Чёрное сердце

— Ты не сможешь скрываться здесь вечность, Рэйра. Я натягиваю одеяло на голову выше, плотнее закутываясь в тяжёлую ткань. В моём коконе душно и жарко, простыни уже пропитались потом и пахнут кисло; в моём коконе безопасно и не страшно. Но я действительно не могу больше прятаться в нём. — Ну же, — он сдёргивает одеяло, вызволяя на свет макушку. Солнечные лучи тут же падают на лицо, ослепляют даже сквозь тонкую кожу плотно сжатых век. — Вставай. Прогуляемся. — А у меня есть выбор? — ворчу недовольно, пока разминаю затёкшее тело. — Конечно есть. Ты же не пленница, Рэйра. — чувственные губы Шуджи обезображены издевательской улыбкой. Я смотрю на его лицо задумчиво, открыто. Смотрю на чёткие, словно написанные самым искусным художником Вселенной, черты лица; медовые глаза блестят, отражая солнечный свет, заливающий комнату. Как такой красивый человек может быть настолько жестоким? Запотевшее зеркало в ванной комнате тоже жестоко: оно показывает меня без прикрас. Опухшие веки, покрасневшие от долгих слёз, которые я не скрывала от Ханмы; бледное лицо, совершенно лишённое привычного раньше румянца; волосы слиплись, облепив лоб, скрутились в воронье гнездо на макушке. Я ужаснулась, взглянув на себя. С другой стороны, есть ли всё ещё кому-то дело до моей красоты? — Жду тебя в машине, — слышу приглушённый дверью мужской голос и киваю сама себе в зеркало, в попытке подбодрить себя. Я давно здесь, давно в этом доме, давно в обществе Ханмы, отравляющем и удушающем. Куда бы он не решил отвезти меня, вряд ли что-то может быть ещё хуже. Каждую ночь я замираю, задерживаю дыхание, когда матрас за моей спиной прогибается, принимая вес ещё одного тела. Каждую ночь я сплю жалкие пару часов, выключаясь под утро от изнеможения. Каждую ночь я не решаюсь сбросить с себя тяжёлую мужскую руку, обвивающую моё горло подобно петле. Шуджи продолжает вести себя так, будто мы парочка, влюблённая в друг друга до смерти. Мне кажется, я останусь в этом доме навечно.   Чёрный седан Ханмы рычит, ожидая меня у дома. Кожаный салон, пропахший одеколоном Шуджи — хвойным, глубоким, — принимает моё усталое тело в свои объятия. Шуджи уже здесь — выдыхает сизый дым тонкой струйкой в приоткрытое окно. Он улыбается, оглядывая меня, ведь я снова в его подарке. Я не придаю этому значения, но для него, очевидно, это сигнал. Сигнал его победы. — Всё-таки, отличный у меня вкус. — я равнодушно пожимаю плечами, одёргиваю задравшееся на коленях платье цвета охры. Оттенок только сейчас начинает напоминать мне цвет глаз Ханмы. От этого меня передёргивает, и я не скрываю этого движения. Золотые глаза прожигают неприятно, липко. Он имеет ввиду платье или меня? Машина едет плавно, тихо. Всю дорогу тонкие бледные пальцы Шуджи сжимают мои, крутят обручальное кольцо на безымянном пальце. Он ловит каждый мой взгляд, улыбается почти нежно, приторно. Это жуткая гримаса вызывает табун мурашек по коже. Я не сразу замечаю, что мы приехали. Машина урчит, мягко вибрирует, пока я ожидаю Ханму, который должен открыть мне дверь. Он сам останавливает меня рукой, не давая выйти первой, приказывает оставаться на месте. От этой напускной вежливости мутит, но я мягко улыбаюсь в ответ, киваю, покорно остаюсь утопать в сидении светлого салона. Шуджи подаёт руку, затем кладёт мою на сгиб своего локтя — идеальная влюблённая пара со стороны, иначе и не скажешь. Я оглядываю стеклянное здание, что служит входом. Я знаю это место. Ностальгия окутывает, подобно налетевшему ветру, плавно огибает всё тело. Мне приходится с силой сжать челюсть, лишь бы сдержать накатившие слёзы.  — Ты привёз меня в Киото? — Шуджи кивает, растягивает губы в широкой довольной улыбке. Ему кажется, он удивил меня. Я же захлёбываюсь в ощущениях, пока покорно иду вслед за ним. Киотский ботанический сад — яркий, насыщенный ароматами цветов и мелодичными трелями птиц, встречает нас, завлекая в свои спокойные и тёплые объятия. Последний раз я была здесь с отцом. В тот удушливый, жаркий, залитый оранжевым золотом вечер отец обнял меня сухо, холодно, и сказал, что отдаёт меня замуж за Кисаки Тетта. Тогда ещё я не знала, кто этот человек. — Тебе нравится здесь? — Шуджи наклоняется вслед за мной к пышным бутонам, что разлились ярким морем вокруг нас. Я киваю отстранённо. Аромат цветов уносит меня в воспоминания, заволакивает дымкой разум. — Любишь эти веники? — Кисаки, как всегда, холоден. Мы женаты уже год, но так и не нашли подход друг к другу. Мне кажется, он вообще не замечает меня, я для него не более, чем аксессуар. Красивый, вылизанный до блеска, сверкающий. Однако он замечает, как я заглядываюсь на пышный букет, выставленный на витрину цветочного магазина. — Цветы могут многое рассказать, — пожимаю плечами легко, идя под руку с мужем. — Например? — Кисаки выглядит почти заинтересованным. Сердце замирает. Мы разговариваем редко, в основном, перекидываемся парой дежурных фраз. То, что сейчас он сам развивает тему, кажется непривычным, неправильным, почти диким. — Ханакотоба. Слышал когда-нибудь? — Кисаки отрицательно мотает головой, едва заметно подёргивая губой. Я правильно идентифицирую его мимику: Кисаки ненавидит, когда он чего-то не знает. Даже если это такая ерунда, как язык цветов. Это важное наблюдение. — С помощью цветов можно признаться в любви, попросить прощения, даже напугать. Турецкие жены оставляли возле тарелки неверного мужа олеандр, как предупреждение. — Я изучу этот вопрос. Спасибо. — Кисаки прерывает меня. В тот же вечер муж подарил мне первый букет цветов. Белые хризантемы прекрасно смотрелись в нашем доме, оттеняя тёмную мебель гостиной. Белые хризантемы, пышные, тянущие вверх свои лепестки, символизирующие печаль. — О чём задумалась? Шуджи выдёргивает меня из воспоминаний, прикасаясь тёплыми пальцами к моей щеке. Кожу почти обжигает. — Прекрасное место. Спасибо, Шуджи. — мужчина в ответ почти светится. Приобнимает за талию, почти невесомо проходится ладонью по моей спине, ведёт глубже в сад. Наше молчание мне лишь на руку. Оказавшись в отдалении от его дома, пусть даже и в его компании, я могу проветрить голову, позволить мыслям, наконец, рассортироваться по полочкам. Да, Кисаки оставил меня. Пусть он и мой муж, но никогда не клялся мне в вечной верности и любви. Свадебные клятвы не считаются, ведь зачастую они не искренние, лишь обязательная часть любой свадьбы. Кисаки есть, что защищать, и это — не я. Злоба на него заливает липким дёгтем душу, наполняет до краёв. Мне нужно задвинуть это чувство как можно дальше, запереть под тысячами замков, ведь оно мешает рационально мыслить. А холодная расчётливость мне сейчас необходима — у меня осталась лишь я, и я сама должна вытащить свою задницу из ситуации, в которой я оказалась. — Была здесь раньше? — Шуджи смотрит наверх, на переплетение зелёных крон. — Да. С отцом. — Какой он — твой отец? Я удивлена вопросу. Шуджи в свою очередь даже не смотрит на меня, он выглядит незаинтересованно, разглядывая нежные цветки вишни, склонившиеся к его макушке. — Он…— вопрос ставит в тупик. Я мнусь на месте, вперив взгляд в мыски своих туфель. Мой отец — холодный и жёсткий. Он не принимает отказов, или же любого мнения, кроме его собственного. Моя мать была совсем другой, похожей на слабый цветок, который нужно оберегать. За много лет брака с моим отцом она совсем померкла, превратившись в тень самой себя, пока, в итоге, не исчезла. Умерла. Я всегда боялась стать такой же. — …властный. Наверное… Шуджи наконец оборачивается ко мне. Его глаза искрятся золотом; пряди волос, подхваченные тёплым ветром, танцуют в воздухе подобно морским водорослям. Он больше не улыбается, не демонстрирует мне ни радостных улыбок, ни издевательских. Моё дыхание сбивается, когда плотно сжатые губы приближаются ближе к моему лицу. — Мне правда очень жаль, Рэйра, — Шуджи шепчет, и его шёпот звучит громче крика. Тёплые мягкие губы прижимаются к моему лбу. Я чувствую себя ребёнком, молящим об утешении. Ком встаёт в горле. — Твой отец не имел права выдавать тебя замуж против твоей воли. Тем более, за предателя. — Предателя? — я тоже шепчу, и мой шёпот дрожит. — Меня он тоже предал. Шуджи отстраняется, позволив заглянуть ему в глаза. Подёрнутые дымкой воспоминаний, они напоминают жидкий янтарь. Он наклоняет голову, длинная серёжка повторяет это движение. Растягивает губы в привычном мне оскале. — Мы, получается, в одной лодке. Он прав, думаю я, пока вежливо улыбаюсь в ответ. Но эта лодка выдержит лишь одного из нас. — Нам пора. Прогулка лишь начинается. — маска искренности слетает с безупречного лица мгновенно, я едва успеваю проследить эти изменения. Возвращаемся к машине мы в тишине, выбрав путь вдоль реки. Здесь прохладнее, ветер играет с тканью моего платья, танцует с подолом замысловатый танец вокруг моих ног. Ханма продолжает держать мою руку, подушечки его пальцев оглаживают мою ладонь. Машина уже ждёт нас, припаркованная на том же месте. Окно с водительской стороны открыто, я наблюдаю, как водитель, разодетый подобно личному охраннику, крепко затягивается сигаретой. — Двигай, нас ждут, — бросает Ханма ему, усаживая меня в салон. Он вновь переплетает наши пальцы, присаживаясь рядом. Я утихомириваю необъятное желание спросить, куда он везёт меня. Отворачиваюсь к окну, разглядывая удаляющуюся зелень деревьев, движущиеся машины, счастливые лица людей, беззаботно бредущих по песчаной дорожке. Мои мысли крутятся вокруг Ханмы и Кисаки, его слов о предательстве. Мои мысли крутятся вокруг жалости к себе. Я так глупо оказалась втянута в их игры, сосредоточенные на мести. Что будет со мной? — Рэйра, красавица, добро пожаловать! — меня начинает мутить при взгляде на Харагути. Неизменный бокал виски в толстых пальцах покачивается в мою сторону, когда Харагути приглашает меня в его дом — огромный особняк, похожий на замок. Я уже была здесь однажды, кажется, это было так давно. Ханма кланяется, подталкивая меня вперёд. Я остаюсь прямой, как стрела. Склоняться перед Харагути я не собираюсь. Лишь сильнее выпрямляю плечи, прохожу мимо толстяка внутрь. Стук моих каблуков разносится эхом по пустынному мраморному залу. Этот дом внутри кажется ещё больше, когда в нём отсутствуют танцующие пары, что в прошлый раз заполонили его. По середине зала расставлены кресла, обшитые велюровой тканью. Они чужеродно смотрятся среди колонн. Меня мутит сильнее, осознание накрывает — мы явно не в гости пожаловали на кружечку чая. Харагути кивает, предлагая мне присесть, я не отказываюсь. Опускаюсь в мягкую ткань, оставаясь напряжённой. — Дочь. — всё моё напряжение достигает пиковой точки, а затем взрывается где-то в теле, вызывая неуёмную дрожь. У меня даже зубы начинают стучать. Я вскакиваю, кручусь вокруг своей оси, вглядываюсь в тёмные углы зала, пока, наконец, не нахожу его. Мы не виделись долгие пять лет. Отец не изменился: та же причёска — длинные волосы убраны в плотный пучок; лицо, высеченное из стали, не иначе, лишь морщин на лбу прибавилось; отец стоит прямо, подобно статуе. Взгляд, как тысячи катан, пронзает меня. — Что ты здесь делаешь, папа? — я не контролирую себя и мой голос дрожит. Кисаки рассказал ему и отец приехал за мной? — Господин Ито, прошу Вас присесть, — свет из открытой широкой входной двери огибает фигуру Харагути. Ханма встаёт позади меня, нажимает на плечо, я обессиленно опускаюсь в кресло. Отец присаживается напротив меня. Сталь его глаз уничтожает меня. Сердце болезненно сжимается. Он разочарован мной. И это единственная эмоция, которую я могу прочитать в его взгляде. — Вы убедились: ваша дочь жива и в порядке. Теперь к делу. — кресло скрипит, когда Харагути опускается в него. Дым от сигары в его пальцах поднимается вверх. — Какие у Вас дела с Бонтен мы знаем… Я вскакиваю, вырываясь из пальцев Ханмы, что всё ещё сжимают моё плечо. Несдержанность порицается отцом мгновенно: я читаю это сразу же, как встречаюсь с ним глазами. Он сжимает челюсть сильнее, желваки ходят ходуном на скулах. Но мне всё равно, ведь я давно не та маленькая девочка, что боялась разочаровать его и расстроить. Я — взрослая женщина и сейчас я в ярости. Ногти впиваются в ладони, когда я сжимаю руки в кулаки, выпрямив их вдоль бёдер. — Какие у тебя дела с Бонтен, отец? О чём говорит Харагути-сан? — Сядь, Рэйра. — голос отца настолько же стальной, как и его взгляд. — Ну уж нет. Объяснись! — я не замечаю, как мой голос становится громче, отражаясь от стен звенящим эхом. — Рэйра, ты знаешь, чем занимается твой отец? — Ханма за моей спиной обращает моё внимание на себя. Я отрываю взгляд от отца, перевожу на лицо мужчины позади меня. Шуджи помрачнел: взгляд исподлобья, губы плотно сжаты. — Судостроительный бизнес, — я хмурюсь. — Ты умная девочка, Рэйра. Подумай, что нужно Бонтену для того, чтобы провозить оружие из-за рубежа? Я почти слышу скрип шестерёнок в своей голове. Мой отец всегда порицал тех, кто вёл бизнес грязно. И я была уверена, что и про Кисаки он не знал правды, лишь то, что у Тетты свой прибыльный бизнес. Бонтен занимается всей грязью, какую только можно придумать — наркотики, оружие, проституция, работорговля, торговля органами. Я тщательно обдумываю, насколько велик шанс, что мой отец мог быть замешан в этом, предоставляя Бонтену корабли для перевозки. Я жду, когда отец подаст голос, отрицая своё участие, но за своим плечом слышу лишь его тяжёлое дыхание. Он зол. А с меня же будто сбили всю спесь. — Садись, Рэйра. — я опускаюсь в кресло покорно, затихнув. Молчание повисает лишь на мгновение, а затем Харагути обращается к моему отцу. — Вернёмся к делам, Ито-сан. Ваша дочь у нас. Она жива и невредима, пока что. Мы предлагаем Вам условия, от которых невозможно будет отказаться, — хитрая улыбка разрезает его полные губы, — Вы отказываетесь работать с Бонтен, и работаете отныне с нами, а Ваша чудесная дочь возвращается в отчий дом. Ну, хорошо я придумал, верно? Все в плюсе. — Нет. Я вскидываю глаза на отцовское лицо. Он не смотрит на меня, сцепившись в немой схватке взглядами с Харагути. Ответил он так быстро, даже не задумавшись, что я не могу в это поверить. Возможно, у меня слуховые галлюцинации? — Нет? — Шуджи подаёт голос из-за моей спины. Он удивлён не меньше меня. — Нет, — повторяет отец тем же стальным, словно клинок, голосом, — Моя дочь не принесёт мне столько же пользы, как работа с Бонтен. Тем более, я давно продал её. Она мне больше не принадлежит. — Пошёл ты к чёрту! — я вновь вскакиваю, едва не поскальзываясь на натёртом до блеска мраморе. Ярость захлёстывает наравне с обидой, топит, заполняет лёгкие и горло. На родительском лице лишь на мгновение мелькает удивление, ведь я никогда не позволяла себе подобных слов в его присутствии. Я отшатываюсь от Шуджи, когда он тянет ко мне руку, и выбегаю из всё ещё открытых входных дверей. Оказавшись на улице, вдыхая свежий воздух глубоко, до боли в груди, я падаю на колени, сдирая кожу. Здание окружено вооружёнными людьми Инагава-кай, они держат меня на прицеле, но я и не собираюсь сбегать. Мне больше некуда бежать. Шуджи опускается около меня на колено, приподнимает за подбородок рукой. Позади нас раздаётся выстрел. Я смотрю в медовые глаза. — Думаю, такой человек всё равно не заслуживал жизни. — кивает Ханма на дом, — Поехали домой. Я заливаюсь слезами, захлёбываюсь своим отчаянием. Ханма дёргает меня вверх, прижимает к своей груди, тянет куда-то, а я спотыкаюсь ослабевшими ногами. Вокруг громыхают выстрелы, крики ярости и стоны боли смешались в один кошмарный звук — люди отца и Инагава-кай устроили перестрелку. Смерть отца, конечно же, отпустила поводки этих чудовищ. Ханма тянет меня за дом, где припаркована его машина. Он бьёт по капоту, кричит водителю. Я смотрю лишь секунду в окно на лицо оставшегося со своим лидером Шуджи, пока машина увозит меня. А затем истерика отключает мои мозги полностью.