Somewhere Only We Know

...- Потому что я не хочу... - Или потому что ты всё ещё ребёнок, который решил, что ему всё позволено, - сказал Артур, хмуря брови. Он хрустнул пальцами. - Если мы все молча одобряем всё, что ты творишь, то это не значит, что ты кому-то нравишься хотя бы в той же Европе, Альфред. Все тебе улыбаются в лицо, кто-то боится, но, могу тебя заверить, что всё тебя как минимум презирают. Если не ненавидят. А всё потому что ты - заигравшийся и обнаглевший малолетка! - А ты - бездушный старик! - огрызнулся Америка, вставая из-за стола. - Пошёл к чёрту! - Можешь идти сам. - Вот и пойду. - Вот и иди! А он ведь ушёл. Вышел, хлопнув дверью, сжимая зубы. И чего Англия такой? Не ребёнок он. А если он всё ещё видит в нём собственную колонию, ребёнка, который просто заигрался, то это у него какие-то проблемы, а не у Джонса. Он просто... глупый, глупый бриташка. Выйдя из здания, он присел на скамеечке, а в голове всё ещё метался ворох мыслей: "малолетка"... он обозвал его "малолеткой"... да как он вообще посмел?! Малолетка смог бы буквально нагнуть весь земной шар? Малолетка смог бы стать империей, не имея в названии это слово и в это время выступая против империализма? То-то же. Лучше бы Артур следил за здоровьем своего монарха, а не оскорблял бывшую колонию, которая в геополитике намного важнее него. Но это так, дружеский совет, что он никогда не услышит, ибо не заслужил. Мимо прошёл Северный Италия, довольный, хватаясь за руку Германии; он помахал Альфреду рукой, говоря что-то по-итальянски, Людвиг же предпочёл его проигнорировать. Ну, как: посмотрел, поглядел пару секунд, и отвернулся. Хотелось усмехнуться. Даже больше - расхохотаться. Но он не стал, лишь улыбнулся Венециано, махнув рукой в ответ. Когда они ушли, его улыбка дёрнулась, но не пропала. Конечно, они его ненавидят. Он всегда это знал. Многие ненавидят, но те же арабы делают это более открыто, в отличие от европейцев. Они - отличные лицемеры, как в политике, так и по личному отношению к нему. Конечно, есть и исключения: Германия, что его скорее побаивается, да Франция вроде как в своём дружелюбии вполне искренен. Может ещё и Украина с Балтийскими странами, но с ними лично он предпочитает не контактировать. Всё началось с того, что он был колонией, получившей независимость и оставившая бывшую метрополию с носом. А продолжается его нынешними действиями, как единственной сверхдержавы в этом мире, контролирующей чуть ли не всё... Единственной сверхдержавы... - И долго ты тут стоять будешь? - пробурчал Америка, оглядываясь в сторону, на тёмную высокую фигуру в тени дерьев. Одноглазая страна, выдыхая табачный дым, хрипло ответил: - Сколько захочется, - ладонь в тёмной перчатке коснулась шарфа, поправляя его; единственный глаз тёмно-фиолетового оттенка скользнул по нему; снова засунул кончик сигареты в рот. - Подслушиваешь? - Мне нечего тут подслушивать, ты один, - снова выдохнул. Конечно, интересно, что Россия здесь делает. Он перестал приходить на собрания ещё в начале десятых, появляясь иногда только ради очередного бессмысленного голосования на ООН. Появляется он только у этих своих одкб-бриксах, и то Джонсу как-то плевать всегда было на его местные аналоги того же НАТО, созданные ему в противовес. Ни то чтобы он думал что Россия что-либо делает только потому, что хочет его так задеть. Хотя нет, он думает. - И что же Империи Зла понадобилось в нашем демократическом раю? - усмехнулся нарочито спокойно (насколько спокойной могла бы быть усмешка) Америка. - Пришёл поплакать, просить санкции снимать? - Не твоё дело, Джонс. - Нет, моё, - он как-то смутился, услышав с его уст фамилию, а не... кое-что другое. - Я здесь главный. - Ты не главный. - Нет, вот только не надо тут мне устраивать то же, что и Артур. Весь мир зависим от меня. Я тут главный, так что да, моё дело, вот я и спрашивая: что ты, блять, здесь делаешь, Ва... Россия? Снова дым в воздух. - У тебя глаза красные, знаешь, - ответил Иван, туша сигарету об ладонь и откидывая её куда-то в сторону (на что Альфред заметно поморщился). - Как будто ты... - кажется, он немного поколебался, подбирая слова. - ...плакал недавно. Америка замер. Выпучил глаза, смотря на него. И подумал, как же он изменился. Когда-то он был Российской империей. Тем прекрасным мужчиной, когда-то спросившим его тихо и спокойно: "И что же тебе нужно от меня, Тринадцать колоний?", когда он прибыл просить, думая, что "хоть кто-то из европейских снобов, может, встанет на мою сторону?". У него тогда были пушистые ресницы, величественная улыбка, и руки, большие ладони, от прикосновения которых по телу к сердце шёл уютное тепло, когда их пальцы переплетались. Когда-то их губы коснулись друг друга, и тогда ещё Тринадцати колониям стало однозначно плевать, что там может подумать Артур. Он был любимым, он был нужен кому-то, кроме собственных людей и Мэтта; и он мечтал оставшуюся вечность плескаться в этой любви. Он ведь любил его; и Аляску отдал, он уверен, потому что любил его. И признал его как суверенную от Британии страну - тоже. Он всегда любил его, и даже тогда, когда он его встретил в мае сорок пятого, спустя столько лет после его пропажи в 1910-ых, не величественного, не могущественного, без глаза, но искренней улыбкой, - он любил его. Даже когда между ними шла необъявленная война, и единственное, что между ними, это лишь жестокий секс, пока их боссы не видят, он знал, что он всё ещё его любил. Он ведь его Ваня. Ванечка. И сотня других уменьшительно-ласкательных прозвищ имени "Иван". И в девяностых... он же его любил. Даже если взгляд (пусть и одного глаза) пустой, даже если податлив, как кукла, даже если нельзя сказать, был ли он вообще согласен, когда Альфред залезал на него в таком состоянии, постанывывая его имя. Даже когда он после ухода первого президента не захотел с ним больше контактировать, он же... - Ты не обязан говорить, - сказал Брагинский, подходя. Глаза Джонса коснулись небольшой щетины у того на подбородке, которая начала появляться, на самом-то деле, ещё в семидесятых. - Но всё-таки спрошу: ты в порядке сейчас? Хотелось сказать. Закричать, рыдая, стуча кулаками ему по груди; сказать, как он на самом деле не хочет, чтобы его ненавидели. Ни Мэтт, ни Артур, ни другой из этих чванливых европейцев и кто там ещё... и чтобы он его не ненавидел. Он больше не любит его, не так ли? Альфред молчал, сжав кулаки и смотря куда-то на скамейку. Разрыдается он, как же. Только не перед этим... придурком. Россия присел рядом; и прежде чем Альфред как-то среагировали, он обнял его, прижимая к себе. Глаза Америки округлились, он сглотнул, утыкаясь лицом ему в плечо. - ...если хочешь снова плакать - плачь. Я никому не расскажу. Да и некому. - Я не хочу плакать, - пробубнил тот, не поднимая головы. - А чего ты хочешь? Чего он хочет... у него всё есть, ничего он не хочет. Ничего. - ...зачем ты это знать? Мы же... никто друг другу. Или кто? - Бывшие любовники, нынешние враги, - ответил Брагинский. - По-моему, ответ очевиден. Альфред почувствовал, как чужая ладонь мягко погладил его по волосам. Да, конечно... враги. И бывшие. Конечно... Он поднял голову и прижался к губам. Кажется, в последний раз они целовались как раз в девяностых; и не то что бы Иван тогда отвечал, пребывая в своём недо-овощном состоянии. Но сейчас он ответил, и Альфред, обняв его шею руками, прижался к нему ещё сильнее. Щетина немного щекотала. Немного. Совсем немного. Кажется, с него слетели очки, но он не обратил внимания; просто хотелось любви. Просто хотелось, чтобы этот поцелуй длился либо вечно, либо чтобы они перешли к другому этапу, когда два тела сливаются в одно целое. Как делали уже много раз... Когда они оторвались друг друга, они ничего не сказали друг другу. Лишь тяжело дышали... по крайней мере, Альфред уж точно. Дышал и смотрел пунцовыми щёками на русского, всё ещё обнимая его за шею. - Техас, - внезапно надел на него упавшие очки Брагинский. Он легонько, даже шутливо улыбнулся. - Не теряй, а то и правду будет у тебя Техасская Народная Республика. Или Мексика подберёт. Америка сначала нахмурился, а затем расхохотался: - Вот же... - он оглянулся: где-то вдалеке ходил Шотландия, видно, Англия всё-таки решил соизволить договорить с ним и отправил одного из братьев (а братья ли? Всё-таки Артур - германец, а они - кельты... странно, что он только сейчас об этом задумался). Поправляя очки, американец убрал руки. - Мне... думаю, пора. И тебе тоже. Тебе тут не рады... ты знаешь. - Ага, - издал Иван, отпуская его; встав, он достал из кармана сигарету с зажигалкой. - Если тебе нужно поплакать... можешь позвонить мне. - У меня Босс прослушку на телефон поставил. - А потом говорят, что это я - рай тоталитаризма... - среброволосый вздохнул. - И, знаешь... - посмотрел он на него. - Я не ненавижу тебя. А вот мой народ - вполне, - и ушёл опять к деревьям, поджигая сигарету во рту. Альфред смотрел ему вслед. - ...я тоже тебя люблю, - прошептал он, а затем оглянулся и окрикнул Шотландию. Очень любит.