Бремя искусства

От первого комка грязи он увернулся. А вот второй снаряд уже нашёл свою цель. Кусок конского навоза попал точно в лоб худощавому молодому мужчине, одетому как художник или трубадур. Затем свою цель нашёл третий снаряд. А затем и четвёртый. И пятый. Прикрывая голову куском грубой ткани, художник или трубадур бежал прочь. В спину и затылок влетали всё новые и новые боеприпасы. В ход пошли камни, глиняные горшки, бутылки, тухлые овощи, рыба и даже чей-то кот. Животное, возмущённое столь безобразным отношением к себе, вцепилось в спину художника или трубадура, и принялось вымещать на и без того унижаемом человеке всю накатившую злобу. Сзади ревела толпа. Гудели десятки глоток, топотали десятки ног. Вслед убегающему мужчине, помимо камней и кусков грязи, сыпались проклятия и угрозы. Одни клялись богами, что отрежут художнику или трубадуру руки той самой косой, что взяли с собой. Другие искали веревку покрепче, чтоб привязать несчастного к позорному столбу. Третьи собирались на этом же столбе худощавого мужчину сжечь. В свою очередь, четвертые предлагали устроить культурную революцию пятой точке незадачливого художника. Художника, который хотел привнести в затхлый уголок человеческого скудоумия культурную революцию. Затхлый уголок человеческого скудоумия благие намерения автора не оценил.

***

Тремя днями ранее художник или трубадур, что хвастливо величал себя Теобальд-Годфрид-Романик Жан-Жак Д’Орвиньон, гостил у бургомистра. — Лех, — сказал он как бы по-отечески, — твоё искусство, конечно, как это говорят в Новиграде, прогрессивное… Но я бы не стал выставлять «это» на центральной площади города. Народ здесь простой, и твоих, — бургомистр хохотнул — творческих изысканий не поймёт. Подумай, как следует. Начни лучше с какого-нибудь борделя. — Я, милсдарь бургомистр, не собираюсь шляться по крысьим норам! — гордо воскликнул Теобальд-Годфрид, которого бургомистр назвал Лех. — В таком случае, мне остаётся только пожелать тебе удачи, — пожал плечами бургомистр. — Но я тебя предупредил. И охрану давать не стану. Лех ушёл раздражённым. Что-то бормотал себе под нос про живот бургомистра, за которым якобы можно укрыть полгорода. Не того художник ожидал от встречи с главой города. Он хотел пышное торжество, с песнями, разноцветными флажками и народными гуляниями. Всё-таки он, Теобальд-Годфрид-Романик Жан-Жак Д’Орвиньон, несёт в Марибор культурную революцию! И этот гадкий напыщенный индюк отказывает ему в торжестве. Неслыханная наглость! Ещё и охрану не даёт. Хряк. Зайдя в свою мастерскую, что представляла собой маленький старый сарай, первым делом Теобальд-Годфрид подошёл к революции, кокетливо прикрытой грубой тканью. В потёмках революция была похожа на гору с холмом у подножия. Лех провёл пальцами по чёрным полоскам усиков. Мечтательно улыбнулся, представляя грядущий триумф. Провёл рукой по ткани, словно это была талия прекрасной Францески Финдабаир. Художник никогда не видел Маргаритку из Долин. Он знал о ней только то, что она эльфка, и она прекрасна. Такое описание Лех считал исчерпывающим, поэтому не считал нужным вдаваться в подробности. Сейчас это было неважным. Важно было грядущее. Грядущее, к которому следовало приготовиться. Отрепетировать. Художник сорвал ткань с революции. Нет, не так. Недостаточно эффектно. Ещё раз! И ещё! И ещё! Когда, наконец, выбитый из сил художник решил окончить репетицию, он присел на небольшой пенёк, что служил вместо табуретки. Перед Теобальдом гордо возвышалась культурная революция. Художник развязал шнурок гульфика. Сравнил. Встал, обошёл вокруг. Сравнил ещё раз. Обошёл с другой стороны. Сравнил в третий раз. Идеально! Всё же мастера краснолюды есть мастера краснолюды. Неожиданно на Теобальда нашла меланхолия. Вспомнились Виго и Мартин. Те немногие весёлые деньки из жизни художника, когда дорога судьбы привела его в Цидарис. Лех грустно вздохнул. И завязал шнурок гульфика. На следующее утро Лех заглянул к своему старому знакомому мастеру Виго. Мастер был ремесленником-писцом, занимающимся переписыванием книг, трактатов и указов. Как и всякий представитель ремесла славился большим умом, плохим зрением и сгорбленным позвоночником. Художник в былые времена частенько засиживался в мастерской Виго. Во многом именно благодаря ему Лех выбрал себе новое имя и нашёл призвание. Лех-Теобальд рассказал о своих планах относительно культурной революции, её масштабах, и мировой известности, что придёт следом. Мастер Виго спокойно выслушал молодого революционера. — Приходи ко мне, когда совершишь свою революцию. Входи через заднюю дверь, — сказал он, потирая тряпочкой очки. Оставшееся время Теобальд-Годфрид-Романик Жан-Жак Д’Орвиньон выступал в роли глашатая, созывая народ на представление новой эпохи в сознании людей. Наступление которой раз и навсегда сдует пыль древних устоев. Имя Теобальд-Годфрид-Романик Жан-Жак Д’Орвиньон золотыми буквами будет вписано в историю мировой культуры. А им, жителям Марибора несказанно повезло, ведь именно они первыми увидят молнию, что обернётся ураганом! Осень вступала в свои права. С каждым днём становилось ощутимо холоднее, напоминая о скором приходе серых туч и дождей. Но в этот день было тепло и солнечно. На небе медленно проплывали редкие облака. А лёгкие дуновения ещё тёплого ветра доносили последние отголоски лета. Лех был очень рад этому, сочтя столь замечательную погоду за доброе предзнаменование. И вот настал этот час. Народу на площади собралось немало. Меньше, чем на то рассчитывал культурный революционер. Но Теобальд-Годфрид не расстраивался. Он был уверен, что как только откроет миру революцию, нужды созывать кого бы то ни было не потребуется. В одном художник не прогадал точно. Потом ему действительно никого созывать более не приходилось. — Узрите же! — крикнул Лех, — Этот день навсегда войдёт в историю! Сегодня миру откроется настоящее искусство! Оно шокирующее! Но именно таким искусство быть и должно! Запомните, вам открыл глаза Теобальд-Годфрид-Романик Жан-Жак Д’Орвиньон! — Лех указал обеими руками на себя. Народ одобрительно загудел. Лех подошёл к революции. Провёл рукой по ткани, словно это была талия прекрасной Францески Финдабаир. Схватил, и резко дёрнул. Так, как много раз репетировал. Повисло гробовое молчание. Стало так тихо, словно Лех оглох на момент. Он даже успел испугаться. Однако, в следующее мгновение испугался он уже совсем другого. — Эта шо за ху… — промычал кто-то из толпы. Договорить он не успел. Нужды в этом уже не было, потому как поднялся такой вой и крики, каких Лех-Теобальд за всю свою жизнь не слышал. Лица людей изменились. Любопытство сменила гримаса злобы. Одобрительное гудение сменили оскорбления и проклятия. Люди потянулись за первым, что подвернётся под руку. С земли поднимались камни, куски грязи, конский навоз и всё другое, что возможно было метнуть. Теперь культурной революции осталось только одно. Бежать.