Punto de muerte

Три мучительных дня пролетели сквозь пучину слез и вечной пелены перед глазами, тянулись долго и одновременно медленно, как обратный отсчет до колокольного звона. А это и был отсчет: отсчет до того, как я увижу себя, до того, как остальные увидят меня. Это вызывало бесконечную тревогу и успокаивало, резало ножом по уже спокойному сердцу и зашивало растянутые раны нитками грусти и отчаяния. В голове так и стоял тот грохот, как гром, и трещание пола в доме, где шла активная подготовка к похоронам, давило на уши хуже басов из песен. Видеть Ксюшу, Дениса, родителей и сестер такими подавленными я не мог. После того, как в больницу приехал Денис, они начали рыдать друг другу в плечи, словно маленькие запуганные дети. А я стоял рядом и смотрел, будто бы в фильме, и не мог ничего сделать. Не мог помочь им, утешить, успокоить. Впервые в жизни мне хотелось просто человеческого - обнять их крепко-крепко и не отпускать никогда в жизни, снова и снова повторяя "все будет хорошо" им в уши. Я стоял и смотрел, как Ксюша, дрожащая всем телом и красная от слез, забирала справку о смерти у работника больницы, а Денис сидел на лавочке и еле заметно дергал плечами, пытаясь успокоиться. Я видел, как он пытался найти в себе силы не вести себя так и выстоять, поддержать Ксюшу, но не мог. Не мог, ибо смерть друга - это такая вещь, к которой ты никогда не будешь готов. Никогда. Я отстукивал обрывки битов своих песен, пока Ксюша была в ритуальном агенстве. Напевал текста самых грустных треков, когда она в первый раз за эти три дня открыла шкаф и потянулась трясущимися руками к полке с моей одеждой, чтобы найти что-то, во что можно одеть мое тело. Махал руками и пытался безуспешно привлечь внимание, когда она пошла ЗАГС, но не для того, чтобы закрепить и узаконить наши отношения узами брака, а для того, чтобы забрать свидетельство о смерти. Это все выглядело так серо и натяжно, что хотелось разорвать все в клочья и черным баллончиком с краской на стене квартиры написать "Я здесь! Я тебя слышу!". Погода будто видела весь ужас, творящийся в душе моих родных и близких, портясь с каждым днем все сильнее и сильнее. То мокрый снег, ложасийся на асфальт и тут же таявший, как мое тело и душа. То просто легкий моросящий дождик, что заставлял ежиться и выдыхать контрастный пар изо рта. Я проводил параллель со всем, что мне казалось грустным и лишенным какой-либо оживленности, неосознанно зарываясь в своих мыслях настолько сильно, что просто стал еще одной тенью, следующей за некогда самой красивой девушкой на планете. Теперь Ксюша была не такой красивой. Она будто остыла и выглядела холодной, как подмороженная рябина на ветках деревьев. Вся осунулась, сгорбилась, а руки всегда держала наготове для того, чтобы в очередной раз поднести их к лицу и разрыдаться, закрывая красные и опухшие от слез глаза. Она бездумно заходила в тикток по ночам, пролистывала пару видео и выключала телефон, не выдерживая нагрузки и давления. Весь интернет гудел о моей смерти, все плакали и сочувствовали ей, но никто не мог понять ее по-настоящему. Никто не мог понять, почему она ничего не ест, почему помылась только в день отпевания и почему целыми днями просто втыкает в стену, пытаясь унять снова нахлынувшие слезы. Идти еще к кому-то я не хотел от слова совсем. Я вижу перед собой её, застывшую и загнанную, не видящую следующего дня, так зачем мне идти к Антону и видеть, как ему также плохо и он не может выстроиться на привычный ритм жизни? Я чувствовал себя отвратительно. Ничего, кроме чувства вины меня не волновало, я погрузился в себя так, что меня будто бы разъедали тысячи опарышей. Я находил связь со всем, пытался выстроить более менее понятную логику между упавшим листом с дерева и валяющимся на полу свитером, но не осознавал, что никакой логики или связи здесь нет и быть не может. Я говорил сам с собой, чтобы от шока и печали не забыть, как звучат слова и что именно они значат. Долго и пристально смотрел на Завертина, выглядывая в его больших темных глазах хоть кусочек осознования происходящего. "Прости, маленький, я так виноват перед тобой. Мне так жаль." - я повторял это из раза в раз, прогоняя слова по кругу, пока голова не начинала гудеть. Я даже знать не хотел, что делают с моим телом. Одна лишь мысль о том, что я мог увидеть воплощение анекдота про двух патологоанатомов вызывала несуществующую рвоту. Даже когда Ксюша понесла в морг костюм, который я надевал только один раз, я с ней не пошел и остался в четырех стенах, сверля взглядом кота. Это так странно, что похороны всегда идут на третий день смерти. Никто не мог так быстро свыкнуться со смертью, что за глупость? Да ладно осознать смерть, даже успеть подобрать гроб, памятник и место на кладбище за такой короткий срок было трудно, что заставляло нервничать и так отчаявшихся родных еще сильнее. Конечно, для этого и существуют люди, занимающиеся всем этим, но им все равно надо согласовывать все решения с тем, кто их нанял. Аренда катафалка, ресторана для поминок и прочей херни легла на плечи родителей. Мама настояла на том, чтобы меня отпели, и спорить с ней никто не хотел. Хотя, отпевание - вещь обязательная почти на всех похоронах, ни у кого и мысли не было о том, чтобы ей перечить. *** Все в черном. Бледные, изнуренные лица больше были похожи на чистый лист бумаги, чем на живых, испытывающих какие-то эмоции людей. Никто не хотел афишировать, где будут проходиться похороны, чтобы избежать столпотворения фанатов, оплакивающих тело своего кумира. Женщины закрывали лица и волосы платками, мужчины надевали маски и капюшоны. Это все было похоже на сон. Такой страшный, странный и почти реальный сон, после которого просыпаешься в легком шоке и думаешь, что же теперь тебе делать, пока не приходит осознание, что все это только в голове. Бесконечное протирание глаз было более чем бесполезным, а потребность в слезах и вовсе отпала. Я осознал себя только когда шел в церковь рядом с матерью, которая одной рукой приобнимала за плечи Ксюшу, что пыталась скрыть не отступающие за эти три дня слезы. Сестры шли в гордом одиночестве, держа друг друга за руки и подрагивая от рыданий, за которые ругала мама. Людей было больше чем нужно, но никого чужого среди них не было, всех я знал и всеми дорожил. Вот Денис с Антоном, идут прямо за Ксюшей. Вот Коля, Даня и Диса, что стоят прямо возле входа в церковь и не смеют закурить, хоть и видно, как хочется. Половина срочно приехали на похороны, отложив все дела, это немного радовало, но больше заставляло злиться, что все встретились при таких обстоятельствах. И чувство вины перед всеми захлестнуло как волна в атлантическом океане. Я был виноват перед каждым, что это случилось. Зал медленно наполнялся людьми. Почти никто особо верующим и не был, но почти все поставили свечку за упокой. Если бы они знали, что моя душа уже не упокоится, то подняли бы насмех батюшку вместе с монашками. Тишина. Слух резали только шаги заходящих родных и выходящих прихожан, которые тактично решили не присутствовать в такой горестный для всех момент. Иконы смотрели на меня со всех сторон, сожалея и осуждая одновременно. Четверо мужчин медленно внесли гроб, опустив взгляды в пол. Я оттягивал момент до последнего, не хотелось смотреть на себя мертвого. Это бы означало, что все это правда, что это не просто сон. Что в моей голове и правда дыра, по ощущениям размером с Сатурн, которая приковывала ужасающиеся взгляды. Когда гроб поставили посередине зала, я невольно отвернулся и зажмурился, боясь смотреть на себя и на реакцию остальных. Они увидят мое обезображенное лицо с бездонной ямой во лбу и скривятся от омерзения. Лучше бы крышку не убирали из тактичности, так мне не пришлось бы стыдливо отводить глаза на иконы святых, не желая видеть изумленные лица. Тяжелые вздохи, всхлипы и закатанные глаза, в попытке сдержать слезы. Я буквально заставил себя посмотреть на собравшихся и тут же об этом пожалел. Кто-то закрывал лицо руками, кто-то поджимал губы и закрывал глаза, а кто-то опускал голову, тихо роняя слезы на пол, подавляя ком в горле. Я смотрел на них и думал: "За что им такое наказание?". Они сейчас начнут закапываться в себе, возможно, чувствовать вину за произошедшее, хотя виноват здесь я. Как же было бы хорошо, если бы меня просто утащили собаки в подворотню и там загрызли, а мое тело не нашли. И виноват в произошеднем я. К чему мне было так срочно ехать к Дане? Остался бы дома. Если бы я не стоял на этой детской площадке, если бы не захотел закурить, если бы мог услышать шаги, если бы... Если бы не он. Уебок, что отобрал у меня жизнь и заставил страдать моих близких. Тварь, что позорно сбежал, даже не вызвав скорую. Мразь, что встал в то место, где его не будет видно на камерах. Свинья, что, скорее всего, даже не ощутил отдачи пистолета от выстрела. Панический страх опоясал мою шею, сжимая колкой проволокой. Надежда на то, что ему хватило совести не придти оставалась. Но если он пришел... Глаза завертелись в глазницах, ища знакомую фигуру среди толпы. Я пролетел сквозь нескольких людей, переступая через себя и заглядывая в лица. Не пришел и слава богу, я хотя бы буду чуть спокоен, что мой убийца не пришел на мои похороны и не корчит из себя скорбящего друга. Как же хотелось прямо сейчас разнести ему ебальник в щепки, но это не вернет меня к жизни. - Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленнаго раба Твоего Илью, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави, и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие Твое в причастие вечных Твоих благ, ихже ради в Тя единаго верова, истиннаго Бога и Человеколюбца; яко Ты еси воскресение и живот, и покой рабу Твоему Илье, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем, и с Пресвятым Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь. Будто эхом в ушах отозвалась молитва. Отскакивала от стен, губами нежно проходясь по иконам и грея руки у свечи. Она исходила ото всех, будто играя в разуме каждого, кто молчал и кто плакал. Такая сильная и никчемная одновременно, она опустошала полностью, разрывая на части от светлости и искренности в голосе говорящего, что душевно проговаривал каждое слово. Что за хуйня? Кто это говорит? Я не мог вспомнить никого, кто бы в моем окружении искренне верил в Бога и заучивал молитвы. Может, это просто батюшка? Взгляд будто притянуло к дальней стойке со свечами и иконой рядом. Там стоял человек. Странный и неестественно выглядящий. Ему будто не подходил черный костюм, сидел хорошо, да, но не подходил под характер что-ли? Я испытывал странные ощущения и медленно подходил, постепенно узнавая этого человека. Узнавал и удивлялся. Он не в конверсах, не в рваных джинсах и не в солнцезащитных очках. Одет официально, без украшений и вечного капюшона, что скрывает дерганое лицо. - ...Яко Ты еси воскресение и живот, и покой рабу Твоему, Илье, Христе Боже наш. И Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем и с Пресвятым Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь. Глаза, не проронившие слезы, закрыты, татуированные руки сложены в молитвенном жесте, а язык отчеканивал от зубов, выводя негромкие узоры слов. Как будто и за себя молится, и за всех присутствующих, и главное - за меня. Ставил ли он свечку? Откуда знает молитву? Зачем он это делает? Что, блять, происходит вообще? Я стоял прямо перед ним и не мог поверить в происходящее. Тот, кто в тот вечер совершил убийство, молится за упокоение души жертвы. Это выглядело как полный бред, я пытался протереть глаза и ущипнуть самого себя. Все выглядело как фильм о серийном убийце, который убивал и приходил на похороны к своим убитым, делая вид, что искренне жалеет о содеянном, признаваясь только себе в том, что Бога в церкви - два. - Что же ты делаешь, придурок? Что же... Что ж это такое вообще... - Я говорил сам для себя, пытаясь донести мысли не до "Р", а до своего мозга. Это не укладывалось в голове. Он убил меня за то, что я ему мешал, а сейчас за меня молится? Разве в Евангелие не говорилось "Возлюби ближнего своего"? "Не убей"? Он нарушает православные правила, а потом просто их отмаливает? С каких пор он вообще стал христианином? Всегда же смеялся над верой, так в чем дело? Меня будто током ударило. Я в смятении отошел от "Р", продолжая слушать молитву. Что говорил батюшка меня совсем уже не интересовало, меня интересовал лишь лицемерный рот и руки, которые противоречили сами себе. Правая рука поправила подкосившую свечу. Я вспомнил звук выстрела. Я мутно помнил, как все доехали до кладбища. Серое небо, влажный воздух и сырая от дождя земля. Яма казалась мне странной, но я понимал, что теперь она станет мне вечной кроватью, а земля с червями будут одеялом и подушкой. Уже не такие бледные, но все еще красные от слез, родные лица друзей и родственников стали больше нейтральными, чем грустными. Я снова попытался высмотреть "Р", но сквозь пелену прорезалась мысль, что он остался в церкви. Он либо конченная мразь, либо совершивший ошибку человек, который хочет отбелить душу перед Господом. Я смотрел на Ксюшу, на ее опухшие глаза и будто поблекшие волосы. Гроб опустили на веревках вниз и начали закапывать, оставив горку земли для тех, кто захочет взять горсть и кинуть вниз. Она подошла, прижимая руки к груди, и неловким движением зачерпнула немного, грея землю в руке. Она будто хотела передать все ее тепло через несколько комков сырой кладбищенской земли, чтобы я лежал не в полном одиночестве, а хотя бы с маленьким количеством ее внимания, переданного таким глупым способом. Ее рука странным движением кинула землю вниз, рассыпая среди кучи точно таких же маленьких камней. Я с некой осторожностью посмотрел на ее руку и подметил, что грязь скопилась под ее ногтями. Такое просто так не отмоешь. Памятник без фотографии, венок с преобладающим синим цветом. Я не обратил внимание на то, какая была обивка в моем новом названном вечном доме, но скорее всего, она была красной или белой, как и в большинстве гробов. Я услышал, как Даня попросил лопату у рабочего. Скрывая такие же красные как и у всех глаза, он кпепко взял ее и начал закидывать землю в яму. Даже не могу сказать, было ли мне приятно или что-то в этом роде от этого. Но меня это будто подцепило. Я как заведенный смотрел на него, даже не пытаясь оторвать взгляд. Как хвостик летел за ним в кафе, где меня поминали, внимал каждому слову и подмечал любое изменение мимики. Я ощущал себя так запутанно и не понимал почему. Я с легкостью сел с ним в такси, доехал до его дома и без труда прошелся там, где я лежал. А Даня знает, что меня убили под его окнами? Наверное, да. Я как маленький утенок смотрел на него как на мамку, будто чего-то ожидая. Не знаю чего, мне просто казалось, что вот-вот случится что-то, после чего я буду чувствовать себя по другому. Это вызывало легкий полу-мандраж, словно я был пьян. Квартира, в которую я не смог зайти сразу после выстрела, впустила меня с распростертыми объятиями. Все еще дрожу, все еще страшно от чего-то, но уже легче. Я так слепо и без раздумий пошел за Даней. Почему? Я не мог ответить на вопрос. Я завороженно смотрел, как он сел на кровать, опустил голову на руки и его затрясло. Груз проблем и тяготы жизни давили на него будто физически, я видел и никак не мог помочь. Мешки под глазами стали больше и темнее, это было заметно невооруженным глазом. Это продолжалось минут двадцать. Он сидел и пытался успокоиться, найти опору, а я стоял и смотрел, не смея прикоснуться и заставить его нервничать еще сильнее от невидимого, но физического давления. Тяжелые вздохи накаливали воздух в комнате. Он сидел и вел внутренний спор с самим собой, принимая какое-то трудное решение. Я выжидающе смотрел на рыжую макушку, пока он не опустился на колени перед кроватью, и пошарив рукой, достал пистолет. Голова загудела и отдавала резкой болью в области дыры во лбу. Какого хуя блять? Пистолет? Он застрелиться хочет? Он стоял и собирался с мыслями, втыкая в стену. Ладно, попробовать стоит, может, он воспримет это как знак судьбы? Я быстро подлетел и выбил из его руки пистолет, старясь не касаться пальцев. Он замер. Вроде бы, даже перестал дышать, смотря на выпавшее оружие. - Все, Дань, хватит, одумайся, ебать твой рот! Ты че придумал? - Я говорил, будто он меня слышал и мог мне ответить. Но я делал это не с надеждой на ответ, а с надеждой на высшие силы. Любые, не важно, вселенная или Бог, просто не дайте этому придурку сделать то, чего он потом не сможет исправить. Ступор длился несколько мучительно долгих секунд, за которые я подумал обо всем, чем могло закончиться это представление. Но я точно не ожидал, что после того, как он поднимет пистолет, он спрячет его в кобуру на поясе, переоденется и выбежит из квартиры, трясущимися руками закрывая дверь на ключ. Эта бестия полна неожиданностей и я не мог понять, нравилось мне это или нет. Снова такси. Незнакомый адрес вогнал в замешательство, а закрывающий капюшоном лицо Кашин и вовсе запутывал клубок последовательности в кашу. Я тихонько дотронулся до его плеча, водя пальцами по кругу. Даня цокнул и рукой начал что-то стряхивать с плеча, видимо думая, что там какая-то букашка. Нет, не букашка, Дань, а я. Таксист остановил машину и басом сказал "приехали". Я пулей вылетел из нее и широко распахнул глаза, не веря, куда мы приехали. А вот это уже точно полный бред! Мы были у входа в казино. Может, адресом ошиблись? Я наивно посмотрел на выходящего из автомобиля Даню и в полном шоке проследил, как он, засовывая руки в карманы, грозной походкой ввалился внутрь помещения.