Вера

Семья говорит: веруй. И Ваня читает Библию. Не детскую, глупости, ему не нужна цензурная и адаптация, не нужны картинки красочные и всё это сладкое, сахарно-сиропное про любовь к человечеству и всепрощение. Ваня про это слышал, конечно, про гуманизм, доброту, уважение, любовь какую-то нелепую, хрен пойми кем выдуманную… В книжках про это много, а Ваня их любит очень, хоть и откладывает подальше многие, от самого себя пряча (если безбожников читать, ничто не поможет тебе уж точно). У Вани в школе — гогочущие в голос пацаны и «это что, блять, говнари?! Въеби им, чтоб не совались!», а во дворе возле дома — дерганые ребятки ногой землю раскапывают и улыбаются еблами перекошенными, дескать, нормально всё, дяденька мусор, мы ключики от дома потеряли просто. Ваня не дебил совсем, как некоторые из его школьных приятелей, понимает, что ниче во всём этом хорошего, но и каяться не помогает совсем. Хоть сто лет в горло лей святую водичку и над иконой рыдай, на колени падая, не меняется ничегошеньки, ни вокруг, ни внутри тем более. Ваня на несчастных задротов рычит шесть дней в неделю, разбивая с королем и шутом кассету, а на седьмой молитвы читает, как самый скоростной в мире рэпчик, и батюшке всё про жизнь докладывает, пока тот кивает умно, будто разбирает в подростковом слэнге хоть что-то. И всё это мерзость такая, что не отмыться, мерзость и безбожие, и мамка плачет, головой качая неодобрительно, и прихожане на него смотрят совсем не по братски христиански, а скорее как на язычника клятого. Ваня читает Библию и верует-верует-верует, с закрытыми глазами шепча и крестя себя сам по три сотни раз на ночь: пусть поможет, пусть искупит, блять, разве правда он мало старается, разве нет на свете грешников похуже? Ваня читает, а Охра смеётся и скалит зубы, ночью насквозь прогрызая крестик. Охре угрозы улицы и кадило в руках перепуганного до смерти батюшки безразличны одинаково и этого всего кошмарнее. *** Мирон говорит: веришь? И Ваня смеётся, прося завязать на ночь руки. У Вани концерты, туры, почётное место у самых ног императора — жизнь бьёт ключом и впору бы радоваться, каждым моментом наслаждаться, улавливая, да только… Охре не нравится маска, — жалкая, смешная пародия на его настоящего, не нравится быть на вторых ролях, не нравятся люди, поездки, Ванино счастье не нравится, кажется, больше всего в принципе. Охра когтями дерёт обои в номере очередного отеля, Охра воет всю ночь, сажая перед концертом голос, Охра кусает Мирона за руки и пытается, видно, всерьёз оторвать его средние пальцы. Ваня с тоской глядит на иконы в храмах и не пытается даже больше молиться, чувствуя: если бог есть, то их он уж точно пиздец ненавидит. Мирон улыбается, будто видит уже их империю, будто знает, как будет заранее (будто сам больше всех не боится). Улыбается и говорит: веришь? Ваня молчит. Охра грызет железные цепи и клянётся, что империю сожжёт дотла. *** Ванечка говорит: верь мне. И Ване совсем не смешно. Всю жизнь от Охры бежал, петляя, всю жизнь контролировал и боялся закрыть глаза. Охра опасный зверь, чудовищный, сострадания лишенный напрочь. Охра — жестокость в вакууме, концентрированный хаос, абсолютное зло, на тринадцать самим Сатаной умноженное. Ванечка сидит напротив и мягко улыбается, раскачиваясь в такт музыке, когда всё это слушает. Ванечка кивает серьезно, хмурится, комментирует что-то, сочувствует искренне… Ванечке на него не всё равно вовсе, между ними будто связь незримая, красная ниточка, которую сразу они, дураки, не заприметили. Ванечка наливает ему радостно, хохочет что-то, про треки говорит, зовёт опять у себе приехать… Целует нежнейше. Ване с людьми так легко не бывает, он не может, не допускает, всё в рамках держит. Ване нельзя, он опасный, с рождения самого глубоко неправильный, на нём метка, блять, Каина, не иначе, его сам Люцифер избрал чтобы быть на земле всего самого хуевого наместником. Ваня это объясняет скомканно, отрывочно, не зная, как объяснить правильнее, как показать, понять дать, что рядом не стоит, что это всё к неприятностям, что Охра убил в нём и в бога веру, и в империю, а в любовь-то совсем не хочется не верить больше, как он жить тогда будет блять, какой рэпер без песен о любви, ну? Но Ванечка говорит: верь мне. И обнимает, как ребенка, крепче. Охра мурлычет, веря.