Ошибка на ошибке

Домой — в тесную, захламленную и скрипучую квартирку в захудалом районе — Йошинори вернулся с двумя тяжелыми пакетами в руках. Купить продукты пришлось буквально на последние деньги. Пальцы покраснели и онемели, а шея с плечами теперь ужасно ныли. С трудом дотащив пакеты до маленькой кухоньки, Йошинори достал чеки и отложил их к другим, накопившимся за этот месяц. Казалось, день не закончится никогда. Парень крутился как белка в колесе, но, с тех пор как жить стал не только для себя, отвык жаловаться на такую нагрузку. Жить по-взрослому он начал рано — раньше, чем друзья и знакомые: выбора не было. Но Йошинори никак не представлял, что будет вынужден жить в едва ли не постоянном стрессе. А этот выматывающий поход в магазин даже не последнее дело на сегодня. Сейчас еще нужно было забрать от новых соседей, которые оказались, на счастье, адекватными и любезными, сына с дочерью. Ему нужна была помощь. Силы заканчивались. Воли, сжатой в кулак, не хватало, чтобы продолжать оптимистично смотреть в будущее и не сдаваться. Йошинори боролся — каждый день, каждый час, каждый миг своей жизни. Боролся ради своих детей. Но взвалил он на плечи ношу для себя непосильную, хотя пытался верить в то, что еще чуть-чуть и станет легче. Немного легче стало, когда после расставания, которое искромсало Йошинори изнутри, на пути встретился Асахи. Поделать ничего нельзя было, когда Йошинори привязался к нему, поскольку, лишь перехватив твердый, пускай и отрешенный, взгляд, понял, что Асахи серьезный, ответственный человек — такой, какой стал бы ему опорой. Асахи принял их — Йошинори и его двухлетнюю дочь. Ему никогда не рассказывали, как так случилось, что уже в восемнадцать у Йошинори был ребенок, а у ребенка не было второго родителя. Это позорная, до отвращения позорная история о трудном прошлом и случайной связи на первом курсе университета, которой молодой отец не поделится даже с ним. Асахи вошел в его жизнь плавно. Их познакомил общий друг, что как раз и помог Йошинори выбраться из абьюзивных отношений. Сложно было назвать это отношениями: Йошинори, сам того не осознавая, просто извлекал выгоду из человека, который не имел ничего против того, что на руках у парня был малыш; но позже начал чувствовать безграничную признательность за все, что он делал. Хотя в сравнение с Асахи он, получается, не делал ничего, а только висел на шее и помогал время от времени расслабляться. Правда, это сперва он ничего против не имел — потом ситуация ухудшилась, и, покидая их, он признался, что удерживала его только страсть Йошинори в постели. Асахи собственными глазами видел нервные срывы Йошинори. Собственными руками держал его холодные и мокрые от слез ладони. Подавал стакан воды и фенибут, если парня мучили тревожность и бессонница. Оставался с его дочерью, пока Йошинори ходил на пары; помогал по дому и хозяйничал там, когда Йошинори был на работе. Удавалось не всегда: он тоже работал, благо график смен был удачным. Помогал и финансово, хотя у самого были с этим сложности. Однажды, придя вечером домой после работы, Асахи увидел, что встречать его Йошинори вышел полностью разбитый: с поникшей головой, потухшим взглядом, с дрожью по всему телу. Он плакал часто, иногда и без особой причины. Асахи перестал об этом волноваться, однако в тот день Йошинори выглядел подозрительно плохо. — Что такое? — шепотом спросил он, чтобы не нарушать сон девочки в соседней комнате. — Давай на кухню, я там ужин приготовил. — Здесь говори. — Обещай, что не будешь злиться. — Голос у парня от беззвучных рыданий в течение получаса ослабел. Асахи был вспыльчивым, колким на слова человеком. Он не ходил вокруг да около и много огрызался, хотя старался сдерживаться, потому что с Йошинори нужно было помягче. Вот почему Йошинори попросил не злиться: Асахи мог вспыхнуть, как спичка. — Обещаю, — все же сказал он и положил руки на плечи парня, — говори уже, я на ногах еле держусь. — Ты… — Йошинори поднял глаза, и стало ясно: ему было стыдно и страшно. — Ты станешь отцом. Пять секунд словно растянулись на пять минут. Станет отцом в двадцать один год? Но он не был готов, несмотря на то что вместе с Йошинори воспитывал его дочь. Асахи обдумывал эти слова, и Йошинори уж было показалось, что зря он вообще все рассказал. Может, сделать аборт втихую от него было бы разумней. — А на что я должен злиться? — наконец спросил Асахи. Йошинори втянул в легкие воздух и снова посмотрел на парня, на его сосредоточенное лицо, где улыбка появлялась в редчайшие моменты, и с подступавшими слезами промолвил: — Мы не потянем… Я не потяну. И так вкалываем как не в себя. Академ брать не вариант. И беременность, роды… Я не хочу заново через это проходить, это так тяжело, Асахи… — Ну, иди тогда аборт делай. На секунду Йошинори застыл. Похоже, ничего в Асахи даже не всколыхнулось от этой новости. На самом деле, лучше ничего посоветовать и нельзя было, но думать об аборте было кошмарно. — Я не знаю, — опустил голову парень. — Я хочу, чтобы это был твой ребенок. Хочу, чтобы у нас была семья. — О чем ты говоришь? — возмутился Асахи. — Оглянись: у нас почти нет денег, мы еле успеваем платить за эту двушку, район небезопасный. Я бываю дома максимум пару часов, и как тогда воспитывать сразу двоих? Ты еще и на таблетках сидишь. Второй ребенок? Семья? Ты серьезно? По щекам Йошинори покатились слезы, он всхлипнул и отвернулся. Асахи соврет, если скажет, что был в этот момент равнодушен. Тоска прокралась в каждый угол этой квартиры, разрослась, как плесень, и теперь травила жильцов. А выхода оттуда не было. — Что будет, если я его оставлю? — с опаской спросил Йошинори. Асахи долго не отвечал. — Какой срок? — в конце концов спросил он. — Да откуда я знаю? Йошинори глубоко вздохнул; грудь поднималась рывками. Он противился мысли, что Асахи мог его бросить. Не мог, не в такой же ситуации, верно? Он был рядом все эти два года, был единственным, на кого Йошинори смел положиться, потому что с родными отношения никогда теплыми не были, а позже и вовсе испортились. Вдруг чужие руки обвили его худое тело. — Дыши, — промолвил Асахи, — не нервничай. — Но слова эти состояние Йошинори только усугубляли. Он думал, что Асахи просто его жаль. На удивление мягко и растерянно тот произнес куда-то в пустоту: — Как это случилось? Мы ведь предохранялись. — Риск есть всегда. Но какая уже разница?.. — Хорошо, а… а как ты себя чувствуешь? — Это не самое главное… — Как ты себя чувствуешь? — повторил Асахи. — Плохо, Асахи. Плохо, отвратительно. Как и всегда, только еще хуже. Мне не справится одному. — Так неужели ты хочешь, чтобы стало еще сложнее? — Вот теперь Асахи и разозлился. — Во что превратится наша жизнь потом? Да мы сдохнем от голода и холода, ты понимаешь? Не строй воздушных замков, Йошинори, здесь речь не про твои или мои желания. Ты уверен, что сможешь хотя бы дочери своей все дать? Все, в чем она будет нуждаться? Сомневаюсь. На скольких работах нам нужно будет работать? Это даже жизнью не назовешь! Так что перестань, соберись с духом. Возьмем деньги из отложенных, я пойду с тобой в клинику и… Он осекся, когда Йошинори начал медленно качать головой. — Не могу, — прошептал он. — Так, — выдохнул Асахи и попытался успокоиться, — ты не обдумал все как следует. Сначала отдохнем, ты подумаешь еще раз, а завтра — или когда тебе угодно — уже все решишь, ясно? Йошинори и не согласился, и не отказал. Асахи провел его до дивана в спальне, пожелал доброй ночи, и сам, после того как поужинал, принял душ и лег рядом. Было холодно. Деревянные оконные рамы поскрипывали; слышны были завывания ветра. Ночь оказалась безлунной, беззвездной, по ощущениям — тягостной. Если всегда рационального Асахи сковало чувство безнадежности, то что переживал ранимый Йошинори? Они снимали эту убитую квартиру, потому что варианта получше с их бюджетом было не найти. Тут никогда не было уютно, но они умудрялись выносить беспросветный мрак своих жизней, всегда возвращаясь в это унылое место — в место, которое звали домом. Умудрялись ложиться на противно-жесткий диван, забвенно целовать друг друга и повторять, как сильно друг друга любят, несмотря на то что для любви отыскать минуту было непросто. Асахи редко произносил «я люблю тебя», но действия были громче всяких слов. Асахи повернулся на бок, придвинулся к Йошинори, подлез ладонью под его пижаму и положил ее на живот. Возможно, так спокойнее. Ему так точно. Он надеялся, что Йошинори уже спал, но пленка тишины разорвалась, когда тот тихо спросил: — Если я не решусь на аборт, ты уйдешь от меня? — Замолчи, — резко сказал Асахи. — Спи, не мучай сам себя. Я здесь, с тобой. Ни завтра, ни через неделю никакие доводы Йошинори не переубедили. С одной стороны, он понимал весь абсурд своего «хочу» и признавал правоту Асахи, а с другой — хотел прислушаться к сердцу и не губить частичку их любви. Он знал, что Асахи осудит его и скажет прямо в лицо, какой Йошинори наивный дурак, если думает, что сможет потащить на себе еще больше груза. Не был уверен, действительно ли Асахи останется. Перспектив никаких не было, и жизнь с двумя детьми и их нервозным папашей в мрачной квартире, пропахшей старьем и гарью, привлекательной наверняка ему не казалась. И все же хотелось верить, что не все еще потеряно. Когда дочь была в ненавистном ей детском саду и скучающе смотрела в окно, надеясь, что ее родители придут за ней и вызволят из этой «тюрьмы», Йошинори с тяжелым сердцем стоял около балкона и ждал, пока Асахи закончит курить. — Ну? — произнес тот, открыв дверь и поневоле впустив в дом запах табака. — Немой, что ли? Увы, я по твоему молчанию ничего не пойму. — Я не могу сделать аборт, Асахи, — вымолвил Йошинори. — Не могу найти в себе силы на это. Даже если ребенок незапланированный, я хотя бы буду знать, что он от человека, которого я правда люблю, а не от… — Он оборвал фразу, вспомнив, что Асахи мало что было известно о его прошлом. — И чего тебя так прет рожать? — недовольно спросил Асахи. — Ты же сам сделал жизнь такой. Ты мог прервать первую беременность, но, видимо, проблем на голову не хватало? А теперь можешь прервать эту, но снова у тебя вместо мозгов вата! И ради чего? Чтобы ты опять тратил бабки на успокоительные, говорил, как все это невыносимо, и рыдал, вместо того чтобы перестать маяться херней и заняться своей дочерью, которая знать не знает, что такое отцовская любовь? Я ведь тоже не резиновый. Ты видишь меня даже реже. Мне не по силам будет помогать еще и второму! Йошинори отвел взгляд, затем сел на кровать и обнял себя за плечи с одним только желанием — исчезнуть. — Зачем тебе все это? — Асахи сел рядом с ним и бережно взял парня за подбородок. Чуть только отпустил, как Йошинори снова отвернулся. — Я могу понять, если тебе плевать на нас, но на здоровье ребенка? Ты на таблетках, а я тот еще курильщик. Ты обрекаешь и его и нас, Йошинори. — А вдруг все будет хорошо? Эта фраза — «все будет хорошо» — уже начинала триггерить, потому что ничего никогда не становилось лучше, чем было. — Сам-то в это веришь? — тяжело вздохнул Асахи. — Ты же знаешь, насколько это трудно — ухаживать за ребенком. — Но тогда я был один, — упрямо возразил Йошинори. — Ты боишься взять ответственность, да? Я тоже боялся… Но чтобы делать аборт, было уже поздно. — А в этот раз не поздно! — Почему ты такой черствый? Тебе правда все равно? — Я в здравом уме, Йошинори, — ответил Асахи, сурово глядя на парня. — Сейчас не лучшее время, разве ты не понимаешь? Ничего не стоит изъять этот эмбрион и избежать проблем. У тебя есть выбор, но выбираешь ты страдать? Так нравится, что ли? — Ну, не хочешь — не буду записывать тебя отцом, избавишься от обязанностей по крайней мере юридически. Просто помоги мне. Пожалуйста, — как будто игнорируя Асахи, сказал Йошинори на грани слез. Асахи понимал, что дальше пытаться образумить его будет бесполезно. От Йошинори послышался всхлип, и Асахи спустился на пол и взял его ладони в свои. Сердца обоих продолжали ныть от натуги. Вдруг Йошинори показалось, что это могли быть последние минуты, когда они вместе. — Если собираешься меня бросить, — произнес он, слабо пытаясь убрать руки, — то уходи прямо сейчас, не тяни. Я не впишу тебя в свидетельство о рождении, чтобы ты не платил алименты, обещаю… Уходи, Асахи. Он хотел умолять Асахи остаться, хотел сказать, что готов на все, лишь бы он не бросил его одного. И в то же время знал, что винить мог только себя, потому что уперся в одно и не хотел прислушиваться к логике. Слишком сильно он любил Асахи, слишком сильно хотел оставить себе от него хоть что-то, что радовало бы изо дня в день. Не фотографию, не одежду, не какой-нибудь флакон духов. Хотел смотреть на это «что-то» и осознавать, что оно продолжает связывать их обоих, где бы они ни были. Когда Йошинори начал трястись и покрываться каплями пота, Асахи испугался не на шутку, обнял его, стал успокаивающе поглаживать затылок и спину, грел ему руки и все больше убеждался в том, что не сможет вот так просто покинуть его. Не допустит, чтобы два — а в будущем уже три — дорогих ему человека медленно и мучительно сгнивали в этой наводящей тоску и ужас квартире. — Без тебя я никуда не уйду, — тихо, но решительно сказал Асахи. Через несколько минут Йошинори перестал так крупно дрожать и только старался выровнять дыхание, крепко держась за Асахи. Асахи отодвинулся, посмотрел на него, отметив, что в слезах он видит Йошинори куда как чаще, нежели с улыбкой на лице. А она у него самая милая и ласковая. — Ты очень дорог мне, Йошинори, — проговорил Асахи. — Не собираюсь я бросать тебя, насколько бы тяжело ни было. Ты впишешь меня в свидетельство. Но ты совершаешь ошибку. — Когда мы воспитаем самых здоровых и счастливых деток, ты заберешь свои слова назад. — Не к месту здесь оптимизм. — Помолчав, Асахи снова прижал Йошинори к себе, оставил поцелуй на щеке и твердо сказал: — Мы справимся. Но ты не должен много волноваться. И таблетки пей только в крайних случаях. И если что-то нужно будет… В общем, положись на меня. Я достану деньги. В отпуск, конечно, не пойду, возьму компенсацию. И с малышкой нашей все будет нормально. Ты знал, что для своих лет она уже очень хорошо считает? Она такая старательная… В конце концов Асахи ничего не смог поделать с упрямством Йошинори. Скорее всего, он просто-напросто не представлял, до чего сильно тот боялся потерять его. Надеялся ли Йошинори удержать его благодаря рождению ребенка? Такая мысль и вправду закрадывалась. Поскольку работать на последних сроках беременности было невозможно, Йошинори ушел в декретный отпуск. Благо на какое-то время разрешалось отодвинуть нужду в деньгах на второй план, потому что декрет, само собой, оплачивался. Однако вторая беременность легче первой не казалась, разве что с помощью и моральной поддержкой Асахи Йошинори было спокойнее. Правда, каждый скрининг заставлял изрядно поволноваться. Оба парня затаивали дыхание, когда врач описывал состояние плода. Все шло нормально, и заметных отклонений не было. До поры до времени. «Скорая» отвезла Йошинори в роддом среди ночи. До предположительной даты родов оставалось еще пять недель, поэтому никто подобного не ожидал. Все производилось в такой спешке, что на Асахи не обращали ровно никакого внимания; ему посоветовали приехать позже и желательно с сумкой вещей для Йошинори и ребенка, потому что проведут они в роддоме не день, не два и не три. Возможно, нужно было настоять на своем присутствии на родах, все думал Асахи, однако, на самом деле, мучающемуся из-за боли Йошинори было не важно — он лишь хотел, чтобы весь тот ужас поскорее закончился. Вопреки всем опасениям он выдержал двенадцать адских часов схваток и еще кошмарных полчаса самих родов. Поверхностно дыша, откинулся на кушетку и услышал строгий голос акушерки, которая велела куда-то отнести новорожденного. Йошинори уловил хриплый и не такой громкий, какой был у его дочери при рождении, крик, но тело было чересчур истощено, и совсем скоро парень либо заснул, либо потерял сознание и больше ничего не слышал. Малыш родился в середине дня, но проснулся Йошинори только под утро. И казалось ему, будто проснулся он не в своем теле. Общее самочувствие было ни к черту: кости ломило, голова трещала, низ живота тянуло, а руки с ногами словно онемели. Он попытался встать, но тщетно. Первая мысль была о новорожденном ребенке, вторая — о дочери — как она там? Асахи уже объяснил ей, куда забрали папу? — и третья — о самом Асахи. Позвонить Йошинори пока не мог, поскольку силы подняться с постели отсутствовали напрочь, что довольно-таки напугало парня, ведь в первый раз подобного не случалось, и поскольку мобильный телефон он, похоже, забыл дома. До полудня Йошинори лежал в одиночной палате и обдумывал самые разные вещи; смотрел в окно на чистое небо и время от времени задремывал. К нему приходил врач и объяснял ситуацию после родов, из-за которой Йошинори перевели в больницу. А потом медсестра с поста на этаже тихонько вошла в палату, вырвав парня из полудремы, и протянула трубку телефона со словами: «Это вас». — Алло, — прочистив горло, сказал Йошинори. — Алло. — Асахи ответил молниеносно и взволнованно. — Привет… Мы можем разговаривать? — Да. — Йошинори расплылся в улыбке, прикрыл глаза, выдыхая. — Прости, я не был с тобой на родах. Не разрешили. — Ты все равно ничем не помог бы. Только лишние волнения. — Как ты? Как все прошло? — Вряд ли ты действительно хочешь об этом знать, — хмыкнул Йошинори. — Я просто рад, что сейчас в силах говорить с тобой. Асахи замолчал: пусть Йошинори не собирался тревожить его, но эти слова заставили по крайней мере напрячься. — Он в инкубаторе, — сказал Йошинори. — У него осложнения. И… у меня тоже. Асахи снова молчал, но затем быстро проговорил: — Когда я смогу вас навестить? — Может, завтра. Не знаю. Спроси у медсестры. Йошинори поворочался, и Асахи услышал, как он резко втянул воздух сквозь зубы. — Я очень хочу поговорить еще… — голосом с хрипотцой произнес Йошинори, — но что-то со мной не так. У вас все хорошо? — Как обычно. Она… не особо заметила твое отсутствие. — Я понимаю. — Это нисколько не обидело Йошинори: иначе в их случае сложиться просто не могло. — Спасибо, что позвонил, Асахи. — Мы скоро увидимся. — В мыслях проскользнуло кучу всего, что хотелось бы произнести, но Асахи удержался от этого. Лишь через неделю Асахи позволили приехать в больницу. А незамедлительно приехав, он отыскал нужный этаж, подошел к посту медсестер и спросил про состояние Йошинори. — Вы только не переживайте, роды сильно вымотали его с учетом того, что, видимо, и до них у него со здоровьем не все было в порядке. — Они медленно приближались к палате, и медсестра понизила голос: — Не давайте поводов для волнения. Говорите спокойно, не повышайте тон. Следите, чтобы ему не приходилось делать резких движений и напрягаться. Время посещения не ограничено, но помните, что ему необходимо много отдыхать. — Я вас понял, спасибо, — кивнул Асахи. Он вел их девочку за руку, но она отцепилась и попыталась открыть дверь сама. Усмехнувшись, Асахи помог ей, и она, с любопытством оглядываясь по сторонам, вошла в палату первой. Сам же он остановился на пороге, когда увидел спавшего Йошинори. Однако, едва он закрыл дверь насколько можно тише, тот пошевелился и открыл глаза. В палате было свежо. С улицы доносились разные звуки, которые обычно помогали Йошинори засыпать. Он улыбнулся — улыбка выглядела вымученной — и приподнялся, не веря своим глазам. Асахи прошел из промежуточной комнатки в саму палату после девочки. Только с его помощью она смогла забраться на постель и крепко обнять папу. Асахи наблюдал за этим с улыбкой, положил пакет с фруктами на тумбочку, а потом взгляд наткнулся на тележку со спящим в кроватке младенцем. Он опасался случайно разбудить его, но младенец, словно почувствовав присутствие отца, проснулся сам и издал какой-то тихий хрюкающий звук. — Можно мне его взять? — нависнув над кроваткой, негромко спросил Асахи. — Да, только… — Йошинори осекся: Асахи ведь не глупый, сам понимает положение дел. — …Только осторожнее, — продолжил за него Асахи. Он поднял сына на руки без страха и с пустым лицом. Асахи никогда не проявлял ярких эмоций, кроме злости или раздражения, — он был человеком дела. Но, даже зная это и глядя сейчас на его реакцию, или ее отсутствие, Йошинори огорчился. И все-таки на лицо сама собой находила улыбка. Вдруг уголки губ Асахи тоже приподнялись, он покачивал сына и смотрел в его огромные глаза, которые были точь-в-точь как у Йошинори. — Ему еще нужно побыть в инкубаторе, — подал голос Йошинори. — Просто привозят сюда на часок. — А ты? — не оборачиваясь, спросил Асахи. — Ты здесь еще надолго? — Да, — пости неслышно ответили ему. Малышка заняла папу разговорами, а Асахи продолжил убаюкивать сына. Тот кряхтел и, похоже, хотел, но не мог пошевелить ручками. Он был очень легким и совсем маленьким — да, недобор в весе был заметен. Асахи взглянул в окно, почувствовал, как защипало глаза. На секунду прижал сына к груди и уложил его обратно в кроватку. Дочь Йошинори тут же изъявила желание посмотреть на «мини-человечка», как она назвала сводного брата, поэтому Асахи подставил ей табуретку, чтобы она смогла это сделать. Он сел на кровать рядом с Йошинори, и они принялись наблюдать за ее неудачными попытками дотронуться до него: с табуреткой она все равно не дотягивалась. В адрес друг друга молодые родители ровным счетом ничего не говорили. Улыбка Йошинори была безмятежной — давным-давно Асахи такой ее не видел, — да и сам он был умиротворен. Он сидел в мягком белом халате под белым одеялом, и кожа его с волосами были такие же белые. Но Асахи так счастлив был видеть на его лице вместо слез хотя бы подобие радости… Нет, почему подобие? В данную минуту Йошинори тоже был счастлив. Он словил пристальный взгляд Асахи. Они смотрели друг на друга не отрываясь несколько секунд. Асахи понятия не имел, где бы сейчас был и что делал, если бы не Йошинори. С тех пор как тот подпустил его к себе, открылся ему, признался, хоть и не полностью, в совершенных однажды ошибках, которые стоили ему беззаботного времени и крепкого здоровья, — с тех пор осознал Асахи одно: он не даст Йошинори переживать это все в одиночку. На долю Асахи выпало меньше трудностей, но жизнь из-за них тоже не была сказкой: потеря родных в раннем возрасте, плохие компании, нахождение у полиции на учете, зависимость от курения. Подсев ближе к Йошинори, Асахи заключил его в нежные и надежные объятия. Йошинори был слаб, худ, бледен и в целом измучен, несмотря на то что получал достаточно качественную помощь здесь, в больнице. По-видимому, от всей той внеземной нагрузки, что он выносил, организм не мог восстанавливаться быстрее. — Не считаешь, что все это было ошибкой? — все еще обнимая парня, спросил Асахи. — Ты называешь нашего сына ошибкой? — ожесточенно сказал Йошинори. Асахи пристыженно поджал губы. Как он мог такое ляпнуть? Он отстранился и обхватил лицо Йошинори ладонями. — Мне кажется, ты счастлив. — И я счастлив. — Взгляд у Йошинори замылился: подкатили слезы. Он перевел его на дочь и сына, которые как будто пытались научиться коммуницировать друг с другом. — Просто тебе меня не понять… Мне было очень важно родить его. Что-то перемкнуло… Я знаю, это было опрометчиво, но все почти обошлось, видишь? — Голос задрожал. Парень опустил голову. — Я так хочу создать с тобой семью… — Было видно, как оттого, что все обстоятельства давили на него, он находился в отчаянии. Грудь жгло, а сердце саднило от многолетней боли. — Мне нужна ваша поддержка — поддержка семьи. Я не смогу по-другому, пусть это и тяжело. Без вас меня сотрет с лица Земли, я больше не вижу причин жить. Я хочу, чтобы у нас была обыкновенная любящая семья. Хочу быть с тобой, хочу, чтобы ты не отворачивался от меня… Или я слишком многого хочу?.. Пожалуйста, Асахи, только не бросай меня… — Ты думаешь, мне хватит наглости так поступить? — Асахи мягко прикоснулся к ладоням Йошинори, когда увидел, как губы того искривились из-за слез. — Стой, не нервничай, тебе нельзя. Разве ты видишь, чтобы я собирался уходить? Асахи вновь обнял его. От халата исходил запах стерильности. В свою очередь, Йошинори нравился запах Асахи. Он дарил некое ощущение безопасности. Асахи был самой главной фигурой в его жизни, не считая дочери, а теперь и сына. Он жил в постоянном страхе лишиться его поддержки, потому что иначе бы не справился. Первое время изо всех сил пытался бы выкручиваться, но неизвестно, чем бы все закончилось. Никто никогда не справляется в одиночку. Йошинори не давал слезам течь, но контролировать их все-таки не смог. Возможно ли было сейчас отпустить Асахи? Словно его и не было. Словно Йошинори не рассказал ему о том, из-за чего болело сердце. Проблемы, как щупальца, тянулись к ним, проникали через щели, ползли по чистым стенам, но, к своему разочарованию, пока что не могли разбить прочный купол, образовавшийся вокруг двух прильнувших друг к другу тел. В следующий миг Йошинори странно замер. Он тут же приложил руку к низу живота и сжал пальцы на плече Асахи. Судорожно вдохнул и часто заморгал, сперва не понимая, что происходит. Асахи только и мог, что с ужасом в глазах следить за этим. Сначала порывался позвать медсестру, но Йошинори довольно крепко вцепился в него и явно не хотел, чтобы тот куда-то девался. Йошинори закрыл глаза и стал выполнять дыхательную гимнастику. К щекам прилил нездоровый жар, а в горле завязался узел. Парень сидел в таком положении минуту, по истечении которой боль отпустила и он смог-таки сделать большой вдох. Придерживаемый Асахи, он лег в постель и машинально прикрыл живот руками. — Часто у тебя так? — осторожно спросил Асахи. Йошинори только утвердительно промычал. — Все серьезно? — вновь задал вопрос Асахи. — Да, — сознался Йошинори. — Но это ничего, выкарабкаюсь. Здесь неплохо: тепло, тихо, нет бухих соседей. Вода теплая есть. Кормят хорошо. Правда, мне кажется, у меня получается вкуснее. — Он коротко и блекло улыбнулся. — Здесь одиноко, а переводить в обычную палату не хотят. — Тебе нужен покой, — напомнил Асахи. — А там другие люди, шум. Он поглаживал тыльную сторону ладони Йошинори. Это успокаивало. В любой другой ситуации Йошинори мог бы довольствоваться и этим, но он многое пережил и теперь нуждался в еще большем внимании. Все его существо не просто тянулось, а рвалось к Асахи, в груди ныло от осознания, что они с дочерью не останутся здесь с ним. — Я так скучаю, Асахи, — шепотом произнес Йошинори. На большее его не хватило: все слова встали в горле комом. — И я, котенок. — Асахи поцеловал его пальцы и прижался к ним лбом. Он еще посмотрел на их переплетенные пальцы, на осунувшееся лицо Йошинори, прежде чем наклониться и мягко коснуться его губ. В этот момент Йошинори был очень ему благодарен. А затем Асахи попросил немножко подвинуться и лег к нему плечом к плечу. Йошинори приложил некоторое усилие, чтобы повернуться на бок, и Асахи отзеркалил его позу. Это подняло настроение, потому что именно так они делали после приятной ночи — просто ложились лицом друг к другу и смотрели в глаза, улыбаясь. — Есть еще один плюс во всем этом, — вдруг сказал Асахи. — Благодаря декрету ты хорошо отдохнешь. У тебя снова появятся силы. Только представь: ты всегда будешь рядом с детьми, и тревожиться за них уже будешь меньше. — И правда, — согласился Йошинори и, хорошенько подумав, тихо добавил: — Когда я забеременел в первый раз, я даже не взял академ. Дорога домой была закрыта, поэтому все девять месяцев я жил в общаге, а потом на скопленные деньги снял квартиру. Ни о каком отдыхе и речи не шло. — Почему они тебя не приняли, твои родители? — Потому что «нагулял». Потому что «сам себе угробил жизнь». Это их слова. Мы все терпеть друг друга не могли. За всю жизнь я наслушался и оскорблений, и упреков, и унижений, и пьяного бреда. Может, мне стоило соврать, а не говорить, что я был в стельку пьян и не помню, как и с кем это произошло. Я не знаю, кто ее отец. Вероятно, этот человек живет себе счастливо и никогда не узнает, что где-то есть я… что у него есть дочь… Самое обидное — это то, что мне приходилось растить ее в одиночку. Асахи, мне никто не помогал. Одни сочувствовали, другие осуждали, но никто не спрашивал, нужна ли мне помощь. Кроме тебя, мне о ней некого просить. Только Асахи хотел что-то сказать, как со стороны послышалось опасливое: — Па-ап… И чья-то рука потянула его за джемпер. Асахи был вынужден повернуться к девочке и посадить ее к себе на коленки. — Что, милая? Йошинори всегда удивляло и одновременно умиляло то, как Асахи менялся рядом с его дочерью. Почти с самого начала она и стала звать его папой. — Когда мы пойдем домой? — жалобно спросила она. — Не обижай папу, ты ведь уже давно его не видела. Девочка выглянула из-за плеча Асахи и через секунду уже лезла под крыло Йошинори. — Прости, пап, — щебетала она, — просто ты сегодня скучный. И я хочу в туалет и кушать. Йошинори посмеялся, поцеловал ее в щеку и с улыбкой сказал: — Тогда поезжайте. — Только я еще раз посмотрю на этого мини-человечка, можно? — И она убежала обратно к кроватке брата, не дожидаясь разрешения. — Можно я попрошу тебя кое о чем? — робко обратился Йошинори к Асахи. — Нарежь мне фруктов, пожалуйста. Нож Асахи отыскал в тумбочке и просьбу выполнил с удовольствием, ведь это самое малое, чем он мог помочь Йошинори в ту минуту. А потом Йошинори, взяв его за руку, промолвил: — Навещай меня почаще. Заезжай после работы. Хотя бы на десять минут. Или почаще звони. Хорошо? — Обязательно. — Асахи дотронулся губами до его лба, поглядел в глаза, красивей которых ничего не видел, а затем окликнул девочку и сказал, что им пора. С тех пор прошло шесть месяцев. Сегодня был тот день, когда Йошинори вернулся домой с тяжелыми пакетами, поблагодарил соседей за то, что они посидели с его малышами, и забрал тех домой. Не то чтобы он сильно устал, но утром пришлось конкретно побегать и переделать кучу дел. Суммы в кошельке и на карте не радовали, и цифры на чеке тоже. Каждый раз после похода в магазин Йошинори записывал траты и анализировал их, рассчитывал, сколько примерно нужно будет потратить до зарплаты, на чем лучше сэкономить, а от чего вообще отказаться. С детским пособием и ежемесячными выплатами было, конечно, намного легче, но все же на детей шла уйма денег, а Йошинори надо было выплачивать кредит на учебу, и девочку они отдали в хорошую школу, какую тоже нельзя было назвать дешевой. Более того, проблемы со здоровьем не исчезли ни у сына, ни у Йошинори, который наблюдался у психиатра, и лечение требовало немалых денег тоже. Вообще говоря, лучше не стало. Неожиданно в работу Асахи внедрили ночные смены, и они с Йошинори стали медленно друг от друга отдаляться, потому что кроме работы Асахи иногда брал подработки и дома бывал максимум часов восемь — десять, после чего приходил помятый, изнуренный. Мышцы так тянуло, голова так болела, и спать хотелось так, что дома Асахи только отсыпался и ни на что другое, помимо сна, времени не было. Однако он продолжал помогать, продолжал своими действиями доказывать, что старался ради семьи несмотря ни на что. Когда Асахи вернулся с ночной смены и стал разуваться в прихожей, Йошинори все еще смотрел на чеки и подсчитывал финансы. Он и бровью не повел, а Асахи не поздоровался. Солнце светило во все окна: повезло же жить на солнечной стороне. В таком свете тухлая квартирка даже не казалась столь уж тухлой, но подержанная мебель и выцветшие обои не скрывали правды. — Асахи, — произнес Йошинори из кухни, — ты можешь перестать столько курить? — С чего бы вдруг? — зевнув, бросил тот и собирался было пойти в спальню, как его снова нагнал голос Йошинори: — Иди сюда. — Асахи вошел в кухню и, увидев склонившегося над бумагами со счетами парня, закатил глаза: в последнее время его раздражала эта дотошность. — Мы слишком много тратим на сигареты. Посмотри, уже за две недели вся банка в окурках. — И что? — вздохнул Асахи. — Мы и на многое другое тратим слишком много. — Но на нужное. — У меня тоже нужное. — Ты можешь обойтись без них. — А ты можешь не лезть ко мне со своими упреками? Я работаю и работаю, а мне и покурить нельзя? Нельзя купить несчастную пачку? — Да кури ты на здоровье, — взбесился Йошинори, — если тебе плевать на детей. — Это мне-то плевать? А для кого я спину надрываю? Для кого пашу как не в себя? На работе и так двадцать четыре часа в сутки и все равно чем-то мешаю! — Мешают лишние цифры в чеках. — Переживем, — выплюнул Асахи и пошагал на выход из кухни. — Подожди, — выдохнул Йошинори и поднял на него виноватый взгляд. — Мне не хватает даже на продукты, Асахи. Приходится брать деньги из отложенных. Я же не сорю ими, ты знаешь. У нас ни один поход в магазин не обходится без покупки сигарет, а это недешево… — Презервативы тоже недешевые, давай тогда и от секса откажемся, — перебил Асахи. — Давай, но от сигарет ты тоже откажешься. — Не согласен. Йошинори тяжело вздохнул, потер лоб и сказал: — Мне детям приходится отказывать, если они хотят чего-нибудь сладкого… — Да перебьются, я тоже не в роскошестве жил, — снова перебил Асахи. — Так ты и не против, чтобы они как мы жили? Не найдя что сказать, Асахи замолчал, но гневно сопеть не перестал. — А может, — вдруг заговорил он, — виноват не только я? Откуда мне знать, может, ты тайком тащишь наши деньги для чего-нибудь другого? — После всего, что было, ты мне не доверяешь? — Значит, все дело в детях! Какого хера мы все отдаем им, а себе не оставляем ничего? У нас нет жизни? Нам ничего не нужно? Да со всеми нашими стараяниями им все равно придется выбираться из этого дерьма. Какой тогда толк в лишней пачке печенья вместо моих сигарет? — Асахи, это твой сын, — ошеломленно, оттого тихо, произнес Йошинори. — Неужели ты не хочешь хоть как-то его радовать? Хотя бы этой пачкой печенья? — Я не подписывался посвящать ему всю свою жизнь, — отчеливо сказал Асахи и, тыча в Йошинори пальцем, добавил: — И это был твой выбор, твое желание родить его. Я тебя отговаривал, я объяснял, что ничего хорошего не будет! Но нет, у тебя «что-то перемкнуло»! И теперь у нас на шее две твоих ошибки. Да и почем знать, может, это даже не мой сын? — Хватит! — Стук по столу раздался резко и неожиданно. — Ты сказал, что мы справимся! Что ты поможешь, что никогда нас не покинешь! Почему это ошибка и почему моя? Я спал только с тобой, чей еще это может быть ребенок? Ты же… — Слезы наполнили глаза. — Ты был рад его рождению… — Да вы все меня задрали! — не сдерживая ярость, крикнул Асахи. — Знаешь, может, я и напиздел тогда. Я уже забыл, что такое отдых, делаю ради этих ебаных детей все, а что взамен? Ты как всегда найдешь, за что упрекнуть! Тогда, возможно, вам будет лучше без меня, ведь это только по моей вине мы одной ногой уже на свалке! — Да что ты… — начал было Йошинори, но прервался: из соседней комнаты отчаянно заплакал сын. Йошинори окинул Асахи хмурым взглядом, ответив на его ненавистный, и ушел в ту комнату. Он качал малыша на руках и что-то приговаривал, чтобы успокоить его, пока изнутри гложила обида на Асахи. Впрочем, почти сразу за Йошинори в комнату вошел и Асахи, но направился не к дивану, а к шкафу с вещами, причем с рюкзаком в руках. Он был ведом гневом на почве чрезмерной усталости и больше был похож на бунтующего подростка. Он понимал, что просто психует. Понимал, что ни одного доброго слова не сможет произнести в таком возбужденном состоянии. — Куда ты? — шепотом спросил Йошинори. — Это же я здесь учинитель всех бед, — фыркнул Асахи. — Вот, хоть вздохнешь с облегчением. — Перестань, я сказал как есть, одна пачка у тебя уже через три дня заканчивается. Это нам, знаешь ли, попадает в копеечку. — Теперь тебе будет не о чем волноваться. Асахи спешно складывал в рюкзак свои вещи и выглядел при этом настроенным довольно серьезно. Действительно ли он так рвался уходить? В любом случае Асахи хотелось показать, что терпение и у него имеет свойство кончаться. Йошинори не думал, что обычный бытовой разговор доведет до такого, и не мог представить, что Асахи правда готов из-за подобного пустяка кинуть свою семью. Однако картина, разворачивавшаяся на глазах, твердила об обратном: еще как готов, и, похоже, очень даже охотно. — Асахи, перестань, пожалуйста, — со слезами на глазах просил Йошинори. — Что ты делаешь? Зачем ты собираешь вещи? Асахи хлопнул дверцей шкафа и подошел к парню едва ли не вплотную. — Расскажешь потом сыну, какой я был дрянью. Ребенок на руках внезапно скоро перестал выть и только тихонько лежал на руках Йошинори, который последовал обратно на кухню за Асахи. Там Асахи обчищал холодильник: забирал какие-то консервы с собой. — Мы ведь можем все уладить, Асахи, — сказал Йошинори, с ужасом наблюдая за тем, что тот делал. — А нечего уже улаживать! — рявкнул Асахи так, что ребенок заплакал вновь. — Ой, да заткни его наконец, не могу это больше слышать. Его ежесекундно накрыло волной вины, но тем не менее он прошел мимо Йошинори в ванную и стал сгребать свои вещи в рюкзак и оттуда. Между тем как баюкать сына, Йошинори с мольбой в голосе говорил: — Ладно, давай просто разделим финансы, ты покупай что хочешь, но и вкладывайся в детей, хорошо? Просто останься с нами, Асахи. Со мной. — Ну уж нет, — едко усмехнулся тот, — слишком у меня наблагодарная роль. Мы не начнем жить лучше, все уже решено. Йошинори шарахнулся в сторону, когда Асахи выскочил из ванны в прихожую и открыл шкаф там. Он забирал с собой все, абсолютно все, что принадлежало ему. Полки опустевали, пыль уже начала на них оседать. Шестеренки, отвечающие за злость, работали уж очень исправно: если бы так можно было вырабатывать энергию, Асахи дал бы электричество всему городу. Но куда он так спешил? Ведь ему некуда было пойти. Вся его жизнь здесь, с Йошинори, его дочерью и сыном. Нельзя сказать, что все пошло наперекосяк с их появлением, — нет, как раз наоборот. С ними Асахи принимал свое прошлое, которым не мог гордиться, и пытался стать лучше. С Йошинори он научился массе вещей, с его дочерью научился не быть бесчувственным и чересчур пофигистичным. А благодаря сыну у него сформировалась четкая жизненная цель. Правда ли он жаждал сбежать от всего этого? Асахи замедлился, но продолжил прочесывать шкаф и наполнять рюкзак. — Асахи, я только упомянул про сигареты… — промолвил Йошинори. — Только упомянул, а не сказал, что ты мразь, которая сливает на свои нужды все наши деньги. — Но имел это в виду? — Останься. — Йошинори всхлипнул, дыхание задрожало, и губы сложились в тонкую линию. — Останься, Асахи. Прошу тебя, просто останься. Мы все решим, мы же до этого как-то справлялись… Ладно я, но дети? Ты лишаешь их отца. — Много ты видел счастливых семей? Это просто бред. Больше настрадаешься, чем порадуешься, — произнес Асахи, зашнуровывая обувь. Едва он это сказал, как голову посетила мысль: «Ты просто завидуешь». Йошинори не знал, как его задержать. Сомневался, что вообще получится. На глазах происходило то, чего он боялся все три — почти четыре — года отношений. В кошмарах этот момент ему и снился. Будущее представлялось черным пятном, которое разрасталось и поглощало все те крупицы счастья, которое иногда выпадало на их долю. Стоя сейчас в узком коридоре с беспокойным младенцем на руках, от которого отказывался один из родителей, и глядя на то, как Асахи решительно собирался, чтобы уйти, Йошинори только и мог, что тоскливо смотреть то на одного, то на второго и ронять слезы. — Ты говорил, что хочешь стать ей отцом. — Йошинори предпринял очередную попытку остановить Асахи. — И она уже давно тебя им считает. — Видимо, я много чего говорил лишнего. Только вот он никогда не врал Йошинори. Кому угодно мог соврать, но не ему. Асахи считал, что слова имеют большую ценность, но теперь раскидывался ими невпопад, а зачем? Потому что жалел, что молодость летела мимо них; потому что жалел, что нельзя было все бросить и поплыть по течению; потому что жалел, что вся ответственность уже лежала на них и избавиться от нее было никак нельзя. Асахи уже надевал куртку, а паника захлестывала Йошинори все больше. — И тебя не устроило только то, что я пытаюсь улучшить наше финансовое положение? — в пылу спросил он. — Брось, есть же что-то другое. Ты не можешь так поступить из-за подобной ерунды. Может, я как-то не так тебе отсасывал? Или тебе, как и тому уроду, просто нравилось меня трахать? Асахи застыл на месте и вскинул на Йошинори глаза. «Как и тому уроду». Когда они с тем самым общим другом, что их познакомил, ехали в машине, после того как Йошинори порвал свои абьюзивные отношения и позвонил ему с просьбой «забрать и отвезти куда подальше», Йошинори как раз и пересказывал слова того парня — слова о том, что, помимо секса, ему больше ничего не нужно было. Он забавлялся, играя заботливого спутника, который, правда, запросто мог поднять руку, если не был доволен Йошинори. Несмотря на то что тогда совсем недавно родилась дочь, а родители ясно дали понять, что ничего и слышать не хотели про нее и Йошинори. Несмотря на то что одно событие за другим его ломало. Вспомнив обо всем об этом, Асахи поумерил пыл, но все еще стоял на своем. — Я устал так жить, — процедил он. — Я не вывожу, это невыносимо: каждый день таскать килограммы этой конченой арматуры, зарабатывать копейки, потом приходить домой и даже не высыпаться из-за этого мелкого!.. Почему ты меня не послушал? Да успели бы мы завести второго — но нет, ты, видите ли, не мог по-другому! А теперь нам обоим расплачивайся за это! — Тогда зачем это все было? Почему не ушел раньше? Знал же, что будет еще сложнее. Решил испытать себя, а потом, когда будет уже невмоготу, просто смыться? Асахи отвернулся и выпустил воздух сквозь зубы. Медленно застегивал молнию, но не в целях сделать Йошинори больнее, затягивая уход. Асахи противоречил себе, делал вид, что выше всего этого, убеждал себя, что действительно изнемог от такой безрадостной, бессмысленной жизни; что ничего его не держит, что нет ему никакого дела до Йошинори, до детей. Но все это было лишь глупым способом отогнать мысль о собственной неправоте в том конфликте. Йошинори съехал по стене на пол и был готов унижаться хоть как, лишь бы добиться своего. — Пожалуйста, Асахи, — глотая слезы, почти молил он, — пожалуйста, не бросай меня. Я останусь совсем один, я… Я не справлюсь, я загублю им жизнь, они возненавидят меня, потому что я не вытащу их в одиночку… Асахи… — Ты просто давишь на жалость, — не сразу ответил Асахи. — А что мне остается?.. Мне нечего тебе предложить. Я… я не смогу без тебя, Асахи. Не уходи. Если не ради меня и моей дочери, так ради своего сына. Что я буду делать, когда они пойдут в школу? С кем мне их оставлять, если те молодожены съедут? С соседями-алкашами? Асахи приближался к двери, тянул руку к дверной ручке, но как будто в замедленной съемке. Жалостливый голос Йошинори всегда влиял на него подобным образом: Асахи чувствовал себя слабым, неустойчивым перед ним. Не то чтобы он ругался на эти проявления мягкосердечия. Слезы Йошинори были не к лицу. — Асахи… — в последний раз, уже чувствуя всю безнадежность ситуации и бесполезность своих увещеваний, прошептал Йошинори. Давно уже остыл Асахи от злости. Давно уже признал, что никуда уйти не сможет, не согласится ни за что на свете. Он смотрел на то, как дрожала рука, которая держала дверную ручку и не отпускала. Слышал свое сбившееся дыхание, тревожный стук сердца. Понимал, что совершит ошибку похлеще той, за которую принимал сына. Но никакой ошибкой он не был, просто Асахи сгоряча повел себя безрассудно и уколол словами не только Йошинори, но и теперь собственное же сердце. Вдруг он услышал позади тяжелое и все такое же неровное дыхание. Йошинори больше ничего не говорил, что показалось странным. Асахи зажмурил глаза, делал попытки оставить голову и сердце холодными, чтобы не кинуться обратно, не начать просить прощения. Он ведь собрался уходить — так разве можно изменять своим словам и поддаваться чувствам? Не будет ли со стороны это казаться ничтожным и убогим? «Не сдержал слово», «прогнулся». Йошинори словно терял способность дышать. Создалось впечатление, что в воздухе не было кислорода, а была только пыль. На секунду в глазах потемнело, тревога просочилась в тело и забрала его из-под контроля. Холодный пот выступил на лице. Йошинори прилагал все усилия, чтобы восстановить нормальное дыхание и перебороть дрожь, но Асахи стоял впритык к двери, а он боялся вдруг услышать щелчок и, открыв глаза, увидеть, что больше никого на пороге нет. Он вздрогнул, когда его коснулись чужие руки. Асахи заметил сомкнувшиеся на теле сына пальцы Йошинори, заметил, как он прижимал его голову к груди, будто прятал от злобного мира, хотя сам чувствовал себя ужасно. — Опять паничка… — вздохнул Асахи и первым делом протянул руки к малышу. — Убери от него руки, — прошипел Йошинори. — Отдай, — скомандовал Асахи, кое-как вызволил сына из цепкой хватки и отнес его, потерянно глядевшего на отца, в кроватку. Асахи сходил за водой и таблетками вроде сильных успокоительных, которые принимал Йошинори по наставлению психиатра, сел рядом с парнем и дал это выпить. Тот закрыл глаза, оперевшись локтями о колени, и сделал большой вдох. Асахи напряженно наблюдал за ним, надеялся, что таблетки подействуют скоро. Когда Йошинори стал дышать глубже и спокойнее, обнял его за плечи, положив ладонь на щеку. Йошинори лишь прижался к нему сильнее. Прошло пару минут, за которые дрожь перестала терзать тело Йошинори. — Тебе нужно полежать, — сказал Асахи, но ответа не услышал, и потому потянул парня за собой вверх, помог дойти до спальни и накрыл одеялом. Перед тем как он вышел из комнаты, Йошинори увидел его блестящие слезы. В комнату через балкон проникали лучи полуденного солнца и ложились на деревянный пол, слегка затрагивая диван. Йошинори пялился в стену, лежа укутанным в плед по самый нос: холодный пот начал высыхать, потому зябко и было. Казалось, будто все происшедшее час назад — это чьи-то выдумки. Йошинори все задавал себе вопрос: почему Асахи остался? Он швырялся теми словами, как если бы думал об уходе последние несколько месяцев и был необычайно рад высказать все, что накопилось серым зудящим комком в груди. Однако сейчас он был дома. Почему? Подъем с постели дался Йошинори тяжеловато: тело словно налилось свинцом. Он вышел на балкон и оперся о подоконник. Из чьей-то квартиры снова доносились ругань и звуки падающих на пол предметов. Под балконами скопилась куча окурков, так же как и в случае с домом напротив — точной копией этого. Облупившаяся краска у низа, мутные, с гнилыми деревянными рамами, окна множества квартир. Повсюду одно только уныние. Был ли кто-то из жильцов того дома, или следующего такого же, или следующего после того, вправду доволен жизнью? Зашел в спальню Асахи беззвучно. Комната, несомненно, выглядела в теплых лучах солнца повеселее, но это ничего не меняло. С тяжелым сердцем Асахи подходил к балкону. Когда Йошинори ощутил его ладонь на спине, то абсолютно никак не отреагировал. — Давай пообедаем, — тихо предложил Асахи. Было бы не лишним, подумал Йошинори. — Дети еще спят? — не двигаясь с места и глядя вдаль, спросил он. — Да. На столе на кухне уже ждал готовый обед: Асахи зря времени не терял. Йошинори взглянул на еду, отметил, что выглядела она по крайней мере съедобно, учитывая, что готовить Асахи ненавидел и не очень-то умел. — Тебе сколько сахара в чай? — спросил Асахи, стоя спиной к парню. Ответа не последовало, но было слышно, как скреблась о тарелку вилка. Внезапно до Асахи дошло. — Ты не пьешь чай. Точно. За столько лет не запомнил? Или с кем-то перепутал? Йошинори отчаялся настолько, что второй вариант считал правдоподобнее. — Я помню, — вдруг начал оправдываться Асахи, — просто из головы вылетело. — Потрясающая отговорка, — наконец вымолвил Йошинори. — Я тебе не изменяю, если ты об этом. — На слова ты в последнее время горазд, как посмотрю. — Приятного аппетита. Этим Асахи поставил в разговоре точку. Они ели в тишине и ни разу не столкнулись взглядами. Йошинори вообще не понимал, что Асахи здесь делал и почему передумал бросать их. Взыграла совесть? А может, забавы ради играл на нервах? Теперь они вели себя как чужие люди, словно не знали друг друга так близко и так долго, словно не разделяли одну постель, словно никакой семьи и не было. Но только внешне, ведь Йошинори чувствовал к Асахи все то же самое, а Асахи чувствовал все то же самое к нему. Никуда чувства не испарились, да и не могли они испариться, пройдя такую бугристую, всю в трещинах, тропу. — Я помою, — мигом сказал Асахи, когда Йошинори складывал их пустые тарелки одну на другую, чтобы отнести в раковину. — Какой джентельмен, — вполголоса съязвил Йошинори и все же не позволил Асахи помочь. — Говорю же: сам помою, Йошинори. — Иди спи, — шикнул тот, — ты как-никак с работы. Асахи встал и тронул Йошинори за плечо, пока он не включил кран. — Йошинори, — укоризненно произнес Асахи. Когда игра в гляделки наскучила, Йошинори сдался и предоставил парню все работу. От незнания, куда деться, он какое-то время наблюдал за Асахи, потом заглянул в комнату малышки, удостоверился, что у нее действительно был своеобразный тихий час, будто ей, как кошке, нужно в два раза больше сна, чем обычному человеку, и в конце концов оказался в спальне, где еще пару минут смотрел на сына со смесью вины и радости во взгляде. Асахи не заставил долго себя ждать и присоединился к Йошинори. Он протянул палец к младенцу и тыкнул им в его пупок, отчего сын, даже будучи во сне, издал какой-то звук. Это всегда срабатывало. Парни одновременно хихикнули и заулыбались. Затем Асахи отступил и взял с кровати плед. — Пойдем на балкон. Когда они сели на табуретки, Асахи накрыл себя и Йошинори пледом и приобнял парня. Кажется, бушующие соседи усмирились. От солнца слепило глаза. Йошинори расположил голову на плече Асахи и тотчас получил поцелуй в лоб. — Хочешь меня обматерить? — спросил Асахи. — Нет. — А прогнать? — Тоже нет. — Я вполне это заслужил. — У тебя был шанс уйти. — Я мудак и, слава богу, быстро это понял. — Значит, я могу это не объяснять. — Мне никуда не деться… — с полуулыбкой сказал Асахи. — Только посмей, — выдохнул Йошинори прямо в его шею. Напряжение постепенно сходило на нет, и словно наступала оттепель; словно цветы прорывались из трещин в бетоне. — Прости меня, Йошинори. — Голос у Асахи не дрогнул, но по лицу было видно, как он волновался. — Вопрос насчет сигарет все еще открыт. — У меня зависимость от никотина, — обреченно вздохнул Асахи. — На лечение тоже приличные суммы уйдут. — Мне все равно, — отозвался Йошинори. — Сделай с этим что-нибудь. Они замолчали, но ненадолго. — А… а если предположить, что когда-нибудь мы вылезем из этой помойки, — осторожно, скорее даже неуверенно начал Асахи, — то наша семейка могла бы стать… больше? Парни обменялись взглядами; каждый желал увидеть эмоции на лицах друг у друга. Йошинори поерзал, сделал тихий вздох. Глаза его стали удивительно печальными. Он поджал губы и покачал головой, промолвив: — Вряд ли в ближайшем будущем, да и вряд ли через пять или десять лет. В больнице мне сказали, что иначе организм… не выдержит и… будут серьезные последствия. Тем более я не знаю, сколько еще буду пить таблетки и как сильно они могут повлиять. — Да… я понимаю. Асахи погладил его плечи, в очередной раз вздохнул. — Ты сначала двух на ноги поставь, а потом о третьем думай, — усмехнувшись, сказал Йошинори. — Я просто предположил. Может быть, когда-нибудь… Приятно иногда помечтать о большом ухоженном доме и смеющихся детках, бегающих по лужайке. И о шезлонгах, на которых мы с тобой будем потягивать коктейли под солнцем. — Йошинори хмыкнул и улыбнулся, а Асахи добавил: — И я был бы примерным семьянином и никогда бы в жизни не сказал того, что сказал сегодня. — Никто не идеален. Это не конец света. Главное, что ты здесь. — Я люблю их. Люблю тебя. — В грудь будто ударили, воздух вылетел вместе со скупыми слезами. — Я сделаю все возможное. Для тебя, для них. Хочу увидеть в будущем, как мы будем играть с детьми на заднем дворике собственного дома, водить их в парк аттракционов, забирать из школы на своей машине… И перед этим хочу сделать тебе предложение и провести медовый месяц на море. Банально, да? — прошептал Асахи. — Даже не думал, что буду говорить об этом в двадцать три. — Мы уже не молоды, — многозначительно произнес Йошинори. Сквозило безысходностью, но отчего-то она не пугала, а лишь прибавляла сил. Парень поднял голову и словил взгляд Асахи. — Предложение? Правда?.. — Правда, котенок, — улыбнулся тот. — Но не торопи, колец еще нет. — Бери хоть пластмассовые, я все равно скажу «да». Пока Асахи не мог отвести взгляда, Йошинори стер его слезы, и тогда Асахи обнял его, прижал так крепко, что от Йошинори послышалось растерянное «ох». — Ты же все это серьезно? — робко спросил тот. — Тебе правда это нужно? Если сомневаешься, то так и скажи. — Абсолютно точно не сомневаюсь. — Асахи обхватил ладонями его голову и мягко поцеловал в лоб.