Сэр Рейвенгард и Леди Мизора

Уилл — такой юный, такой наивный, такой… глупый — склоняется перед ней в учтивом поклоне. Идеальная осанка, прекрасные манеры, благородное лицо, но все это не имеет значения: будь он последним нищим оборванцем, погрязшем в насилии и пороках, Мизора улыбалась бы ему все с той же теплотой. Она никогда не заключает невыгодных контрактов. Сегодня она притворяется человеком — примитивная, калечная форма, не несущая в себе и следа величия Девяти Преисподних. — Он убийца, дорогой, — шепчет она Уиллу на ухо. Семнадцать лет, ещё совсем младенец. — Ну же. Разве не ты хотел сделать мир лучше? Уилл целует её руку, стоя над поверженным чудовищем. «Моя госпожа», — говорит он, и эти слова ещё никогда не были так сладки. Уилл стоит перед ней, опустившись на одно колено; он вырос и возмужал и давно сменил щегольский придворный костюм на потрепанную куртку, но его осанка все так же благородна, а голос — учтив. — Миледи, я не смею, — говорит он, но его руки смеют. Уилл ловит её пальцы в свои, нежно касается их, лишь едва-едва. Будто боится сломать её. Будто может хоть чем-то её удивить. Мизора могла бы сейчас голыми руками свернуть ему шею, лишить его сил, одной лишь мыслью низвергнуть его в прах, но она кивает, закрывает глаза и спустя мгновение чувствует на талии его бережное прикосновение. Он вырос и возмужал, и он больше не желает быть ее клинком, её рыцарем, но будет ее послушным псом. В ярости она давит, ломает его своей волей, пока изумление в его глазах не сменяется ответной яростью, пока он не опускается перед ней на колени, пока его иллюзии не разбиваются вдребезги и он не понимает, кому на самом деле принадлежит. Отныне и навсегда. Её Уилл ненавидит её. Будто он может хоть чем-то её удивить. Он спасает Мизору из плена, и это могло бы послужить сюжетом любовной баллады смертных: он отважен, и красив, и горд, и за его спиной лежат тела поверженных им чудовищ. «Дьяволица», — презрительно бросает он, и она ненавидит его. Мизора дарует ему оружие, талисман, выкованный её волей и закаленный кровью её сердца, и ненавидит уже себя — за слабость. Её Уилл повзрослел и возмужал, но он все так же наивен и легко попадает в её ловушку. Будто он смог бы так легко сбежать от нее. Будто его жалкий родитель стоит хоть одного его пальца. Будто Мизора могла бы заключить невыгодный контракт. Она находит отличную жертву: нежную, как рассвет, невинную, как душа младенца. Юный и неиспорченный цветок, будто сошедший со страниц слащавых любовных баллад. Мизора предвкушает ужас Уилла, когда она прикажет убить её, и Уилл не разочаровывает. Его взгляд полон боли; всем своим существом Мизора чувствует её в его застывшем от напряжения теле, в сведенных на рукояти клинка пальцах. Она внимает ей, дышит ей, живет ей. Она обходит Уилла со спины, обнимает, прижимаясь всем телом; он вздрагивает в отвращении, и она не может сдержать удовлетворенный вздох. Её милый непослушный песик, её оскверненный рыцарь. Но куда больше ей хочется, как прежде, увидеть в его взгляде благоговение. Больше она не просит его убивать невинных.