Люди творческие

Олег Евгеньевич считает софиты над сценой. Обе предыдущих попытки он насчитал тридцать один, до этого двадцать девять, а ещё раньше несколько раз подряд сбился на десяти: он полулежит на кресле второго ряда амфитеатра, и кровь давно прилила к запрокинутой голове. Здравый смысл подсказывает, что софитов должно быть чётное количество, но, с другой стороны, светооператоры люди тоже творческие, и один бог знает, как много лампочек им надо для счастья. Меньшиков опускает голову и закрывает глаза. В конце концов считать лампочки больше не входит в его обязанности. Олег Евгеньевич полулежит в кресле, закинув ноги на спинку впереди стоящего кресла, и, задумавшись, постукивает средним и безымянным пальцами по дереву подлокотника — этот звук кажется оглушающе громким в пустом молчаливом зале. Прошлым вечером на этом самом месте сидел кто-то из зрителей, смеялся или сопереживал героям, благодарно аплодировал блестящей игре. Олег Евгеньевич в последнее время все чаще проводит время не в своём рабочем кабинете, а здесь: словно пытается впитать в себя то, что осталось от эмоций публики, наполнить себя энергией, застрявшей в красном бархате занавеса и драпировки дверей, сумасшедше дорогом осветительном оборудовании сцены. Софитов, кстати, все-таки тридцать один. Или двадцать девять? Олег Евгеньевич запоминает потом у кого-нибудь это спросить, ведь иначе эта назойливая мысль будет преследовать его ещё очень и очень долго. Первая репетиция на основной сцене начнётся уже через пару часов, а это значит, Олегу Евгеньевичу совсем скоро придётся перестать накручивать себя по пустякам, собраться с мыслями, широким жестом запахнуть полы рубашки, пригладить волосы и войти в свою главную роль: художественного руководителя театра. Строгого, но справедливого. Мысли не хотят, чтобы с ними собирались. Мечутся и не дают спать по ночам. Олег Евгеньевич матерится в своей голове. Шорох штор в дверях и звук чьих-то подпрыгивающих шагов становятся крайне неприятной неожиданностью: Олег Евгеньевич пришёл сюда, чтобы побыть одному. Тихо закипающая в горле злость вынуждает приоткрыть глаза и прожечь вошедшего крайне раздосадованным, не сулящим ничего хорошего взглядом. Впрочем, стоит разглядеть, кто посмел нарушить его покой, Меньшиков вновь закрывает глаза и откидывается в кресле. — Один здесь сидите, шеф? — Как видишь. — А что не позвали? Вы же знаете, одно сообщение… или, ну, звонок, вы ж сообщения не любите, и я тут как тут. Мне ж недалеко. — Тебе не приходило в голову, что я хотел побыть один? — Не, шеф, не приходило, — радостно признается Андрей и все той же прыгающей походкой приближается к Олегу Евгеньевичу с другой стороны зала. Андрею двадцать пять, но выглядит и ведёт себя он так, словно ему только-только стукнуло восемь. Пацан с ветром в голове игриво улыбается и потирает руки, а это говорит лишь об одном: он вновь польстился на блестящий крем для рук из зрительского женского туалета. Несмотря на запреты. Несмотря на то что, даже если захочется, ему не удастся утаить от руководителя свою проделку. Олег Евгеньевич смеряет его скептическим взглядом. — Андрей, тебе за это Серёжа, — откашливается, — Сергей Валерьевич пизды даст. — Пацан забирается с ногами на кресло и ползёт через подлокотники к шефу. — А за такое вообще уволит. — Почему вам можно, а мне нет? — Мне в этом театре все можно. — Потому что терять Олегу Евгеньевичу нечего все равно, Кузоятов от него не избавится. Не в его это компетенциях, в отличие от крема для рук, диффузоров в холле театра и лампочек. Кстати о лампочках… — Сколько софитов над сценой? — спрашивает Олег Евгеньевич совсем тихо: мальчишка уже успел подобраться к нему вплотную. — Тридцать, а что? — А плиток на потолке? Андрей запрокидывает голову, проводит взглядом от края до края. — Двенадцать на шестнадцать, — пару мгновений считает в уме. — Сто девяносто две. Почему вы спрашиваете? — Просто так. Просто. Так. — Он качает из стороны в сторону головой и зажмуривается, когда чужое лицо оказывается слишком близко. Он не должен. Они не должны. Они не должны что? И кому, спрашивается? Меньшиков открывает глаза и резко поворачивает в сторону парня голову. Андрею двадцать пять, а Олегу Евгеньевичу шестьдесят с хвостиком. Он ещё помнит, каких душевных мук и угрызений совести ему стоила закончившаяся курганом разбитых сердец интрижка с Сашей. Сашкой. Александром Андреевичем. Тридцатипятилетний Петров до сих пор иногда заглядывает на репетиции: просто от скуки или за профессиональным советом, — и тихо смеётся, перехватывая направленные на Андрея взгляды. Он все понимает. В конце концов он сам когда-то был на его месте. Олег Евгеньевич как-то спросил, не ревнует ли он, и получил в ответ предельно честное «Да», горькую усмешку и ехидное пожелание удачи. Удача Олегу Евгеньевичу не поможет. Никогда не помогала. Олег Евгеньевич поджимает губы, поднимает руку и гладит Мартынова по небритой щеке. Совсем распоясался. Глядишь, так и начнёт приходить на работу в пижаме. Олег Евгеньевич недовольно цокает, но руку не убирает. — Шеф… — почти шёпотом. — Ну что тебе? — Можно я вас поцелую? — С каких пор ты спрашиваешь разрешения? Андрей усмехается и подаётся вперёд, касаясь губ Меньшикова своими. Он придвигается ближе, хочет прижать Олега Евгеньевича к себе, но вовремя отдергивает руку: ему не понаслышке известно, что будет, если оставить на худруке хоть одну блёстку. Таким великим и могучим его даже мать не крыла, хотя женщиной она никогда не была робкой. Олег Евгеньевич отстраняется первым, зарывается пальцами в кудрявые волосы. — Что ж ты творишь-то, поганец? Андрей молча пожимает плечами. Улыбка не сходит с его лица. Им двигают не амбиции, не желание через постель получить лучшую роль. Мальчишка наивно влюблен, влюблен в Олега Евгеньевича как в гения, как в кумира, и это его помешательство пройдёт быстрее, чем закончится театральный сезон и они разъедутся кто куда на каникулы. Это осознание скребет Олега Евгеньевича изнутри: словно он отвлёкся и по ошибке закинул в рот, прожевал и проглотил жменю битого стекла. Сколько таких, молодых и талантливых было уже в его жизни? На скольких ещё ему хватит нервов и сил? — Ты читал Моэма «Театр»? — спрашивает Олег Евгеньевич неожиданно даже для самого себя. — Нет. — Прочитай. — Окей, шеф! — Андрей снова подаётся вперёд. — Вы закончили разговаривать? Мы можем продолжить? Олег Евгеньевич закатывает глаза и в этот раз целует Андрея сам. Сыграть чувства можно только после того, как преодолеешь их.