Тело

Сёко ненавидела быть магом. Большинство коллег вовсе не считали ее ровней. Ни дня на поле битвы, не способна защитить себя, заперта в холодном подвале с телами. Тела окружали Сёко. Тела тела тела. Вот и его тело лежит перед ней на железном столе под ярким холодным светом лампы. Его тело прекрасно, всегда таким было. Он был картиной, полностью написанной белым цветом: кожа как теплое молоко с маслом (она пьет такое при простуде), волосы — серебристая гладь воды лунной ночью, ресницы чуть светлее, как шерстка подопытной мыши. Белый — ее любимый цвет. Сёко прикасается к его волосам, здесь никто ее не увидит и она может трогать его сколько захочет, волосы мягкие совсем как у живого. Она отлично знала, что произойдет после: лишенные глюкозы волосы посереют, станут на ощупь как высохшая трава. Сёко наклоняется к его лицу, проводит рукой по щеке. Кожа уже холодная, но еще не успела стянуться и огрубеть. Скоро на месте его лица будет восковая маска, но пока можно налюбоваться впрок. Жаль, что раньше она часто избегала прямого взгляда на его лицо — не хотела нарваться на лишнее внимание или насмешку. Он сказал бы: о, даже ты восщишаешься моей красотой. И на лице засияла бы победная ухмылка. Может быть, он даже подмигнул бы. Сейчас его лицо спокойно, глаза закрыты, она хотела бы посмотреть в них в последний раз, но привезли его уже с закрытыми глазами. Можно только аккуратно коснуться ресниц, провести кончиком пальца по бровям. Она вспомнила, как впервые увидела его глаза вблизи, не за очками или повязкой. Он пришел к ней за полночь, выглядел устало, сел на лавку у стены, пока она осматривала очередного мертвеца. — Привет, Сатору, — она сказала, не поворачиваясь, узнала его по длинной тени. — Привет, Сёко! Привет, мертвяк! — Развлекаешься? — А ты сильно занята? Сёко молча сняла перчатки и ловкими движениями перенесла тело на каталку, а затем закрыла в одной из холодильных камер. Мертвецы были тяжелыми, но с годами она приноровилась. — Сядь сюда. — Туда, где только что мертвяк лежал? — Ну да. Сатору хмыкнул и послушался. Попросил выключить лампу и в комнате воцарилась непривычная полутьма. — У меня, кажется, повышенное глазное давление, — он сказал с умным видом. — Да неужели? Ты это в интернете прочитал? — Сёко не хотела и думать, насколько оно повышено — Ну, глаукомы можешь не бояться, да и со зрением все будет в порядке. Тогда он и снял повязку. Сёко вздрогнула, было непривычно видеть его таким незащищенным. Она взяла его лицо в свои руки и внимательно всмотрелась в глаза, они выглядели по-обычному: не горели синим свечением, как когда активирована техника, но и признаков болезни не наблюдалось. Его кожа была мягкой, лицо было так близко и Сёко стало не по себе. Измерять ему глазное давление она не стала. В следующий раз она дотронулась до Сатору только после смерти Гето. Он не дал ей провести вскрытие и они поссорились, а потом они оба исчезли — и тело, и Сатору. Сёко так злилась на него, будто ее дружба с Сугуру мгновенно обесценилась, будто она никогда не была полноправным участником этой истории. Так и было, она всегда знала, что не ровня им обоим, часто чувствовала себя лишней, но никогда не получала столь прямых подтверждений. Шел сильный дождь, она вышла покурить на улицу, хотя обычно курила прямо в морге, но ей хотелось посмотреть на темное небо и подышать. Что-то заставило ее не возвращаться внутрь, а пойти прямо к месту, где она в последний раз видела тело Гето. На этом месте сидел Сатору, в похожей позе, привалившись спиной к стене. Он закрывал лицо руками и не сразу заметил ее, а когда заметил… — Проваливай, Сёко, — она подошла ближе и опустилась на корточки рядом с ним, робко коснулась его плеча. — Уходи, пожалуйста. Оставь меня, — он насквозь промок и съежился, как бездомный щенок под ливнем. — Сатору, — Сёко не убрала свою руку, — я тоже буду по нему скучать. Она не знала, заглушила ли гроза ее слова, но Сатору неожиданно сгреб ее в объятия. Она упала на колени, ее одежда промокла, по лицу текли не то слезы, не то дождевая вода. Ветер делал мокрую одежду ледяной, а руки Годжо были горячими, он прижимал ее к себе с силой, как будто она была игрушечной, а плечи его тряслись. Сёко уткнулась в его шею и вдыхала его запах, он смешивался с запахом соли и мокрого асфальта. А еще с пахло высохшей кровью, пятнами покрывавшей стену. Сегодня она узнала, как пахнет его собственная кровь. Она сняла с него одежду и сшила между собой разорванные части тела, израсходовав почти всю свою проклятую энергию. А потом взяла вымоченное в воде полотенце и стала смывать кровь с уголков его рта, с живота, с рук. Уродливый шрам, оставшийся на месте разрыва она прикрыла бинтами. Так он выглядел как раненый, который спит после лечения. Можно наклониться к уху и прошептать: просыпайся просыпайся просыпайся. Сёко закурила. Она не думала, что тот эпизод сблизит их с Годжо, пока он не заявился к ней неделю спустя. Снова за полночь и снова уставший. Он сидел, откинув голову назад и прикрыв глаза тыльной стороной локтя. Говорил: Сёко, я так устал. Она шутила: у меня нет таблетки от усталости. Тогда он сказал, что она все-таки может ему помочь и улыбнулся хищно. Сёко отвернулась, она никогда не думала ни о чем таком. Даже когда они учились в техникуме и гормоны бурлили, а Сатору был самым красивым юношей во всем потоке. Но она все же позволила ему подойти к себе, неловким жестом заправить волосы за ухо и сразу же жадно поцеловать. Сёко никогда не любила целоваться. А Сатору, кажется, любил и все целовал ее, все шарил руками по телу, вжимая ее в железный стол. Она позволила ему целовать себя столько, сколько он захочет, терпела горячие губы на своих, движения языка и легкие укусы. Позволила грубо развернуть себя и уложить грудью на стол. Позволила снять с себя штаны вместе с бельем, сжать ее бедра и вставить в нее пальцы. Она была совсем сухая, поэтому не удивилась, когда услышала звук плевка и ощутила, как он возится внутри нее руками, пытаясь подготовить для себя. Она знала, что примет его в любом случае и он это знал. Она смотрела на кафельную стену своего кабинета, когда услышала звяканье пряжки ремня и почувствовала, как он резко входит в нее и шумно выдыхает. Он двигался жестко, ее живот бился об острый край стола, а на спину давила его рука. Сёко думала, что ей даже нравится, когда ее используют таким образом. Он кончил внутрь, навалился на нее и тяжело задышал, а потом отошел и оставил ее как есть. Сёко натянула одежду прямо на влажную промежность и почувствовала себя униженной. Сатору стоял, облокотившись спиной о стену с отстраненным видом. Она должна была что-то сказать, как-то сохранить лицо, но смогла только неловко доковылять до своей сумки, достать сигарету и закурить. — Не сомневался, что ты из тех, кто курит после секса, — он ухмыльнулся и они оба посмеялись. Он стал заходить к ней иногда. Всегда ночью, чаще всего когда возвращался с задания. Сёко никогда не думала, что станет его способом снимать напряжение. Как-то он сказал, что устал трахаться в морге и позвал ее в свою комнату. Сёко приходила туда раз или два в месяц, оставалась сколько нужно и сразу уходила. Секс всегда был быстрым, она никогда не кончала, но когда он особенно грубо вбивался в нее или шептал что-то грязное, ее тело пронзало острое чувство полного подчинения. И ей этого хватало. Сатору потихоньку приучал ее к разным своим прихотям. Брал ее за волосы и плавно опускал к своему паху, связывал ей руки, оставлял укусы и синяки. Она не была против. Одним вечером он позвонил ей и снова позвал к себе. Сёко как раз закончила вскрытие, помыла руки и пошла к нему в комнату. Он выглядел другим и брал ее по-другому. Снова долго целовал ее и трогал, был неторопливым и как будто даже нежным. Она понимала, что женщинам так должно нравится больше, но не могла определиться в своих ощущениях. После секса он обнял ее и оставил у себя. Он обнимал ее и говорил с ней. Говорил, как ему страшно, как он зол, как жалеет и как ненавидит быть магом. Сёко его понимала. Утром она проснулась в холодной постели. После этого, звонки прекратились, как и его визиты. Сатору вел себя как обычно, приходил по делу, но не был холоден или осторожен. Напротив, он шутил свои привычные шутки, так же комментировал ее курение и синяки под глазами, наблюдал, как она вскрывает труп как будто сам не разрушал ее тело на том же столе. Сёко и в голову не приходило спрашивать его или в чем-то обвинять. Она продолжала работать, не оставляла попыток бросить курить, по выходным пила саке. Однажды ночью она проснулась в слезах, обняла себя и поняла, что скучает. Когда привезли тело Итадори Юдзи, она стала дожидаться его. Он и правда пришел и выглядел точно так же, как раньше — разъяренным и смертельно уставшим. Когда он сказал, что может уничтожить всю верхушку, Сёко вспомнила, какие сильные у него руки и захотела, чтобы он снова до нее дотронулся. Но этого не произошло и больше не произойдет. Теперь только она может его трогать. Сёко вышла покурить на крыльцо, также как в ту ночь, когда исчезло тело Гето и подумала, что все это сон. Что Сатору вовсе не мертв и не лежит на ее железном столе, что она проснется семнадцатилетней, пойдет в класс и увидит, как они собачатся, чуть ли не дерутся, и столкнет болванов головами. Но когда Сёко открыла глаза, она увидела только черноту ночи. Она спустилась в морг, снова подошла к нему, положила руку на живот и нависла над ним, ее волосы касались его лица. Сатору никогда не позволял ей быть сверху, хотел видеть ее только под собой. А теперь вот так. Она не сдержалась и в странном импульсе припала губами к его ледяным губам, а потом наконец-то смогла заплакать. Сёко опустилась на пол, спиной к столу и к нему, зарылась лицом в свои колени. Ее давно окружали одни лишь тела. Тела тела тела. Одно за другим, она видела их. Обугленное тело Нанами, Хайбара в черном полиэтиленовом мешке. Сёко ненавидела быть магом. Вот и сейчас. Тело Сугуру изуродовано и занято сумасшедшим подонком, тело Сатору лежит на ее столе. Ее собственное — медленно превращается в воздух и пыль. Она думала: вот я осталась совсем одна. Она знает, что пора оставить его тело в покое, закрыть его в камере, пойти домой и напиться до беспамятства. Сёко поднимается и смотрит на него в последний раз, не зная, что сказать. Можно сказать: открой глаза. Или: как ты мог меня бросить. Или самое жалкое: я люблю тебя. Но Сёко ничего не говорит.