***
Погнутая железная ложка с трудом царапала грубый камень стен. Здесь, в подземелье, с заходом солнца ничего не было видно, и камень поддавался неохотно, но мальчик упорно продолжал царапать эту палочку. Уже девятую по счёту. Прошёл девятый день. Камеры замковой тюрьмы располагались полукругом, и в самом центре подземелья на потолке была проделана дыра. Единственная дверка для солнечного света. Единственное, что утешало маленького Трубадура. Единственная его радость здесь, в холодной тюрьме. И когда столбик света краснел, а потом потихоньку затухал, он понимал, что прошёл очередной день. Как же так получилось? Почему так несправедливо? Трубадур, выцарапав девятую палочку, забился в угол у каменной скамьи, застелённой вонючей соломой. В камере сгущались тени, и тяжело дышащий от страха малыш сжался в комок. Он очень боялся темноты. Нет, нет! Нельзя думать о плохом! Всё будет хорошо… Трубадур хлюпнул носом и утёр его рукавом колючего черного свитера. Мальчик старался не давать волю отчаянию. Его обязательно отпустят, он был уверен. И не позволял себе плакать. Вот только сейчас, в темноте и холоде, слёзы сами подступили к горлу. Снова. В такие моменты, когда вновь проснувшаяся боль так и норовила накрыть с головой Трубадура, он пел. Тишина — это мрак и ночь, а песня — свет и солнце. Так и сейчас, подавляя всхлипы, срывающимся голосом мальчик запел: — Луч… со-со-солнца золотого Ту-туч скрыла пелена… И… между нами снова Вдруг выросла стена… «Твои песни изменят мир к лучшему. Пообещай, что будешь петь от чистого сердца» — последнее, что сказала ему мама. А потом были она, озеро и тонкий весенний лёд. Мама, мамочка, мама! Он бы всё на свете отдал, только бы мама была рядом! Дыхание перехватило. Песня прервалась. Слёзы душили, казалось, мальчик не мог выдавить ни звука. Но, тряхнув кучерявой головой и глубоко вдохнув, Трубадур продолжил петь. От чистого сердца. — Ночь пройдёт, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждёт. Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная, Солнце взойдёт… Как же здесь плохо… Эх, если бы тогда, на суде, у него не отнялся от страха голос, если бы только посмотрел мальчику в глаза судья… Он бы не был здесь. Но судья был слепой. По ночам, если светила луна, было видно, как дыхание мальчика вырывалось облачками пара. Но всё же здесь было так мало света… Одна темнота, особенно сейчас. И очень страшно — Трубадур был в этой сырой темнице совершенно один, не считая вечно хмурого охранника, стоящего у крайней пустой камеры рядом с коридором, ведущим наверх. Он всегда читал какую-то замусоленную книгу в свете тусклого факела. И он же еду приносил. Может, он только с виду такой угрюмый… Разрешил же мальчику оставить себе ложку. Тоже игрушка… Трубадур мелко задрожал. Нет, нет! Нельзя отчаиваться! И стал петь громче: — Петь птицы перестали, Свет звёзд коснулся крыш… В час грусти и печали Ты голос мой услышь… — Разносился по тюрьме чарующий детский голос. Скучающий охранник поднял на узника глаза. Но Трубадур не испугался, как в первый раз. Он знал, что заключённым не полагалось говорить и тем более петь. Но хмурый охранник почему-то никогда его не прерывал. — Ночь пройдёт, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждёт! Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная, Солнце взойдёт! Трубадур всё пел. И чудесная песня, песня его сердца, прогоняла темноту. В душе мальчика снова робко проклюнулась надежда. Луиза… она придёт за ним. Он же спас её от злого Сыщика, она довязала ему свитер, начатый мамой, в который он кутался сейчас, чтобы не замёрзнуть в этой темнице. Левый серый рукав чёрного свитера тому свидетель. Она сказала, что теперь он тоже часть её семьи. А семья всегда поможет. Слёзы не высохли, но тяжесть, сдавливающая горло и норовящая задушить, отступила. Маленький Трубадур робко улыбнулся: хоть и прошло уже девять дней, скорее всего, Луиза уже совсем скоро спасёт его. Она придёт. Обязательно придёт. Надо только ещё чуть-чуть подождать…***
22 марта 2024 г. в 08:06
С грохотом захлопнулись дубовые городские ворота, породив гулкое раскатистое эхо. Напуганные шумом, взлетели ввысь вороны, до того момента прятавшиеся в лесу, что подступал почти вплотную к крепостной стене. Заходившее солнце окрашивало стену и человеческие фигуры на ней в кроваво-красный цвет. Недоброе зрелище.
Эти ворота только что отрезали от города женщину и целую ораву чумазых, напуганных, одетых в лохмотья детей. Луиза, «Атаманша», как её звали в народе, с гневом смотрела на стоявшего на крепостной стене короля с дюжиной охранников. Этот толстяк в нелепом парике весь дрожал, и не будучи в силах вынести этот не сулящий ничего хорошего взгляд, всё время косился по сторонам, только бы не смотреть на страшную лохматую тётку с повязкой в виде черепа на глазу.
— Тьфу на тебя, твое высокоблагородие, — прохрипела она. — Ты в своём уме — выгонять нас из Бремена? Обрекаешь этих детей на смерть?
В Бремене Луиза и дети промышляли воровством. В «самом добром в мире городе» ни одна живая душа не протянула руки помощи сиротам. Не было им там места. И им пришлось выучиться воровать, чтобы просто выжить. Никого не волновала судьба этих малышей, жмущихся сейчас к ней. Какая ирония — из всех добрых людей Бремена о сиротах позаботилась лишь она — разбойница.
— Вокруг одни леса, баран ты нечёсаный. — Луиза сплюнула. — Как же мы выживем?
— Э…э…э… это н-не моя забота! Вы воры! В-в-вам не место в Бремене! — заикаясь, ответил Король.
«Боится меня. И десятка немытых детей. Трус».
Тут в эту душещипательную беседу вклинился один из охранников, усатый коротышка с писклявым голосом:
— Воры всё те же тараканы. Как ни дави, а выживают. Но может, вас хоть меньше станет, ха! — И этот недоумок расхохотался. Как же жалко звучал злодейский смех в сочетании с его писком.
— Замолчи! — оборвал его Король, устало потерев виски.
И кого она обманывала? Всё кончено. Теперь им лишь одна дорога — прочь из города, под сень опасного леса.
«Эх, спета наша песенка. Песенка… песенка!»
В Бремен путь им был заказан. Но осталось ещё одно дело…
— А знаешь, коронованный, — медленно проговорила Луиза, нехорошо ухмыляясь. Король в ответ нервно сглотнул, — ты только хуже себе делаешь. Мы засядем в этом самом лесу. И будем грабить всех, кто через него пойдёт, верно, ребята? Ха! Никто не сможет выйти из этого городишки!
Король побледнел. Ещё чуть-чуть, и в обморок упадёт. Слабак.
— Но, — продолжила она, — может быть, мы спокойно уйдём, если отдашь нам мальчишку, которого поймал твой цепной пёс-Сыщик. Того, что очаровывает всех своих пением.
Перед глазами стоял образ десятилетнего малыша. Доброго наивного мальчика с кудрявыми пшеничными волосами и странным именем Трубадур. Этот мальчонка пришёл в их город совсем недавно. Одинокий, со старой поцарапанной гитарой. Луиза не знала, откуда он. Трубадур ничего не рассказал. Только одна фраза врезалась в память разбойницы — его ответ на вопрос, где его мама: «Она… стала песней».
Бедный мальчик, он и не представлял, на какую неподходящую компанию нарвался. Но Луиза приняла его. Ведь больше никто этого не сделал бы в «самом добром городе». Он тоже стал частью её семьи. Его нельзя было бросить.
— Е…е…ещё чего! Мальчишка ви-ви-виновен! Пока он пел для горожан, вы грабили их! Это подло и м-м-м-мерзко!
Глупец. Видел лишь то, что хотел видеть. Этот королишко ведь прекрасно понимал, что ребёнок не может провернуть такую операцию. Он знал, что Луиза — главная зачинщица. И Сыщик чуть её не поймал, но ему помешал тот самый мальчик, огрев по голове гитарой — самой дорогой ему вещью, чтобы спасти её — ту, в ком он увидел приёмную мать.
Но того удара для Короля оказалось достаточно, чтобы посчитать Трубадура её главным подельником. И теперь мальчик гниёт в тюрьме. А вот саму Луизу посадить… Королю нервишек не хватило — видать, не хотел жить с постоянными мыслями о том, что в подвале замка сидит страшнейший преступник Бремена. Удовлетворился мальчонкой.
— Дети — это продолжение своих родителей. И этот мальчишка — продолжение тебя! — тем временем продолжил Король. — Уходите, не то я отрублю ему голову!
Блеф. Он не настолько жесток.
Но хуже всего было то, что маленький Трубадур был невиноват. Он ни о чём не знал. Просто пел. Чтобы порадовать людей. Луиза не сказала ему, что делают её приёмные детки, пока слушатели, очарованные его голосом, оставляют без присмотра прилавки и кошельки. Мальчик ничего не знал, но наказали его за всех.
Она могла бы крикнуть прямо сейчас, что Трубадур невиновен. Могла бы. Но толстяк не поверит. Он был слишком слеп. Слишком труслив. «Преступник» в тюрьме, разбойница — главная угроза — за стенами. Луиза чувствовала, что горе-королишко не захочет рушить свою хрупкую уверенность.
И она промолчала.
Тем временем солнце почти скрылось за горизонтом. Крепостные на стене зажгли первые факелы. Под порывом ветра зашумела лесная чаща.
Луиза оглядела свою семью — чуть больше десятка голодных испуганных воришек. Она была им нужна.
«Жаль, конечно, мальчонку, но ничего не поделаешь — или они, или он».
Атаманша молча развернулась и прихрамывающей походкой пошла прочь. За ней потянулись дети, и нестройной вереницей они направились к темнеющей вдали громаде леса.
Король же облегченно вздохнул:
— Прямо камень с души упал. Отдайте приказ сделать мне ванну. И обязательно с розовой водой! — бросил он охранникам и стал спускаться со стены.