Слишком отчётливо...

На улице темнеет, зажигаются желтоватые фонари. Под ногами кленовые листья, лежащие в грязных лужах, выцветшие, пахнущие сыростью. Еще пару месяцев назад они кружились в прозрачном воздухе, подсвеченные золотистым солнечным светом, беззаботные, а совсем скоро от них ничего не останется, лишь воспоминания о золотой осени. «Вся жизнь — как листья» — приходит в голову Джимин. В руках коробка с чем-то объемным, но легким. Джимин догадывается, что в ней, но ей не хочется верить. Пусть только не это. Что угодно, но только не это. Входная дверь стала какой-то одинокой. Видимо, потому, что за ней никого не было, потому что никто ее не ждал. Дом тоже пустой, и в нем больше не пахнет корицей и яблоками. Теперь в нем поселился запах цветочного кондиционера для белья, до тошноты уже приевшийся, искусственный. Джимин отчаянно стирает с ним всю одежду, даже ту, которую давно не носила, чтобы придать ей однообразный, не пробуждающий воспоминания запах. Надо продать эту квартиру и переехать в другую. Чтобы ничего не напоминало. Джимин не нужна просторная кухня, ей не нужен большой телевизор, чтобы смотреть вечером фильмы, не нужен балкон с видом на город. Все это больше ей не нужно. Джимин долго умывается ледяной водой. Это отрезвляет, хотя, по большому счёту, она и так слишком холодная и спокойная в последние дни, будто потеряла интерес к жизни. Опять же — почему «будто»? Так и есть. Наконец сумев взять себя в руки, Джимин садится на пол и ставит перед собой коробку. Вернее, посылку. Из соседнего города, как написано сбоку. Она коричневая, крепко перемотанная синим скотчем. Типичная клишированная посылка. И наверное такая клишированная ситуация. Вот-вот через холодность прорвется злость, и Джимин даёт ей выход, она рвёт синий скотч, ножом яростно разрезает плотный картон. И видит именно то, что и ожидала. Серый свитер крупной вязки. На нем лежит темно-красная толстая резинка. «Надо в машину закинуть»— думает на автомате. Достает свитер из коробки и невольно подносит к лицу. Он мягкий, тёплый, и от него пахнет яблоками и корицей. Из полураспущенной манжеты правого рукава торчат три длинные нитки. Джимин вроде и забыла про это, но сейчас все вспомнилось. Слишком отчётливо... Кто мог бы подумать, что такая маленькая деталь может всколыхнуть столько воспоминаний? Джимин не успевает подумать об этом, как чувствует, что из под ресниц выкатились две слезы. Кап-кап — на светлой шерсти появились два темных пятнышка. Рука не поднялась положить свитер в машину, позволить химическому смраду роз перебить этот тонкий, еле слышный, и оттого ещё более ценный аромат. Свитер отправляется в дальний угол шкафа вместе с резинкой — на ней осталось несколько рыжих волосков... В последнее время Джимин словно замкнута в параллельной реальности — живёт где-то между домом и улицей, большую часть времени проводит на стыке кухни и прихожей и совсем ничего не чувствует. В комнату заходить не хочется, не хочется видеть деревянную табличку с выжженной надписью «J+M», которую она не смогла выбросить или на худой конец убрать подальше, не хочется лишний раз бросать взгляд на фотоальбом, стоящий на полке комода. Она помнит каждую фотографию оттуда так, как будто та была сделана вчера. Больше всего ей нравилась одна, сделанная прошлой осенью, чуть больше года назад. На ней Джимин фотографировала ее на улице со спины, в рыжих волосах резвился ветер, на шее белый шарф, огромные глаза были наполнены безбрежной радостью, а вокруг в такт ее неуловимым движениям на фоне розового вечернего неба кружились золотые кленовые листья. Все так, словно было вчера. Слишком отчётливо... Хочется умереть или стереть все воспоминания. Может быть, она слабая, но уже не в силах выносить самый тяжёлый груз на свете — груз памяти. *** В комнате уже давно темно, но свет включать не хочется. Мигрень все усиливается, таблетки давно перестали помогать ей. Раньше у Минджон было лекарство, которое помогало от всех болезней. Но теперь у нее просто пустая съемная квартира в другом городе и куча вещей в чемодане. Минджон даже не представляла, когда в спешке покидала их дом, что увезёт с собой столько ее вещей. Свитер, ставший таким родным, резинку для волос, что носила безостановочно, белый шарф. Она отослала резинку и свитер по адресу, который раньше принадлежал и ей, но шарф не смогла. Это был тот самый шарф, который она забыла дома у Минджон в самом начале. Они тогда гуляли и зашли к Минджон познакомиться с ее семьёй, где она и оставила шарф. А когда Минджон вечером позвонила и предложила принести его обратно, сказала: «Оставь себе. Пусть это будет моим первым подарком для тебя». Сейчас при воспоминании об этом наворачивались слёзы. Этот диалог слышался в голове слишком отчётливо... Превозмогая головную боль, рыжеволосая девушка подошла к окну. Дождь. В дождливую погоду они любили смотреть фильмы и пить какао. Вернее, Минджон любила и просила ее смотреть с ней. Однажды фильм закончился поздно, и Минджон на кухне мыла чашки, и вдруг свет погас, ее оттянули от раковины и закружили по темной кухне. От небольшой светящейся панели на дверце холодильника исходил слабый свет, зажигавший ее глаза мелкими искорками счастья. В ту ночь они так и не легли спать, сидя до рассвета на балконе и глядя на светящийся тысячами огней город под темным одеялом неподвижного неба... Дождь кончился, тучи разошлись, стало видно розовое небо в последних лучах заходящего солнца. На мокрых улицах появлялись люди, спешащие домой. Может быть, там их ждет пирог с яблоками и корицей. Наверное, Минджон никогда больше не сможет его готовить. Просто как его есть, если напротив тебя не сидит она, с блестящими от липких сладких яблок губами, покрасневшими от удовольствия щеками и глазами, полными радости? Нет, невозможно, как и осознавать, что этого никогда больше не испытать. В квартире холодно, батареи работают с перебоями. Минджон достаёт из ящика старый белый шарф. Он с пятнышками — Минджон любила надевать его, когда они смотрели фильмы, и однажды случайно капнула на него какао. Нет, Минджон никогда не будет его стирать. Он пахнет, как пахла она. Радостью, теплом и любовью. Эти явления не имеют запаха, вам это скажут все парфюмеры. Но каким-то чудесным образом она воплотила все это в неуловимом, с каждым днём все менее заметном аромате. Для Минджон он всегда бы остался слишком отчетливым, чтобы его забыть. Уже совсем ночь. За воспоминаниями и парой слезинок она подошла незаметно. По телевизору показывают очередной ночной сериал, как те, которые они любили смотреть вдвоем. Но Минджон не будет его смотреть. Она знает, что завтра проснется по будильнику, что никто не разбудит ее поцелуем в нос и не зароется лицом в ее волосы. И Минджон снова не любит осень, хотя за последние три года полюбила, потому что ее любила она. Любила осенние листья, легкую грусть и пироги с яблоками. Осень всегда была в них. Осень была их началом, и она же стала их концом. Минджон всегда будет помнить две самые счастливые осени в ее жизни. Они не подернутся пылью забвения, они всегда будут биться в ее сердце. Потому что эти воспоминания слишком сильны. Потому что она была слишком красивой, была слишком доброй, надежной и в то же время доверчивой, слишком яркой, чтобы не заметить ее в толпе и не влюбиться с первого взгляда. Слишком... отчетливой?..