24 оргазма Паганини

По залу разливалась умиротворяющая мелодия. Нежные, почти невесомые прикосновения к клавишам — и пианино тихим пением отвечало на них, но постепенно движения ловких рук ускорялись, нажим и интенсивность перебора клавиш возрастали, ненавязчивая мелодия наполнилась звуками хаоса, будто созданный Богом мир из гармонии и покоя наполнялся криками людей. Достоевский то горбился над пианино, давя на клавиши своими худыми, крючковатыми пальцами, то выпрямился, вновь играя высокую мелодию, больше напоминающую хор и пение ангелов. А затем снова сгибался почти пополам, будто низверженный с небес ангел, выбивая из инструмента рваные, грубые звуки, которые идеально дополняли мажорное настроение мелодии. И одновременно наполняли жизнью во всей её красе и порочности. Последний, завершающий аккорд — Достоевский впился пальцами в инструмент и откинулся назад, высоко задирая подбородок. Вспотевшие руки соскользнули с клавиш. Фёдор закрыл глаза от яркого света и проглотил вязкую слюну, что осела в его горле. Ему стало невыносимо жарко, и он позволил коленям расползтись в стороны, одновременно расстегивая верхние пуговицы белой рубашки. В ушах звенело от наступившей тишины, умиротворяющей опьянённый рассудок. Раздался хлопок. Затем ещё один. И ещё. Аплодисменты. — Браво! — Послышался вкрадчивый голос. Фёдор медленно повернул голову, бросая на человека, потревожившего его покой, косой взгляд из под густых, чёрных ресниц. — Выше всяких похвал, друг сердца моего. Усмешка коснулась губ Достоевского и он медленно поднялся со стула, направляясь к своему другу. Поступь Фёдора была мягкой, а движения плавными, завораживающими. Беловолосый юноша — Николай, загляделся и не заметил, как Достоевский оказался на самом краю сцены, на которой «выступал». Их взгляды пересеклись. Яркий, ядовито-желтый глаз уставился в лицо над собой, задирая голову. А Фёдор, чей силуэт обрамлял свет прожекторов, опустил снисходительный, но слегка отречённый, не теряющий своей властности взгляд на раба божьего Николая. В звенящей тишине каждый из них услышал один единственный гулкий стук сердца. И каждому казалось, что дрогнуло именно сердце оппонента, а не своё собственное. Гоголь улыбнулся, выдержав немигающий, проникновенный взгляд Фёдора, и поклонился, галантно подставляя руку, чтобы помочь другу спуститься со сцены. Но Достоевский не спешил. Блондин вновь устремил на него взгляд и, к своему удивлению, встретил перед лицом протянутую руку, что предлагала ему подняться. — Хочешь расправить свои крылья, Николай? — Мягко обратился Фёдор, но Гоголь не услышал и доли вопросительной интонации. Он прикрыл жёлтый глаз и бережно взялся за ладонь друга, поднимаясь к нему. Мужчины прильнул друг к другу. Холодные руки заскользили вдоль талии, а красные перчатки коснулись острых плеч. Лица склонились друг к другу, обжигая дыханием, ресницы задрожали, словно тонкие крылья бабочки на ветру, а уголки губ впали в щёки от влюблённых улыбок. Николай и Фёдор закружились в медленном танце, соприкасаясь лбами. Хотелось застыть в этом мгновении навечно, забыться в нежных объятиях и никогда больше не отстраняться, существуя как нечто единое и целостное. Но тела обоих стремительно нагревались от столь опасной близости. Николай чувствовал от Фёдора ненавязчивый запах пота и слышал, как учащается чужое дыхание. Достоевский замечал всё абсолютно то же самое, но от своего партнёра. Самоотдача во время игры и живая, проникновенная музыка взбудоражили обоих. — Кажется, не хватает аккомпанемента. — Тихо позвал Николай, поднимая взгляд из под перьев белоснежных ресниц и хитро кривя губы. Его встретила такая же лукавая, но более сдержанная улыбка. Прозвучал нежный и одновременно надменный ответ: — Твои стоны послужат мелодией для нашего танца. Николай рассмеялся в ответ и сощурил глаз. Он так любил эти игривые и безобидные издёвки Фёдора. Никто подобным образом ответить Гоголю не смог бы, да и не осмелился бы. — Однако. Ежели ты так желаешь. — Продолжил Фёдор и вдруг отстранился, чтобы совершить короткий хлопок ладонью о ладонь. — Иван, сыграй нам. Послышался выверенный стук каблуков, и всего через мгновение из-за винного цвета тюля показался беловолосый слуга. Он положил ладонь поверх груди и коротко поклонился. — Не поймите меня неправильно, мой господин. — Отозвался Гончаров. — Я не горю желанием в этом участвовать. Иван бросил пренебрежительный взгляд на растрёпанного, белобрысого мальчишку, что находился с Фёдором в непозволительной близости, во всех её смыслах. Мягкость в чёрных, с глубоким аметистовым отливом, глазах сменилась на строгость и повелительность. Достоевский даже не удосужился изогнуть бровь в недовольной манере, Гончаров всё понял и без этого, но позволил себе сварливо хмыкнуть в ответ, мысленно сетуя на раздражитель в виде Николая. Без части мозга, что отвечала за распознавание несчастья, жилось, несомненно, прекрасно, но у Гоголя был особый дар действовать на нервы. Иван опустился за пианино, замер на мгновение, очищая разум, и стал играть, напитывая просторный зал заводной мелодией. Два тела вновь прильнули друг к другу, на этот раз прикасаясь менее целомудренно. Ловкие пальцы в красных перчатках заскользили по груди, расстегивая пуговицы белой рубашки с тесьмой из лавандовой, шёлковой нити. Бёдра со стуком нетерпеливо врезались друг в друга. Горячий шёпот слетел с губ Николая, обволакивая ушную раковину Фёдора: — У тебя же ещё во время игры встал? — Ничего-то от твоего взгляда, намеченного на уникальное, не утаить. — Мягко усмехнулся Фёдор, поворачивая голову на голос и касаясь тянущихся к нему алых губ своими. Будто чувствовал, что Николай жаждет наброситься на него. Они целовались самозабвенно, долго и развязно, кусаясь и мыча от лёгкой, жгучей боли. Обдавали друг друга горячим дыханием, громко и влажно постанывая в рот друг друга, страстно, несдержанно сталкивались губами и размазывали алую помаду Николая по подбородку, щекам и кончику носа. Гончаров, не отвлекаясь на весь происходящий на расстоянии вытянутой руки стыд (и срам) и нисколько невпечатлённый сим действием, продолжал свою идеальную игру на потеху этим двоим. А потом эти двое ещё и на пианино к нему навалились! Как оказалось, Николай толкнул Фёдора к ближайшей опоре и тот своими манящими, худыми ягодицами врезался прямо в клавиши, добавляя изысканной мелодии, которой придерживался Гончаров, хаотычных, звонких акцентов. Ведь именно с этого края инструмента мужчины решили расположиться, почти перекрывая Ивану доступ к высоким нотам. Но он парень не промах — и до нужных клавиш дотянется, и невзначай погладит своего господина по оголённому бедру. Николай не церемонился. Он быстро стянул с Фёдора белые брюки до колена, остальную часть пути позволяя им сползти самостоятельно, и опустился на колени с громким стуком. На что Достоевский прикрыл тонкой ладонью губы, с которых сорвался вздох то-ли взволнованный, то-ли впечатлённый подобной покорностью и самоотверженностью со стороны партнёра. Фёдор помог Николаю снять перчатки и тут же вплёл пальцы в его серебристые волосы, цвета первого снега из их родных краёв. Гоголь хищно прищурил единственный видимый глаз и облизал губы, довольствуясь столь требовательными и откровенными действиями своего милого друга. Оба бесцеремонные и наглые. Бесстыдные и жаждущие взять своё. Определенно стоили друг друга. Николай провёл ладонью вдоль твердого члена партнёра, прикасаясь к нему аккуратно и нежно, приблизился, направляя орган на себя и обжигая покрасневшую головку слабым дыханием, и поднял глаз на Достоевского, готовясь внимать его удовлетворённую реакцию и желанную похвалу, о которой мечтал. Ведь лучшая награда для актёра — это внимание и наслаждённые восклицания зрителя. Однако Достоевский не спешил растрачиваться на снисхождения и сладкие речи, до которых был столь голоден Николай. И шут был благодарен за это. Награду нужно заслужить. Добиться своей великолепной игрой, вжиться в роль, чтобы чувствовать происходящую картину в унисон со своим верным зрителем. Достоевский как и всегда не подвел, он единственный, кто понимал Колю и его жадность не до обывательских впечатлений, а до достойных его внимания — ярких, красочных и чувственных. Белокурой головы коснулась нежная, хрупкая ладонь, пальцы стали массировать кожу и убирать чёлку с лица, будто случайно задевая крепления маски в виде карты с тремя чёрными бубнами. Лёгкий взмах руки, напомнивший служения, где священник направлял кадил и разбрызгивал чистейшую воду на прихожан, и карта отлетела на пол с тяжёлым, звонким стуком. Веснушчатое лицо Николая обнажилось, блондин в восхищении распахнул глаза. Восторженный вздох опалил багровую головку члена, пальцы от нетерпения задрожали. Фёдор мгновение любовался нагим лицом: таким беззащитным, таким эмоциональным, молодым и стремительно краснеющим. Без своей маски Коля смотрелся непривычно и смахивал на подростка. Маленький, потерявшийся котёнок, что ластился к своему хозяину. Но даже так Фёдор заметил, что глаз, скрытый под картой ранее, тоже был подведён черным карандашом и накрашен. Какая глупость! И одновременно серьёзность, ответственность перед собой и своим делом, принципиальность даже у такого ветреного человека. Фёдор усмехнулся и властно надавил на затылок Николая, побуждая его к действию. Гоголь прищурил глаза, растянул губы в хищной улыбке, сверкнув клыками, и приблизился, на пробу провёл языком по всей длине, пока не уткнулся носом в лобок, а затем и прильнул щекой к худым бёдрам, ластясь и довольно рыча, словно кошка, выпрашивающая угощения. Николай провёл языком по яйцам и взял одно в рот, посасывая и сжимая губами, пальцами он плавно огладил член. Мелодия звучала расслабленная, нежная, руки Гончарова скользили недалеко от бёдер Фёдора, но взгляд музыканта был устремлён точно на клавиши. Какой целомудренный! Николай затянул глубже в рот и проглотил накопившуюся слюну, чем сорвал с губ Достоевского вздох погромче и несдержаннее чем ранее. Хрупкие пальцы с острыми ногтями впились в затылок и оттянули за немного вьющиеся волосы. Фёдор бросил на Николая потемневший взгляд и изящно взмахнул ресницами. У обоих зазмеились мерзкие ухмылки на лицах. Гоголь отстранился от бёдер и, одной рукой придерживая член, взял в рот головку. Он неотрывно смотрел на Фёдора, закатывая глаза почти под веки, белоснежные перья ресниц дрожали, а дыхание выливалось в предвкушающее мычание. Гоголь опустился ниже, взял наполовину, задержался на мгновение и двинул головой назад, оставляя во рту вновь только головку, которую стал дразняще вылизывать, толкаясь острым кончиком языка в уретру. С губ Фёдора сорвался мелодичный выдох, ладонь плавно заскользила по затылку Коли, поощряя его, лаская и невзначай задевая ноготками чувствительную кожу шеи. Николай стал двигать языком быстрее, давя на головку и прижимая её к своему нёбу. Увлёкся. Хватка в волосах вновь стала грубе. Пошлая усмешка — Гоголь наклонил голову вперёд, открыл ротик шире и послушно вобрал член до половины. Сглотнул, в ответ — сладкий выдох. Наклонился ещё немного ниже, придерживая член у снования ловкими пальцами, и поглаживания по голове возобновились. Гоголь утробно заурчал, плавно качнул головой вперёд и прикрыл глаза, наслаждаясь вызванным полустоном, который идеально дополнял звучание пианино. Сердце в груди билось быстро, рвалось из клетки рёбер. А член рвался из клетки брюк. Кровь бурлила, разгоняя пульсации от учащенного сердцебиения по всему телу, внизу живота всё крутило, было невыносимо жарко, а в голове тесно от самых грязных мыслей. Николай любил грубый, животный секс. Он едва терпел, постепенно сходя с ума, потому что сейчас ему приходилось действовать мучительно медленно. Гоголь хотел раздразнить Фёдора, который всегда дразнил его: длительными прелюдиями, медленной подготовкой, пальцами, которые то вставлял и держал внутри, плавно двигая и изучая стенки, то убирал, заставляя Николая страдать от пустоты внутри. Фёдор всегда изящно двигал своими пальцами внутри, будто менял аккорды, но он делал это так расслабленно, так неторопливо. Это сводило с ума, Гоголь каждый раз жалобно скулил как сука и умолял Фёдора выебать его наконец до потери сознания. Подобные контрасты, несомненно, нравились и самому Гоголю, ведь таким образом Фёдор дарил ему незабываемые ощущения и оргазмы. Но иногда он мучил его настолько долго и безжалостно, будто пил свой утренний чай — это было обыденностью. А Николаю нравилось получать всё, что он захочет, и сразу. Поэтому без борьбы у них в кровати (да и не только) не проходил ни один секс. Почувствовав ненавязчивое давление на затылке, Коля хитро прищурился, поддался вперёд, медленно вбирая ещё немного. Он почти опустился до конца, головка уже упиралась в горло. Фёдор выжидающе хищно наблюдал за ним, как вдруг Николай дёрнул головой назад и сжал кольцом из пальцев основание члена. Ему нравилось быть непослушным. Свободная рука Фёдора упала на пианино, ударив по клавишам и сжав пальцами деревянный край корпуса. Изящную мелодию перебил хаотичный набор высоких нот. На мгновение музыка затихла (чтобы Гончарову было удобнее послать осуждающий взгляд и господину, и его шуту) и послышался хриплый, низкий смех. Фёдор прекрасно понимал, что Николай пытается им манипулировать. Гоголь дразнил его, но не ради того, чтобы помучить, а чтобы вынудить Фёдора быть грубее. Неисправный мазохист, жаждущий как можно больше ярких чувств. Хотя. Говорить о его предпочтениях было сложно. Фёдору казалось, что Коля любит всё и по настроению. Достоевский коротко кивнул Ивану, чтобы тот сменил мелодию на более интенсивную и жгучую. Как Фёдор может отказать в наказании своему столь непокорному другу, когда тот так жаждет покаяния? К тому же… игра на пианино была достаточной прелюдией. Фёдор сжал волосы Николая в кулак, сладко ему улыбнулся, нежно погладил по щеке и, не отрывая взгляда от хитрого личика у своих ног, резким рывком насадил на свой член. Из горла донёсся тихий рык, Достоевский запрокинул голову и прикрыл глаза, вслушиваясь в громкое мычание и хлюпающий, протяжный стон. Он давил на затылок, утыкая Николая носом в свой лобок и выбивая из него ещё больше мелодий. А затем, насладившись его жалким скулежём, плавно перетекающим в гортанный, довольный смех, Фёдор стал двигать головой друга, нещадно таская его за волосы вперёд и назад. Он толкался бёдрами навстречу, задевая клавиши и наполняя чистую мелодию высокими частотами нот, которым вторили звонкие стоны Николая. Член глубоко входил в саднящее горло, упирался, заставляя давиться обильной слюной и чересчур похабными всхлипами. Гоголь любил быть громким, любил, чтобы его слушали и на него так пристально смотрели. Лицо горело, чистейшие, звонкие стоны наполнялись хрипами, как мелодия пианино наполнялась несоответствующими ей аккордами, когда Фёдор задевал клавиши. Николай не успевал сглатывать слюну и она с хлюпаньем брызгала на его губы и подбородок, горло плотно сжималось, а шершавый язык тёрся о пульсирующий член. Гоголь крепко держался за бёдра Фёдора, оставляя красные царапины, за что получал шлепки по рукам, и широко разводил ноги, его собственный стояк тёрся только о ширинку полосатых брюк. А этого было недостаточно, чтобы кончить. Достоевский грубо дёргал Николая за волосы, а потом тянул обратно. И так снова и снова. Запрокидывая голову, Фёдор наслаждался звуками гоголевского искупления, приоткрывал губы и хрипло, низко от возбуждения шептал похвалы. Его ноги слегка задрожали, движения стали быстрее, от чего слюна Гоголя брызнула на его бедра. Он опустил взгляд на Николая: горячие щёки, мутные, влажные глаза и размазанная по всему лицу помада. Красивый и сексуальный. Клоун с потёкшим гримом выглядит настоящим и живым, отличаясь от толпы игрушек, выделяясь среди всех. Каждый день, каждое мгновение. Фёдор любовался им и зверел, толкаясь ещё глубже, ещё грубее. Гончаров уже убрал руки от пианино и сложил их на своих коленях, потому что какофония чужих звуков стала отвлекать его. Для него это всего лишь маленький антракт, а для них… пик наслаждения. Гоголь чувствовал, как сильно пульсирует кровь в чужом члене, слышал, как от удовольствия стонет Фёдор. Толчок, грубая хватка на волосах — Гоголя уткнули лицом в лобок. Близко. Николай упёрся руками в бёдра Достоевского и резко дёрнулся назад. Блондин не хотел давать настолько много власти другу над собой. Потому что своего оргазма ещё не получил. Хватка стала сильнее, а царапины на худых ногах ярче и краснее. Полные похоти взгляды встретились. Фёдор прищурился, давя сильнее на голову Николая и рвано толкаясь в его глотку. Цвета тёмного аметиста глаза сверкнули и тут же скрылись за ресницами. Достоевский с низким рыком двинулся последний раз, упираясь головкой в стенки горла, и кончил, заливая гланды и рот. С его тонких губ потекли протяжные, мелодичные стоны удовольствия. Хватка на мгновение ослабла и Гоголь, воспользовавшись моментом, толкнул Фёдора в бёдра и сорвался с его члена. Блондин захрипел. По подбородку потекла горячая, вязкая сперма. Однако Достоевский тут же наклонился и заткнул рот друга ладонью, другой удерживая его за затылок. Приблизился к его лицу и, смотря в глаза одновременно нежно и властно, прошипел, со сладкой улыбкой на лице: — Глотай. Гоголь не выдержал этого взгляда, закатил глаза и, замычав, проглотил всё. Как же ему нравилось, когда Фёдор был таким. Вновь зазвучала музыка. Достоевский потянул Гоголя за волосы вверх и тот поднялся. Фёдор обошёл его, будто змея, оплетающая свою жертву в кольцо, и толкнул в спину, нагнув прямо на пианино. Одним быстрым движением сорвал с Коли плащ. Шинель со звонким металлическим стуком застёжек и украшений упала на пол, рассыпаясь лепестками белых роз, что взмыли в воздух точно перья вспорхнувшей в небо птицы. Гоголь успел использовать способность лишь для этого маленького, но не менее завораживающего представления. Фёдор коротко улыбнулся, затем быстро стягивая с Николая брюки. Гончаров выразительно изогнул бровь и одной рукой отодвинул стул, на котором сидел, в сторону, подальше от этих двоих. Игра продолжалась, только теперь из пианино лилась мелодия грубая и низкая. Гоголь нетерпеливо покачивал бедрами и оглядывался за спину. Его красные, потерявшие контур губы растянулись в бешеной улыбке. Достоевский по-зверски нежно улыбнулся ему в ответ и хищно прищурил глаза. — Ты же любишь без подготовки. — Проворковал Фёдор, давя на голову Коли и заставляя его щекой прижиматься к деревянной поверхности пианино. Он наклонился и стал ласково расцеловывать щёки друга, медленно спускаясь по его шее, оставлял влажные следы губ, иногда багровые засосы и укусы. А затем вгрызся в выпирающий шейный позвонок, оттянул ягодицу и грубо вогнал свой член в узкое, неподготовленное нутро. Гоголь закричал так громко, что зазвенело в ушах. Его колено нещадно проехалось по клавишам. Гончаров начал креститься одной рукой, не прерывая игры. Русские, звонкие ругательства вперемешку с надрывными стонами наполнили сцену, а затем Гоголь завыл, умоляя дать ему привыкнуть. Громкий шлепок. — Не сквернословь, сердце моё. — Пропел Фёдор, поглаживая дрожащую ножку Коли, а затем вновь ударяя по ней. — Пожалуйста! — Жалобно кричал Николай. Он царапал ногтями лакированную поверхность инструмента, пытаясь хоть за что-то уцепиться, тёрся щекой, оставляя следы идеально белого тональника на темном дереве. Гоголю казалось, что он сейчас стечёт с этого пианино как вода. Фёдор мог не удержать, поэтому приходилось помогать себе коленом, из-за чего ноющий член упирался в деревянную стенку недалеко от того места, где обычно располагаются листы с нотами. — О чём ты молишься, друг мой? — Хрипел Фёдор, едва сохраняя самообладание и связывая слова в предложения. — Пожалуйста, Фёдор! — Коля оглянулся, его глаза снова заслезились, а брови в мольбе изогнулись. Достоевский прищурился, в предвкушении облизывая губы. Он прекрасно знал эту фишку Гоголя с жалобным взглядом. Фёдор вопросительно склонил голову, подыгрывая. Красные губы скривились, отпуская усмешку. Николай качнул бёдрами из стороны в сторону, заигрывая. Он смотрел почти что исподлобья, влюблённо вздыхая. Глаза — один жёлтый, другой бесцветный — впились в лицо Достоевского. Низкий, хрипловатый смех донёсся до ушей Фёдора, а затем и властный приказ: — Двигайся. Фёдор рассмеялся в ответ. Только Николай позволял себе подобное поведение. Да и Достоевскому самому нравилось, что его друг этим пользуется. Остальные — ни один человек, не осмеливались. — Моя нежная голубка. — Всё ещё насмехаясь, ворковал Фёдор, поглаживая Колю по спине и заставляя его выгибаться вслед за ласками. — Если ты того желаешь. Коля сладко замычал в ответ, и опустил белоснежные снежинки ресниц. — Желаю. — На выдохе протянул он и поманил к себе ладонью. — А ещё поцелуй! Фёдор ласково улыбнулся и наклонился, притянул Гоголя за косичку, прижался к его губам и осторожно поцеловал. Николай схватился за щёки Достоевского и углубил поцелуй, влажно постанывая. Мужчины отстранились друг от друга. Николая снова прижали к пианино, и он услышал, как отражается глухой стук его сердца на деревянной поверхности. Фёдор стал двигаться. Быстро, грубо и резко, выбивая из Гоголя протяжные, надрывные стоны. Всё тело дрожало, Коля дёргался и вытягивался, когда член внутри задевал простату. Толчки ощущались глубоко в животе. Он был таким наполненным… Хриплые, не столь выразительные как у Гоголя стоны и низкое рычание звучали над головой, рука то грубо давила на затылок, то наматывала белоснежную косу на кулак и оттягивала. А Гоголь послушно выгибался. От этого угол проникновения постоянно менялся, продлевая удовольствие и не давая привыкнуть. Николай громко выстанывал имя Фёдора и толкался ноющим членом в стенку пианино, желая достичь оргазма. Достоевский, заметив это, милостиво склонил голову, решив сжалиться. Он сжал косу в кулаке и резко притянул Гоголя к себе, переместил руку с головы на его грудь, придерживая, и свободной ладонью обхватил жаждущий разрядки член. Пара грубых движений — и Гоголь с рваным криком кончает, сжимая внутри себя орган Фёдора. Достоевский продолжает двигаться внутри, рычит, толкает Гоголя обратно на пианино и, со звонким шлепком ударяясь о его ягодицы своим бёдрами, изливается в жаркое нутро. Николай до последнего сбивчиво стонет его имя, пока не срывает голос. Оба тяжело дышат. Коля жмурится, едва удерживая связь с реальностью, а Фёдор вытирает пот со лба и смотрит на расслабленное тело под собой. — Иван. — Вдруг звучит властный голос. — Встань. Мелодия прекращается, Гончаров кланяется и смотрит на Фёдора. — Да, мой господин? Достоевский ударяет Гоголя по бедру, на что тот слабо стонет и маняще приподнимает зад. Фёдор усмехается, бросает взгляд на слугу, а затем кивает в сторону своего друга. — Прошу, можно обойтись без моего участия в ваших… — Гончаров, кашляет в кулак, подбирая хоть какое-то абстрактное выражение. — Концертах? — Ах, Ваня. — Понизив голос, искушающе шепчет Достоевский. Его милый слуга всегда такой покорный и сдержанный, он не чувствует стыда или волнения, не чувствует печали и несчастья. И, казалось бы, ревности испытывать не должен. Но всегда в присутствии Николая веселая улыбка пропадала с его лица. Гончаров вмиг становился самым приличным человеком на свете. И это так забавляло Фёдора. Пускай он подарил Ивану освобождение от печалей, но испытания посылать не прекратит. Не ради какой-то морали, нет! Ради развлечения. — Я так хочу сблизиться с тобой. — Фёдор протянул длань, касаясь ею щеки Гончарова, тот покорно потянулся за прикосновением и склонил голову. — Хочу почувствовать тебя и оказаться вместе с тобой в жарких, тесных объятиях. Гончаров проглотил вязкую слюну, уставившись в одну точку. Сердце пропустило удар. И Иван, точно безумец, рассмеялся, хватаясь за белые волосы. Фёдор одобрительно кивнул ему и слегка отодвинулся вбок. Николай приоткрыл один глаз, с хищным интересом наблюдая. Он восхищённо охнул, осознавая, что именно Фёдор имеет в виду под всей этой двусмысленной вуалью слов. Его сердце забилось быстрее, ощущаясь в горле и в ушах. Он посмотрел на Достоевского широко открытыми глазами, а затем неверяще оглянулся, пытаясь удостовериться, что не находится в бреду. Восторженный и взволнованный стон сорвался с его губ, когда Гончаров приблизился к ним и устроился рядом с Достоевским. Фёдор указал на одеяния Гончарова ниже пояса и тот поспешил расстегнуть ширинку брюк, высвобождая член из под белья. Фёдор протолкнул свой палец внутрь Гоголя рядом со своим членом и потянул в сторону, по-хозяйски давя на стенки. Николай сдавленно заскулил, закатывая глаза и предвкушая, как много ему сейчас придётся принять. Достоевский вышел почти полностью, потёрся головкой у входа, проталкивая её под разными углами, чтобы растрахать мышцы, и взмахом ладони приказал Гончарову приступить. Иван приставил свой член рядом, внимательно следя за действиями Достоевского. Он чувствовал себя немного, мягко говоря, растерянно. Но от того, что Фёдор иногда придерживал его за ручку и направлял, становилось не так неловко. Гончаров протолкнул головку внутрь и прикусил губу, запрокидывая голову и хрипло выдыхая. Гоголь под ними застонал и зажал свой рот ладонью. Ему было чертовски больно и широко внутри. И это заводило лишь сильнее. Два члена… он принимал в себя сразу два члена и уже начинал жалобно скулить. Фёдор приобнял Гончарова за поясницу и подтолкнул вперёд, после чего убрал руку и отвесил по ягодицам Гоголя шлепок, когда тот выругался. Пронюхав причинно-следственную взаимосвязь, Гоголь закричал громче, в одном предложении последовательно используя такие слова как «блять» и «боже». Коля напоминал неисправное радио, которое хрипло транслировало записи дешёвого порно с заезженными (хотя он считал, что это всегда уместная классика!) фразами. Достоевский низко рассмеялся и, благосклонно улыбнувшись, стал хлестать Гоголя по ягодице и бедру до нездоровой красноты. Гончаров, держась за бледную, нетронутую шлепками ягодицу со своей стороны, рвано стонал, потому что от каждого удара Гоголь сжимал его член внутри себя. Николай кричал, пока оба мужчины входили всё глубже, уже погрузившись наполовину. Шлепки отвлекали от жгучей боли, хотя Гоголю всё ещё казалось, что его разрывают на части. А ещё для себя он отметил, что член Гончарова больше, чем у Фёдора. Как же до невозможного было тесно. Достоевский надавил на поясницу Гоголя и, вцепившись в его бедро, с резким размахом глубоко вошёл внутрь. Николай закричал, всхлипывая, а Гончаров сдавленно застонал от того, как болезненно член Фёдора прошёлся вдоль его собственного, натягивая кожу, и толкнулся следом. Иван не хотел разочаровать своего господина, и за тем старался вторить его движениям, чтобы доставить удовольствие. — Сухо. — Процедил Фёдор, пытаясь толкнуться глубже, но у самого уже закатывались глаза и срывалось дыхание, член болезненно горел. — Иван, двигайся. Слушаясь приказа, Гончаров покрепче ухватился дрожащими пальцами за ягодицу Гоголя и толкнулся внутрь. Затем снова. И снова, пока не ударился бедром о торчащие, острые тазовые кости Фёдора. Гончаров стал сбивчиво извиняться, но Достоевский пресёк его взмахом руки, даже не смотря в его сторону. Властный, помешанный взгляд господина был прикован к распластанному по пианино Гоголю, который громко стонал, как порно актриса. Он очевидно умел приковывать к себе внимание. Иван стал двигать бёдрами вперёд и назад, растрахивая Гоголя для Достоевского. Его так сильно сжимали стенки Николая и член Фёдора, что оргазм подступал стремительно, пробивая Гончарова до дрожи, это, наверняка, и было в плане Достоевского. Иван запрокинул голову, прикрыл глаза, хрипло застонав, и, равно толкаясь в Гоголя, излился в горячее нутро. Фёдор застонал, наслаждаясь теплом и влагой, и начал двигаться, шлёпая Николая по ягодице. Теперь заскулил ещё и Иван. Его член лишь немного смягчился, но вскоре стремительно затвердел снова. Гончарову тоже прилетело по ягодице, и он продолжил двигаться, вместе с Фёдором втрахивая Гоголя в пианино. Коля стонал и кричал, размазывая по лицу и тёмному дереву слёзы, тушь и помаду. Из него лилась чужая сперма, хлюпая на входе и капая на клавиши, ноги подкашивались, а сознание стремилось выпорхнуть на свободу как птичка. Ему казалось, что он разучился дышать. Мыслей в голове не оставалось, одни только животные импульсы. Гоголь цеплялся пальцами за края пианино, царапал его, упирался лбом, всхлипывая и скуля. Стонать уже не получалось — голос сорвался и из горла доносились только некрасивые хрипы. Он сбивчиво шептал имя Фёдора, умолял и благодарил его. Было хорошо, жарко и тесно… лёгкая, приятная боль вызывала мурашки и дрожь. Сердце Николая пропустило удар, когда над ухом раздался нежный, несдержанный шёпот. Фёдор услышал его мольбы и теперь отвечал, звал его по имени, хвалил и утешал. А затем грубо надавил между лопаток и, зарычав, бешено толкнулся внутрь вместе с Гончаровым. Они тёрлись членами друг о друга и растягивали Гоголя под разными углами. Оба стонали и хрипели, царапали бледную кожу Николая почти до крови. Никто уже не чувствовал границ между своим членом и чужим, между мягкими стенками и пульсирующими головками. Гоголь настолько привык к Гончарову и Фёдору внутри, что стал рвано поддаваться навстречу, насаживаясь и тихо постанывая. Толчки, шлепки, стоны, скрипы тел и деревянного инструмента — всё слилось в единую мелодичную какофонию. Гончаров отбился от ритма Фёдора, ускорился и обильно кончил, заливая нутро Николая. Достоевский низко зарычал, несколько раз размашисто толкнулся и с высоким, сладким стоном кончил следом. Он не стал замедлять темп, чувствуя, новый подступающий оргазм, скользнул рукой под живот Гоголя и, сжав его член, стал надрачивать. Гончаров, который всё ещё находился внутри, тоже двинулся, плавно толкаясь бёдрами вперёд и назад. Коля закричал, упираясь руками в пианино, и, выгнувшись, кончил, тут же падая обратно. Фёдор запрокинул голову, когда стенки Гоголя скрутились вокруг его члена, прижимая его теснее к члену Гончарова, протяжно застонал и кончил вместе с Иваном, наполняя живот Гоголя большим количеством спермы. Гончаров вышел из Гоголя и поднял голову к потолку, тяжело опускаясь на свой стул и делая глубокий вдох. А Фёдор повалился на Колю сверху, обнимая его и целуя его плечи. Из Гоголя струилась вязкая сперма, стекая по ногам, заливая клавиши и пол. Достоевский из последних сил перевернул Колю и упал на его мягкую грудь, утягивая в вялый поцелуй. — Расскажу Александру, он не поверит… — Шептал Гончаров, закрывая горящее лицо руками. Осознание того, что он только что занимался сексом со своим господином, резко накрыло его, норовя свести с ума окончательно. И уже никакая операция на мозг не поможет. Он останется на веки счастливым. Гоголь и Достоевский целовались и ласково смеялись. Коля закидывал ножку на поясницу Фёдора, и интимно шептал ему о том, что спина теперь у его друга будет болеть. Фёдор усмехался в ответ и дразняще касался саднящих мышц входа Гоголя, безмолвно намекая на то, что у него тоже будет болеть спина и не только.

***

— Ваня. — Послышался расслабленный голос господина. Гончаров вздрогнул. Он будто находился в трансе и не знал, сколько времени он неподвижно просидел, пока его не позвали. — Да, мой господин? — Он перевёл взгляд в ту сторону, откуда услышал голос: Фёдор и Николай теперь миловались на полу, лежали рядом и обнимали друг друга. — А донеси-ка нас своим големом! — Воскликнул Гоголь, бросая на дворецкого озорной взгляд. — Федя спину, кажись, надорвал! — Гоголь хихикнул, когда Фёдор стал отнекиваться. — Ей богу… как дети… — Дивился Гончаров. Даже его вечно собранный господин сейчас казался таким беззаботным и весёлым. Чудо какое-то… — А ещё чай, Федя говорит! — Загоняешь же его! — Шутливо осадил Достоевский своего друга. — Ах, и правда… — Гоголь состроил удивлённую и задумчивую гримасу. А затем хитро и чересчур широко улыбнулся, повернулся набок, притянул к себе свой плащ и сунул в него руку. Через мгновение Гончарова стащили со стула прямо в портал, заставляя упасть на пол рядом с двумя бестиями. — Тогда с нами отдохни! Гоголь раскинул руки в стороны и довольно рассмеялся, а Фёдор обнял его за талию и прижал поближе к себе. Гончаров в своём познании в этот момент преисполнился и молча уставился в потолок.