьер и его близкий, но иногда раздражающий друг принадлежали.       — Просто хочу убедиться, что в нужный час он меня не подведёт. — Пьер бережно протёр острейшую сталь тканью и вернул палаш в кожаные ножны.       — Клинок, конь иль милость Бога, всегда что-то, да подведёт. — Симон улыбнулся и съел галету. Несмотря на то, что фигурой и чертами лица корсиканец напоминал юркого лиса, аппетит у Симона не уступал самому большому из медведей.        — Значит, клинок, конь и… милость Бога… — Пьер нахмурился и шумно выдохнул. — А что же верно? Может, девичье сердце?       — Если только оно полно любви, мой друг, — ответил Симон и развёл руками. — Да, наверное, ты прав. Девичье сердце полное любви. — во рту корсиканца появилась новая галета. — Ах, моя любовь так страдала, прощаясь со мной, а я утешал её всю ночь… и, наверное, благодаря моим пылким стараниям уже стал отцом.        Пьер не удержался от смешка, что потом перетёк в звонкий смех. Засмеялся и Симон. И за этим смехом никто из них не заметил, как к костру, держа под рукой каску, подошёл Готье Одюс — крепкий, как скала, бретонец с пылко-рыжими усами и любовью к сквернословию.       — Чего гогочете, как гуси? — пробасил он, глядя на боевых товарищей со своего немалого роста.       — Да, вот, имя подбираем для сына моего, а может для дочери, — сквозь смех ответил Симон.       — Ха! Для какого именно?! Ты ж ни одной юбки не пропускаешь, каналья! Небось уже половина Европы ходит с твоим клювом вместо носа! — фыркнул Готье, хотя с его тембром звук больше напоминал выстрел мортиры.        Пока корсиканец и бретонец сцепились в своей обыденной словесной дуэли (которая, как ни странно, никогда не перерастала в дуэль настоящую), Пьер, качая головой, задумался над тем, каким бы именем нарёк своего первенца. Он ещё успеет подумать над этим, когда будет возвращаться во Францию, к А… Гром, прозвучавший на юге, разбил все тёплые мечты и воспоминания Де Лагарда, вернув в холодную реальность, напомнив, как далеко он от дома, как далеко он от Адель…        Симон и Готье оборвали свой извечный спор, умолкла и песенка, которую тянули несколько драгунов у дальнего костра. А молоденький новобранец и вовсе вздрогнул, испуганно оглянувшись. Пускай все они замолчали, но каждый подумал об одном и том же.       — Началось, — сухо произнес Пьер, взглянув на чистое небо, по которому разнёсся гром орудий.       — О, наконец-то! — в глазах Симона загорелся недобрый огонёк. — Надеюсь, нас скоро бросят в бой! Уж чешутся мои руки, братцы! Скорее бы туда! Я всех этих австрияк на куски изрублю!       — Что ты на них так взъелся, каналья? — спросил Готье.       — Они моего старшего брата убили и отца чуть в могилу не затолкали своими штыками, — прорычал корсиканец, вскочив на ноги. Шпоры на его сапогах звонко звякнули. — А там, откуда я родом, у нас есть обычай! Кровная месть! И я отплачу по всем счетам!       «Кровь за кровь. И весь мир утонет в кровавой реке», — с грустью подумал Пьер и, вслушавшись в новую канонаду, раздавшуюся с юга, угрюмо произнёс: — Сдаётся мне, друзья, скоро все мы ринемся в бой.        Час тянулся за часом. На горизонте не смолкали пушки, шум боя казался близким и отчётливым, но вместе с тем странно далёким. Прислонившись к одинокому деревцу и уперев руки в эфес палаша, Пьер вслушивался в эту жутковатую музыку войны. Его полузакрытым глазам представлялись баталии давно минувших эпох, о которых он читал в книгах, о которых ему когда-то рассказывал отец. А затем хруст ломающихся спартанских копий и гром австрийских шестифунтовок нарушил звон шпор, и по нему Пьер сразу определил, кто к нему так торопится.       — В лагерь прибыл вестовой. — нетерпеливо воскликнул Симон. — И как мне кажется, тебе, друг поручик, пора бы быть в палатке майора Лефевра. — А с каких пор всего лишь старший аджюдан может отдавать указания поручику? — Де Лагард не удержался, чтобы по-дружески не кольнуть товарища.        Симон притворно скривился и щёлкнул пальцами по золотому колечку в ухе.       — Уж поглядим, кто в каком чине будет ходить после боя. Если преуспеть, можно и капитаном стать к концу дня. — весело отчеканил корсиканец.       — В живых бы остаться, а там и капитанские эполеты можно примерять на плечи. — Пьер слабо улыбнулся, качая головой.       — Говоришь, как заправский ветеран. — Симон звякнул шпорами, а потом произнёс на удивление робко и тихо. — Но, знаешь, всё-таки неплохо вернуться домой в высоком звании, с лихим шрамом на щеке, и чтоб обязательно тебя встретила любимая. — Да, это было бы замечательно, — с мечтательностью в голосе согласился Пьер. Он понимал друга, как никто другой…        Трубач сыграл сбор для офицеров. Пьер оглянулся на звук, а затем посмотрел на довольное лицо Симона.       — Ну, а, что я говорил? — усмехнулся корсиканец.        В офицерской палатке царила полная тишина, нарушаемая лишь спокойным голосом майора Лефевра, человека собранного и холодного. Держа драгунскую каску на локте, Де Лагард, как и другие офицеры, внимательно слушал командира.       — Корпус Даву сейчас сражается с австрийцами у Сокольниц, — говорил Лефевр, чертя на карте невидимые линии пальцем. — Левый фланг нашего противника отошёл с Праценских высот, и Император посылает занять их четвёртый корпус маршала Сульта. И наш полк имеет честь поддержать пехотные дивизии. Вопросы?       — Чего мы ещё не в сёдлах? — пошутил кто-то из офицеров. Среди всех находящихся прокатились смешки, криво улыбнулся и майор Лефевр.       — Трубить сбор полка, — скомандовал он трубачу, подхватив свою каску со стола.        Покинув офицерскую палатку, Пьер де Лагард вдохнул полной грудью. Ему хотелось продлить этот момент прежде, чем верный Жадэн понесёт его в сердце сражения… Неподалёку раздались энергичные разговоры, это были новобранцы, обсуждавшие то, как им нетерпиться скорее отправиться в бой. Пьеру было знакомо это чувство, но романтичное представления о войне из него выжгла холодная сталь врага при Ландсберге. Но всякому, кто имел хоть сколько-то приятельские отношения с офицером, хотелось узнать, что же за решения приняли за военным советом. Посему, Пьер поспешил к ждущим его Симону и Готье.       — Ну, что? — чуть ли не в один голос спросили бретонец и корсиканец.       Де Лагарду не пришлось ничего говорить, так как за его спиной пропел горн, и все драгуны знали, что несла за собой эта песня…        Жадэн был прекрасным жеребцом андалузских кровей, чёрный, как сама ночь. Послушный и сильный, он был верным боевым побратимом для Пьера и спасал ему жизнь ценой даже собственной крови.       — Ты ж мой хороший, — проверяя сбрую, Пьер то и дело поглаживал коня, и, поправляя очередной ремешок, случайно наткнулся пальцами на давно затянувшийся шрам. Задержав ладонь на отметине от вражеской пули, Пьер ощутил, как бьётся сердце коня…       — Будь быстрым, как ветер, Жадэн.        Отняв руку от конского плеча, Пьер подхватил свой карабин образца 1796 года, надёжное оружие с золотой гравировкой на прикладе, и, проверив, заряжен ли он, приторочил к седлу. И только закончив все приготовления, Пьер прислонился плечом к седлу и ласково потрепал Жадэна по гриве, и тот тихонько заржал.       Майор Лефевр уже был в седле и угрюмо смотрел в ту сторону, куда уже скоро отправится его одиннадцатый драгунский. Он знал, что битва будет нелёгкой и скорее всего многие из тех, кого он поведёт за собой, погибнут при первом залпе противника. Пьер глубоко уважал майора за искренность, за солдатское уважение к подчинённым и невероятное мужество.        Молодой драгун оглянулся. Многие из его товарищей ещё были пешими, многих он знал по именам… многих из них ждёт смерть. Возможно, поляжет и он сам, но Де Лагард отбрасывал эти мысли прямо в жар его бьющегося сердца. Он дал обещание и обязательно его исполнит, даже если придётся проскакать всю Европу и все круги преисподней.       — По коням!        Громкий голос майора Лефевра был усилен песней горна. Пьер шумно выдохнул, надел каску и сунул ногу в стремя. Оказавшись в седле, Де Лагард легонько ткнул сапогами в бока Жадэна и лишь затем поправил ремень с палашом.       — Наше время пришло, — заметил Готье, подведя своего коня поближе. Каска делала бретонца ещё выше.       — Да, пришло, — согласился Пьер и проследил, как майор Леферн пустил коня лёгкой рысью, объезжая ряды драгун, и как за ним тенью следовал трубач.       — Бой обещает быть тяжёлым, — фыркнул Одюс, шумно раздувая ноздри.       — Будет нелегко, — Пьер меланхолично качнул головой, а затем усмехнулся одними уголками губ. — Но когда нам, драгунам, было легко?       — Пехоте ещё тяжелее, но нас всех объединяет одно. Нас ждёт слава.       «Или смерть», — мрачная мысль посетила Пьера, и он, пытаясь её отогнать, посмотрел на неподвижных и безмолвных всадников в драгунских зелёных мундирах и тяжёлых касках, что придавали им сходство с античными всадниками Александра Македонского.       — Удачи, Пьер, — помолчав, негромко сказал Готье.       — И тебе удачи, друг. Не торопись рубить всех австрияк первым, а то Симон оскорбится.        Бретонец громыхнул смешком, но ничего не сказал.        Трубач сыграл сигнал к выступлению, и Пьер занял своё место во втором ряду. Их бесконечная вереница лёгкой рысью отправилась на восток. Солнечные лучи бросали отблески на каски, а стучавшие о седла ножны наполняли воздух тихим звоном. Пьер уверенно держал поводья, вслушиваясь, как понемногу звук пушек становился всё ближе… Скоро он станет совсем оглушительным.        На первый взгляд казалось, что холмы до сих пор окутывал туман, но это был пороховой дым. Было видно, что хоть оборона неприятеля была организована в спешке, штурмующим её пехотинцам приходилось туго. Десятки тел в синих мундирах лежали на высохшей траве. А ещё живые, но измученные битвой, торопились перевязать раны, почистить мушкеты и по приказу офицеров снова отправиться на штурм.       «И снова туман войны стелится по земле», — Пьер видел, как вражеские пушки дали новый залп, прочерчивая дым, точно искрящиеся молнии. Жадэн, как и другие лошади, нервно ржал и рыл копытом землю.        Пьер скосил взгляд на майора Лефевра, тот держался в седле с хладнокровным спокойствием, устремив хищный взор на то место, что им предстояло атаковать. А потом рука командира одиннадцатого драгунского легла на рукоять палаша, чтобы затем ловким движением выхватить его из ножен.       — Полк! Шагом!        Драгуны начали движение, Пьер слегка пришпорил Жадэна и, направляя его левой рукой, правой держался за палаш. Враги заметили их, но шрапнель и пули пока не долетали до них, застревая в промёрзшей земле. Пьер успокоил дыхание. Вот он уже скачет на встречу очередной победы или… своей погибели!       — Рысью!        Штандарт развевался на ветру, вспыхивали мушкеты, ржали лошади. Пьер выхватил палаш и крепко сжал его в руке. Обогнав наступающую пехоту, кавалеристы неминуемо приближались к окутанным оружейным дымом вражеским укреплениям, где в них целилась сплошная масса белых мундиров. Кони ускоряли бег, а драгуны припали к лошадиным гривам… Первый мушкетный залп! Пьер видел, как скачущий рядом с ним драгун выпал из седла… Второй залп! Несколько лошадей покатилось по земле, ломая кости своих всадников, оказавшихся под ними.       — Давай, Жадэн! Давай! — Пьер стиснул зубы, а где-то над головой свистнула пуля.        Строй драгун рассыпался, отдельные всадники вырвались вперёд, занеся над головой палаши. И снова в них разрядили мушкеты, но шум выстрелов заглушал стук копыт, такой громкий, точно камнепад, сошедший с горы. В нём тонул и крик людей, и безумное ржание лошадей.        — Да здравствует Император!        Кричали сотни глоток в диком, отчаянном крике. Пьер тоже кричал, но его голос тонул в общей какофонии… А потом с небес сошёл гром! Для Пьера де Лагарда всё смешалось воедино. Земля и небо! Кровь, грязь и мушкетные сполохи! Одинокие драгуны, ворвавшиеся в ряды белых мундиров! Блеск палашей, что обрушивался на человеческие головы! Обезумевшие лошади, потерявшие седоков! Крики, дым, стоны! Пушечное ядро, разорвавшее землю перед Жадэном…        Управляемый твёрдой рукой и сильными коленями гнедой шёл, как по струнке, красиво поднимая ноги и высоко держа голову, а в непринуждённо элегантной позе Пьера даже самый крупный знаток и мастер конной выездки не нашёл бы, к чему придраться. Конюхи захлопали в ладоши. Пьер закончил демонстрацию езды коротким, но энергичным галопом, остановил коня так, что во все стороны прыснул щебень. Подъехал, заставив гнедого так вытанцовывать, что снова вызвал аплодисменты. А потом молодой поручик ловко остановил коня и так же ловко спешился, досада только, сапоги запылились.       — Не знал бы я тебя, Пьер, подумал бы, что ты красуешься, — хмыкнул старый граф Де Монслави, щуря глаза от солнца.       — Прекрасное животное, месье Де Монслави. Прекрасное, — воодушевленно сказал Пьер, трепля гнедого по гриве, а потом передал поводья подошедшему конюху.       — Согласен с вами, поручик, — граф кивнул и провожая взглядом гнедого, печально вздохнул. — Досадно только, что такие прекрасные животные и такие смелые юноши гибнут на войнах, коим конца и края не видать.        Пьер ответил не сразу, лишь молча смотрел на графа Де Монслави. Мужчина чертами лица походил на охотничьего ястреба, да и нрав был у этого человека соответствующий… Пьер до сих пор помнил их первую встречу. А ещё старый шрам от сабли на щеке только напоминал, насколько лихи мужчины рода Де Монслави, рода хоть и небогатого, но знатного и глубоко уважаемого, так как они веками проливали кровь за Францию. И возможно, именно эта непоколебимая верность позволила старому роду уцелеть во времена падающей гильотины.       — Граф, я… — начал было Пьер, он хотел сказать, что они сражаются во славу Франции, но старый граф пресёк его одним жестом.       — Довольно, юноша. Вы ещё поймёте мою мысль, когда-нибудь и, надеюсь, не в последний миг своего бытия. О, нет, — спокойно произнес Де Монслави, а потом посмотрел куда-то мимо Пьера. — Впрочем, вам, наверное, не так уж интересны беседы со старым и сварливым воякой, — закончив свои слова, граф указал головой в сторону.        Пьер обернулся и ощутил, как сжимается его сердце, а щеки начинают полыхать. Во двор вышла Адель де Монслави, прекрасная дочь графа, восемнадцати лет от роду. Эта была их не первая встреча, но будто в первый раз Пьер заворожённо смотрел на это ангельское создание, на золотые локоны, блестящие под солнцем и уложенные по последней моде, на большие фиалковые глаза. В этот раз на Адель был голубой рединготповерх лёгкого летнего платья. На изящных руках белели аккуратные перчатки.       Их взгляды встретились, и, вспыхнув, девушка постаралась скрыть свои чувства, взглянув в ту сторону, откуда конюхи выводили молоденькую кобылку, белую, как снег и уже оседланную.       — И чего же вы ждёте, поручик? — не скрывая лёгкой насмешки, спросил старый граф. — Ступайте, поздоровайтесь, пока я в хорошем расположении духа и пока с балкона за мной присматривает моя супруга. Ну, не стойте же столбом!        Пьер незаметно улыбнулся. Он ещё помнил, как первый раз выслушивал завуалированные угрозы, как очередной «кавалерчик», коих потом по всем горам Оверни искали. Но это было в прошлом, а сейчас, когда старый граф убедился в твёрдости намерений Пьера, то раздувал ноздри лишь для виду, провожая молодого драгуна взглядом.       — Доброе утро, мадемуазель. — Пьер учтиво поклонился и стукнул каблуками сапог, приблизившись к Адель.       — Доброе утро, поручик Де Лагард. — девушка ответила элегантным малым реверансом и, выпрямившись, посмотрела на ждущую её кобылку. — Не поможете ли мне?       — Почту за честь, мадемуазель. — Пьер снова поклонился.        Конюх подвёл кобылку, и Де Лагард со всей деликатностью и приличием помог Адель оказаться в седле.       — Думаю, вам и не составит труда сопроводить меня на прогулке? — поинтересовалась Адель, взяв поводья.       — С огромным удовольствием.        Несмотря на дамскую манеру верховой езды, Адель сидела в седле абсолютно непринужденно; она и лошадь двигались слаженно, словно слившись в единое целое. Пьеру даже иногда приходилось слегка подгонять Жадэна, чтобы поспевать за спутницей. Они ехали вдоль небольшой речушки, извивающейся по заливным лугам среди колючих елей и золотящихся полей.       — Прекрасная пора, — тихонько ахнула Адель. — Всё цветёт, всё живёт.       — Слышал, мадемуазель, что у вас и зима прекрасная, — желая поддержать начавшуюся беседу, произнес Пьер.       — Чистая правда! Всю округу засыпает снегом, и дни напролёт по дорогам разъезжают рождественские сани. Они такие красивые, с ленточками и колокольчиками, а запрягают в них всегда тройку белых лошадей. — Адель неожиданно замолчала, явно осознав, насколько пылкая её речь, и добавила более кротко. — Надеюсь, вам удастся когда-то побывать в наших краях, когда выпадет снег.       — Буду надеяться, что я успею вернуться с Англии до первых снежинок. Война обе… — Пьер осекся, ему не хотелось портить приятную беседу мрачными вестями и домыслами.       — Думаете, всё-таки будет война? — в мягком голосе Адель звучала плохо скрытая тревога.       — Полагаю, что так. Огромная армия готовиться в Булони, — ответил Пьер, качая головой. — Нам остаётся лишь дождаться флота.       — И вы тоже туда отправитесь? — спросила девушка. Голос её дрожал.       — Да, — непоколебимо ответил Пьер. — Долг зовёт меня на поле брани.       — Долг зовёт… — негромко повторила Адель и мягко натянула поводья.        Пьеру и самому пришлось натянуть поводья, от чего Жадэн недовольно фыркнул. И только остановив коня, Де Лагард не смело вгляделся в лицо возлюбленной. Глаза её заблестели от накатившихся слез.       — Пьер, — робко произнесла Адель, и голосок её дрогнул. Де Лагард сглотнул, удивленный услышанным. Она впервые назвала его по имени, без церемоний, диктуемых правилами приличия. Возможно, порыв чувств, а возможно, сокровенное желание, которое можно было исполнить лишь в отсутствии посторонних взглядов.       — Я знаю, что поле битвы священно для мужчин, и ни одной женщине там нет места. Но знайте же, пока вы, гордые драгуны, мчитесь на врага с обнажённой сталью, у нас, женщин, тоже своя битва. Наш враг — тревога и отчаяние, и свой смертельный удар они наносят в тот миг, когда приходит весть о гибели дорогого… — Адель отвела влажные глаза. — …любимого человека.       Пьер сидел в седле точно оглушённый. Он и в самых смелых мечтах не мог пожелать услышать такие слова от той, в кого был влюблён всем сердцем. А тем временем Адель де Монслави гордо вскинула голову, и, пускай в её глазах блестели слезы, стала похожа на своего отца.       — Пообещайте, Пьер. Пообещайте, что невзирая на то, что долг зовёт вас на поле брани, вы непременно вернётесь! Вернётесь до первого снега. Пообещайте!        Пьер взглянул в фиалковые глаза, в коих тонул каждый раз, а потом молча спешился, к огромному удивлению Адель, так же уверенно встал на одно колено и посмотрел точно в лицо девушки.       — Я вернусь, непременно вернусь, пускай меня будет отделять полсвета и все вражеские мундиры, но я непременно вернусь. Обещаю.        Подул сильный ветер, подняв на дороге облачка пыли. Лошади занервничали и задёргали ушами, прислушиваясь. Адель испуганно ахнула… А потом грянул гром!        Пьер очнулся от холодной хватки удушья и перевернувшись, скрючился в кровавом кашле. Душивший его ремешок каски был беспощадно сорван, а сама каска отлетела куда-то в сторону.       — Господи, — шумно дыша, Пьер попытался сесть, и вышло это крайне неуклюже. От падения болела спина, а правую щеку жгла огнём, Пьер прикоснулся к ней и почувствовал кровь… Его кровь.       Вокруг расцвели цветы, белые, синие, зеленые с малиновым… Не цветы, мундиры бесчисленных солдат, для которых война навсегда окончена. Пьер не знал, победили ли они или нет, но знал наверняка, что он один среди сотен мертвецов. Драгун обернулся и… Жадэн лежал неподвижно, казалось, благородное животное уснуло после долгой и изнуряющей скачки, но глаза были открыты и безжизненно смотрели на небо.       — Прости меня, — хрипло сказал Пьер, потрепав гриву верного скакуна, а затем прикрыл глаза ладонью. — Прости меня и прощай, верный друг.        Пьер закрыл глаза Жадэна, а затем, прислонившись к лошадиной спине, кое-как содрал с седла флягу. Первый глоток воды был обжигающе холодным, и Пьер подержал живящую влагу во рту, прежде чем глотнуть… Потом был ещё один медленный глоток, и ещё. Чем больше Пьер пил, тем больше чувства возвращались к нему. Где-то вдалеке загремели пушки… Похоже, битва была ещё не оконченной. Шум боя напоминал отдаленную стихающую грозу.        Пьер ненадолго прикрыл глаза, смакуя воду, будто то было самым лучшим из вин, но открыл их, стоило ему услышать негромкое ржание неподалёку. Пьер приподнялся, осмотрелся и удивлено моргнул, заметив, как среди мёртвых тел ходит жеребец. Стройный верховой с тонкими бабками. Бурой масти, с более тёмной гривой и хвостом.       «О, Богородица, неужели ты ещё присматриваешь за мной», — с этой мыслью, несмотря на боль, Пьер заставил себя подняться и, отыскав в траве свой палаш, похромал в сторону жеребца. Видя медленно приближающегося драгуна, жеребец высоко поднял голову, тряхнул гривой, протяжно фыркнул. Однако не испугался, позволил схватить себя за узду. Пьер погладил его ноздри.       — Не драгунский, — тихо сказал Пьер, поглаживая гнедого и рассматривая седло — и даже не французский. Сослужишь мне службу, безымянный? Сено, оно-то везде одинаковое.       Конь заржал, дернув головой. Пьер, приняв это за согласие, скрипя зубами и чертыхаясь, просунул сапог в стремя, а ещё больших усилий ему понадобилось, чтобы перебросить ногу через седло. Но он справился. Правда, гордо расправить плечи Пьер не смог, так как его тяготила усталость и раны. Вместо этого драгун наклонился к конской шее и шепнул.       — Я обещал вернуться до первых снежинок… и… исполню… обещание, Адель.