Чёрное сердце

Рассветное золотое солнце слепит глаза, пока я, подставив ноги под тёплую лучи, кручу бокал вина в пальцах. Семь утра, а я ещё не ложилась, спокойно напиваясь, но даже после полутора бутылок дорого белого вина, которые мне не разрешалось трогать, я не чувствовала ни следа опьянения. Воздух ещё ночной, не прогретый, и я поплотнее закутываюсь в лёгкий халат, но не ухожу с лоджии. В это время город уже живёт, но в нашем частном секторе — тишина. Мне не нужно вставать ни рано, ни поздно, ведь мне всё равно некуда пойти. Верчу телефон в руке, посматривая на время. Через пятнадцать минут он придёт, ведь так происходит каждую неделю. Ввалится, держась за дверь ладонью, спотыкаясь, обдавая меня пьяным дыханием и женским одеколоном. Протянет, или швырнёт — в зависимости от того, как прошла его ночь — коробку с драгоценностями, стоимостью, как хорошая машина. Это его откуп. Способ заглушить совесть. Так происходит каждую субботу уже пять лет. Замок на двери щёлкает, и дверь открывается резко. Я прохожу в комнату, взяв с собой бокал вина, ведь трезвой выносить его в такие моменты невозможно. — Не спишь? — я поднимаю бровь в удивлении. Муж трезв, абсолютно. — Тебя ждала. — Не можешь уснуть без меня? — у него самая ядовитая ухмылка, которую я только видела за жизнь. Стёкла очков сверкнули, предупреждая: осторожно, думай над ответом хорошо. — Конечно, — опираюсь плечом о стену, качая бокал в руке, — Где был? — Как всегда, — он отвечает так, как будто я знаю, где он бывает. Я киваю, пожимая плечами. Не собираюсь его расспрашивать. Провожаю широкую спину, обтянутую светлой рубашкой, в ванную комнату. Сама иду в спальню, откидывая шёлковое покрывало в ноги. Кровать холодная, а я замёрзла, сидя часами на лоджии, но всё равно я стягиваю халат, и ложусь. Я жду. Мужчина выходит из ванной в одном лишь полотенце на бёдрах, которое скидывает сразу, как видит меня, растянувшуюся на нашей кровати. Полотенце падает на пол, и я недовольно цокаю, но тут же затихаю, когда палец ложится на мои губы. — Скучала? — я киваю. Я действительно скучала, ведь я сижу здесь одна целыми днями, без возможности выйти, поговорить с кем-то, вынужденная видеть других людей лишь из окна. Я скучаю по чужим голосам, объятиям, смеху. Мужчина довольно улыбается, притягивая меня к себе, и я охотно утыкаюсь лицом ему в сгиб шеи, вдыхая запах геля для душа. Зарываюсь пальцами во влажные волосы, нахожу чужие мягкие губы и утопаю в ощущениях.

***

Мы лежим в тишине. Муж гладит мою макушку, перебирает пальцами спутавшиеся пряди, а я вожу ладонью по его крепкой груди. Одеколон почти выветрился, и я вдыхаю запах его кожи, знакомый до боли, родной, уютный. — Ты была хорошей женой последнее время, Рэйра, — я расслабленно мычу, не особо внимательно вслушиваясь в его слова, — Я решил вознаградить тебя. — У меня уже нет места для всех этих побрякушек, Кисаки, — натягиваю самую сладкую свою улыбку, и тянусь к мужским губам. Муж быстро отвечает мне, а я вновь чувствую, как затягивается узел внизу живота, но мужчина мягко отодвигает меня. Сажусь на кровати, облокачиваясь на спинку, и выгибаю бровь. Никогда он не отказывал мне в близости, и это слегка обижает меня. — Это не побрякушки, на этот раз, — Кисаки тянется к прикроватной тумбочке, надевая очки, - Завтра состоится приём у одного очень важного человека, — я киваю, обратившись в слух, — Этот человек — тот, кто необходим Бонтену в качестве партнёра, но он слишком…традиционен. Ох, этот его Бонтен. Грязный, пропитанный гнилью Бонтен. Преступная группировка, а ля Якудза: весь наркотрафик, проституция, оружие — всё пропускает через себя Бонтен. Я закрываю глаза и уши, когда слышу очередную криминальную сводку в новостях — так я могу сделать вид, что мой муж — не один из лидеров этого чудовища. — Что ты имеешь ввиду? — бровь уже чуть свело, и я расслабляю лицо. — Он может... передумать, если увидит, что кто-то из элиты Бонтена не обзавёлся семьёй в своём возрасте, — Кисаки хмыкает, — Так что, вот мой тебе подарок — я возьму тебя с собой. Я едва не издаю вскрик радости. Кисаки никогда не брал меня никуда, более того, никто и не знал о моём существовании. А кто и знал, то никогда не видел, даже на фотографиях. Кисаки оберегал меня. Или прятал. — Спасибо, — я шепчу, лишь бы не сорваться на радостный визг. Муж не любит слишком ярких проявлений эмоций, а я привыкла подстраиваться под него. Кисаки кивает, задумчиво оглядывает меня. Скользит взглядом голубых глаз от макушки до подбородка. — Надеюсь, ты не растеряла всех своих манер, которые так тщательно прививали тебе родители. Я качаю головой. Растерять то, что вбивали в мою голову с момента, как научилась самостоятельно держать столовые приборы, кажется мне невозможным. Я стала ещё более кроткой и робкой, как подобает настоящей японке из традиционной семьи, за годы жизни с Кисаки, чему безмерно был рад он и мой отец. Отец…мы не общались столько лет, но никто из нас и не стремился к возобновлению отношений с момента, как умерла мама, а я вышла замуж, представленная своему жениху лишь за пару дней до свадебной церемонии. Я считаю, мне невероятно повезло — Кисаки красив, богат, щедр, добр ко мне, и справедлив, когда я заслуживаю наказания. Задумавшись, я невольно потираю предплечье, на котором розовел старый шрам, но сразу одёргиваю пальцы, когда замечаю взгляд мужа. Он мрачнеет, и я тянусь быстрее к его губам, чтобы переключить его мысли. Сейчас он не отказывает мне, вновь погружая меня в такие волшебные ощущения. Прежде, чем я скрываюсь в ванной комнате, чтобы расслабить тело тёплой водой, а затем, наконец, лечь спать, меня останавливает низкий голос мужа. — Да, забыл сказать. Этот приём — бал-маскарад, я пришлю портниху к тебе, — я киваю, исчезая за дверью. Включаю воду и зажимаю ладонью рот, с силой жмуря глаза, чтобы не закричать от радости. — Эти ткани великолепны, — я зарываюсь пальцами в скользящий прохладный шёлк самых разных цветов — от бордового до ярко-розового. Обилие тканей поражает —портниха принесла все свои доступные варианты, и я перебираю их, тщательно вглядываясь в узоры, чтобы выбрать самое лучшее. Цветы, рыбки, веточки сакуры, фениксы — всё довольно банальное, а мне хочется по-настоящему праздничного, как фейерверк, ведь этот бал означает для меня свободу. Я считаю его своим личным маленьким праздником. — Ух ты, — я шепчу, пока вытягиваю на свет и расправляю шёлк цвета нежного салатового цвета с вышитой большой девятихвостой лисой, хитро прищуренной и с лукавой улыбкой на зубастой пасти. — Кицунэ, — портниха заглядывает через моё плечо, — Великолепный выбор, госпожа. И очень редкий. Я киваю несколько раз, всё ещё восхищённая красотой аккуратно вышитых линий, и, вдоволь насмотревшись, отдаю ткань портнихе. Они осторожно складывает её отдельно и принимается снимать с меня мерки. Пока я стою перед зеркалом, уткнувшись в свои ноги, и стараюсь не шевелиться, пока женщина порхает вокруг меня, я ощущаю прожигающий взгляд на своей макушке. Приподнимаю голову на зеркало и с лёгкостью нахожу огненные глаза, что смотрят из-за моей спины. Кисаки поворачивается к кровати, на которой портниха разложила выбранную мною ткань и, ухмыляясь, выходит из комнаты. Это проблема. Кисаки недоволен.