сердце жжёт в груди,
всю душу на куски
На глазах — слёзы; в груди — сердце в трещинах; на губах — отчаянная просьба не уходить, не оставлять её. Но Ахмед не слышит и никогда больше ничего не услышит. Он оставил её одну в этом жестоком мире без возможности опереться на его плечо, укрыться в объятиях. Кёсем кричит до хрипоты, игнорируя то, что сама продрогла до костей: ей мужа спасти надо, потому что он не может умереть сразу после свадьбы. Это жестоко. Неправильно. Больно. Но крики слышит только сад, занесённый снегом. Что происходило дальше — Махпейкер не помнила. Единственное, что отпечаталось в душе чёрной кляксой — осознание того, что она осталось одна. Навсегда. Любимого больше никогда не будет рядом. Султанша плачет в покоях долго-долго, искусанными в кровь губами "Почему?" спрашивая. Перед глазами чёрно-белыми картинками их последний день проносится: её счастливая улыбка, когда о никяхе узнает, его поцелуй в щёку и слова, что ночи этой с нетерпением ждёт; его сбивчивым шёпотом в любви признания и поцелуи, что теперь маленькими царапинами кажутся, её глупая надежда, что смерть не заберёт, не разлучит. Кёсем всхлипывает отчаянно, жмурится, ощущает треск чего-то очень важного: того, что не исцелить, не залечить целебными травами, не склеить. Оно ломается, расходится по швам, превращается в тёмно-красное засохшее месиво. Она, кажется, уже мертва, но