Забота не кончается

Курильщик украдкой смотрит на свернувшееся калачиком тело и дырявит взглядом белобрысую макушку, не решаясь предложить помощь. Он никогда ещё не видел Чёрного настолько уязвимым. Оказывается, и Апполона тоже могут пожрать болезни. И Чёрный — хоть закалённый, но тоже не железный. Может чувствовать боль и слабость, мучаться больной головой и сгорать от температуры. Ему, конечно, предложили помощь. Табаки потыкал в Чёрного своими настойками, предлагая выпить, «и голова никогда больше болеть не будет». Чёрный в ответ поинтересовался, не от того ли она перестанет болеть, что напрочь отвалится. Табаки, похоже, обиделся, но через минуту забыл об этом, потому что его посетила идея окунуть Чёрного в ванну с кипятком для прогревания. На эту и всю дальнейшую специфичную заботу обитателей Четвёртой Чёрный отвечал тем, что уткнулся носом в стену, свернувшись на своей кровати в позе зародыша-переростка. Он никак не отреагировал на предложение Лорда завернуться в кусачие шарфы и попросить у пауков таблеток. На этом забота закончилась, и Чёрному предоставили валяться в одиночестве, шумно укатив на завтрак. Курильщику обидно. Он уверен, что будь на месте Чёрного Лорд, или Сфинкс, или Табаки, его бы насильно искупали в кипятке, запичкали лекарствами фармацевтического и не очень приготовления, накормили мёдом и расцеловали в лобик для скорейшего выздоровления. В том ли проблема, что они более холодны к Чёрному, или в том, что он никому не позволит себя расцеловать? Может, и в том, и в другом одновременно? Курильщик размышляет об этом, сидя напротив кровати больного. Он не смог спокойно завтракать, думая о том, что Чёрный страдает в комнате один, всеми покинутый. Сидит и не может решиться что-то сказать, потому что боится, что в ответ его окатят ушатом льда. Наконец разворачивает завернутые в фольгу бутерброды, что были заботливо украдены для Чёрного из столовой, и робко предлагает болезному. Чёрный удивленно оборачивается — бледный, чуть опухший, — улыбается благодарными глазами — от температуры у него взгляд теплеет, что-ли? — отказывается аккуратно, так, как будто чувства у Курильщика хрустальные. Курильщик зачем-то краснеет и пихает обратно злосчастные бутерброды. Чёрный зачем-то чувствует вину за свой отказ: — Ты извини, я просто от болезни совсем есть не хочу. Курильщик кивает. Не за что извиняться. — А что хочешь? Может, чаю? — осмеливается он. — Я слышал, что при температуре надо много пить. — Чай не помешал бы. Курильщик ясно помнит, что предложение чая от Македонского каких-то двадцать минут назад было успешно проигнорировано. Он чудом управляется с чайником и заваркой, даже ничего не своротив по дороге. Получается, конечно, медленне, чем у ходячего, и Курильщик успевает застесняться ещё и по этому поводу. Что-что, а самокритиковать у него получается явно быстрее, чем перемещаться по комнате на коляске с чашкой горячего чая в руке. — Спасибо. — благодарно тянет Чёрный, садясь и прихлебывая чай. Чуть подумав, жестом приглашает Курильщика переместиться с коляски на свою кровать. Курильщик не припоминает, чтобы Чёрный вообще кому-то раньше разрешал на ней сидеть. — Ух ты, вкусно. — Произносит Чёрный, распробовав подсахаренный чай с остатками клюквенного варенья, что Курильщик наскреб в тумбочке. — Македонский такого не делает. — Мама мне всегда такой делала, когда я болел. — Отвечает Курильщик, боком считывая жар, идущий от тела рядом. Чёрный дарит его улыбкой. Это слишком редкое явление для нормального Чёрного, поэтому Курильщик в беспокойстве шлепает ладонь тому на лоб — может, это показатель слишком высокой температуры? — Ой. — Выдавливает он секунду спустя, отдергивая руку. Получилось как-то слишком фамильярно, и Курильщик уже жалеет о содеянном. — Прости. — Думаешь, у меня слишком высокая температура? — спрашивает Чёрный, будто всё в порядке, кладя свою руку туда, где только что обитала рука Курильщика. А потом дотрагивается своей ладонью до чужого лба. — Для сравнения. — Поясняет он вконец опешившему Курильщику. Почему Курильщика так смущают простые прикосновения тёплой ладони? — Высокая. — Убеждает Курильщик. — Подожди, я сейчас. Он укатывает в ванную, припоминая все, что делали его родители, когда он болел. Смоченная в холодной воде тряпка. Курильщик приезжает обратно, водружая её на горячий лоб. — Так получше должно стать. — Спасибо. — Улыбается Чёрный. У этой улыбки такая температура, от которой должны таять льды в Антарктиде. Курильщик смущённо улыбается в ответ, плюхаясь на общую кровать и начиная тайком рисовать Чёрного. *** Чёрный бродит в тягучих кошмарах, натыкаясь на угловатые воспоминания с вышедшим сроком годности. Они деформируются от температуры, становятся острыми и пребольно царапают душу, залезая в горло. Они не беспокоят Чёрного в его нормальном состоянии. Лежат себе на дальней полочке памяти в не очень привлекательных обложках и вылезают только тогда, когда он слаб. Выкатываются из самых пыльных закоулков памяти и начинают терзать распаленный разум событиями давно минувших дней. Отец кричит на него — Чёрный совсем не помнит его лица, зато воспоминания прекрасно запечатлели его голос, режущий слух бранными словами. Запечатлели тяжёлые пряжки ремней и детскую боль, а потом — пустынное, промозглое одиночество, и «Делай что хочешь. Больше не будешь с нами жить» И то, как он просил остаться дома, обещал исправится. Да, злющим был и жестоким, но доводил-то взрослых лишь ради внимания, желал хоть таких, ругательных и воспитательных, но бесед. А взрослые покинули. Он живуч, как таракан — ну и ладно, ну и пусть их. Научился жить сам, без посторонней помощи. Переучиваться не хочет — слишком больно. Никто ему не нужен, никогда ему не помогайте — он упадёт с обрыва, если надо, но никогда не примет руку помощи. Так он считал до недавнего времени. Теперь он считает, что Курильщик очень хорошо умеет переубеждать. Переубеждает одной своей тёплой улыбкой и робкой заботой — Чёрный почему-то не может ему отказать. Он может совсем бесчуственно отворачиваться от Табаки с его настойками и посылать Сфинкса с его советами, но чувствует вину из-за отказа от бутербродов. Позволяет заваривать себе чай и мерить температуру рукой на лбу. Не возражает, когда та же заботливая рука мягко оборачивает голову влажной тряпочкой — это какое-то совершенно новое чувство, такой силы, что флегматичному и ворчливому Чёрному вдруг хочется заплакать в подушку. Он, конечно, не спец в психологии, но понимает, что это не от температуры. Это от Курильщика сердце пускается вскачь, и радость раскручивается внутри пружиной наперегонки с нежностью. Это от его рук в Чёрном тает какая-то льдинка. От его заботы хочется почему-то зарыдать. А ведь плакать он разучился, ещё будучи Спортсменом. Чёрный выныривает из сна, ощущая на лбу холодные пальцы. Курильщик снова меняет высохшую тряпочку на мокрую, и Чёрный, наслаждаясь прикосновениями, так и не открывает глаз, притворяясь спящим. А потом чувствует ещё кое-что, заставляющее изумленно вдохнуть — Курильщик на миг воровато прислоняется ко лбу губами, а когда Чёрный распахивает глаза, смущённо объясняет: — Мама всегда так делала.