Чарли и вишня

…Близятся экзамены, каникулы, лето и очередное выступление Нила, который теперь репетирует свою роль, расхаживая по лужайке с широкими жестами, и его белую рубашку треплет свежий ветер. Тодд подыгрывает за всех остальных героев не без стеснения. Близятся одуванчиковые и подсолнуховые поля, раскидистые деревья, под которыми так приятно пережидать жару, и мятный лимонад с кристальными кубиками льда. В небе стоят облака, больше напоминающие огромные замки. И до начала урока Китинг сам быстро встаёт на стул, чтобы открыть окна нараспашку. Шторы, как паруса корабля, развеваются по ветру. Смех сопровождает поднятые потоком воздуха листы, перевернутые страницы учебников — сегодня они могут хоть улететь прочь, и никто не будет против. * * * Китинг, расположившись за кафедрой, обводит взглядом такой знакомый класс. Знакомый, но ему очень нравится наблюдать за тем, как они повзрослели, изменились, и каждый будто стал ближе к самому себе, чем раньше. Ближе к тому, каким должен быть. От этого и сам Китинг может вдохнуть уверенно. Они молодцы. Они справятся. Нил давно пересел поближе к Тодду, и сейчас они увлеченно обсуждают, видимо, что-то, написанное Андерсоном. Кто-то с головой погружен в чтение, кто-то в последние минуты до урока пытается доесть обед, а Микс и Питтс вообще стоят у окна, высунув из него антенны и провода для очередной задумки. Даже этот Камерон спокойно сидит и зубрит свою биологию, пытаясь закрыться рукой от шума. И Чарли на привычной последней парте… Взгляд у него сегодня особенно довольный. Не дает покоя. И пальцы измазаны в чем-то очень компрометируещем. — Далтон, что это там у вас? — Это вишни! Хотите? Чарли с крайне удовлетворенной улыбкой и правда достает из-под парты свёрток, наполненный вишней. Темно-красные ягоды сияют не меньше его самого. — С самого утра за ними сбегал, — хвастается он. Китинг смеется, но от вишен отказывается. Урок начинается легко, его даже радует, что Тодд сам вызывается к доске. Нил одобрительно похлопывает его по плечу и смотрит тепло, показывая, что он тут, рядом. Андерсон лучисто улыбается в ответ. На учительском столе стоит освежающий мятный чай, который Китинг и попивает во время урока. Запах мяты довольно резкий, но именно сейчас чувствуется не только он; Китингу всё сложнее игнорировать подступающий вишневый аромат, который сладостно заполняет весь класс. Ровно как и взгляд самого Чарли, который (ну не наглец ли) прямо во время урока продолжает закидывать в рот ягоды — и выглядит от этого крайне довольно. Вообще, близость выпуска сказалась на его поведении фатально, потому что ему, и без того резко выбивающемуся из школьных правил, теперь было абсолютно плевать на замечания и угрозы от любых учителей. А Китинг тем более просто не может быть против вишен. Или всё-таки… Чарли ловит в его взгляде некоторое замешательство. Надкусывает еще одну красную ягоду, чтобы губы окрасил сок, и всё так же улыбчиво смотрит. Что он сделает? Оторвет взгляд? Будет игнорировать? А вот получится ли? Сладкий аромат всё сильнее проникает в подсознание учителя, навечно связываясь с Чарли. Со звонком все собираются даже немного нехотя, Китинг отвечает на пару вопросов от подошедшего Нила, а после, проводив всех, берёт скинутый с плеч пиджак и устремляется на улицу. Ему нравится, как ветер гонит закручивающиеся облака, развевая его пальто тоже, и как вдалеке шумит река, и как синие тени леса манят в свою прохладу. Хочется погулять по лесным тропам, без цели, чтобы через пару часов вернуться с приятной усталостью в ногах и до головокружения очистившихся лёгких. Глаза закрываются сами собой, не то от блаженства, не то чтобы остальные ощущения стали ещё сильнее. К тому же, он знает местность как свои пять пальцев, так что идти между корпусами академии не глядя не составляет труда. Облака оставляют особенно причудливые огромные тени на опустевшем дворе. Вокруг тихо. Видимо, у всех начался очередной урок, — думается ему. Но через несколько шагов, обманывая ожидания, его настигает крик: — Мой капитан! — Чарли? — поворачивается он на каблуках и смотрит с улыбкой. — А я сбежал с урока, — так же ярко, но с хитростью улыбается он в ответ, — ради вас. Только никому не говорите. — И не подумал бы, — Китинг подмигивает, и они продолжают идти вместе. Блаженно. — Может, вишни? — Весь урок меня отвлекал своей вишней, — по-доброму отчитывает он, — Чарли, это какой-то кошмар. Не сосредоточиться же. А хочется ли сосредотачиваться, когда так близко последние школьные дни? Чарли без промедления ответил бы, что абсолютно нет. Но потом он бы задумался. Последние дни — это значит последние уроки Китинга. Да, Чарли на самом деле это волнует, какой бесконечной не была бы радость от грядущей свободы. Зачем ему свобода без Китинга? «Хотя бы ради возможности посещать его уроки» учитель просил его не устраивать больше выходок. И Чарли действительно старался, ну, иногда, не переходить определённой грани. А теперь что, все было зря? Им все равно придется расстаться? О, он даже не знал, можно ли это назвать расставанием, ведь со стороны Китинга еще не было сказано ни слова. Да, он позволял Чарли больше, чем остальным, он позволял даже объятия, разговоры по душам и до позднего вечера засиживаться в его комнате. Но как только сплетения слов грозили перерасти во что-то большее, то сразу же просил Далтона не торопиться, и вообще осторожничал больше, чем ему казалось нужным. Впрочем, сомнения и ответственность действительно сковывали его романтическую натуру, и для него самого не было тисков хуже этих. В каждой улыбке было всё больше скрытой печали, как и сейчас. — Капитан, у меня пара вопросов. Можно? — заметив задумчивость, в которую впал учитель, спрашивает Чарли. — А, да, конечно. Всегда можно. — Вот мы много говорили об очень разных романах, пьесах. Да я в жизни не читал так много, как за последние пару лет. И мне нравится, как вы без стеснения говорили, как много книг написано о чувстве, о страсти, и как все искали, как бы их выплеснуть и показать всему миру. И иногда находили такие странные способы, что никто не понимал, а их считали сумашедшими. Но на деле, у них была большая страсть, и мы-то сумеем понять их, — он сделал небольшую передышку и взглянул Китингу в глаза. — О да, и может, мы поймём их лучше всего! А те, кого считают странными, нередко потом становятся классиками. Узнали бы они сами об этом — не поверили. — И главное, что у них была страсть, то есть любовь? — Это можно назвать по-разному, но... «И море, и Гомер, всё движется любовью», — улыбнулся он, — Я так считаю. — Да, да, и я тоже! В общем… знайте, я сейчас буду движим любовью. Чарли твёрдо смотрит ещё секунду, быстро хватает его за плечи и совершенно безрассудно целует. У Китинга внутри что-то ёкает, когда он чувствует вишнёвый привкус, но думается сейчас совсем не об этом. Замок сомнений был сорван, сорван самым безвозвратным образом и разбит на осколки. Чарли. Чарли. Любимый мой Чарли! Когда, вроде как, границы приличия предполагают разорвать поцелуй, они мгновение ошалевше смотрят друг на друга. Китинг улыбается. — И я тебя люблю, Чарли. — Чёрт, мистер Китинг, я… Я сейчас сдерживаюсь, но приду к себе и буду кричать «Есть!» и кидать что-нибудь вверх! Я думал, я полный дурак! Я вас так сильно люблю! — Кстати, а что был за второй вопрос? Далтон нервно хихикает: — Может вишни хотите?