Дорога

У Безликого нет лица, а точнее, у него их тысячи. Он сидит на месте, отведенном для кондуктора, но сам он себя таковым не считает. Поезд пустой, рассекает штиль водной глади, затопленных на сантиметров сорок рельс. За окном — ни звука, ни цвета, ни жизни. Мелкое море, боле походящее на затопленные рисовые поля простиралось на многие ли, солнечные учи слепили, но солнца не было видно, в этом месте его попросту нет. Все, что есть — поезд, мерное постукивание колес и мелкие водяные кольца, что расходились дальше, чем видел человеческий взор. Скоро очередная остановка и очередное шоу. Далеко не каждый может принять то, что он мертв. На самом деле, это действительно сложно принять и проводник не может осуждать их. За слезы и гнев, за уныние и смирение. Ему чужды эмоции, но понимание и принятие — нечто иное. Безусловное, данное ему со дня, когда он и оказался прикованным к этому странному поезду. В тот день его лишили лица и имени, лишили воспоминаний и чувств. Он не понимал, заслуживал ли этого, проводникам понимать не нужно. Ему надо лишь помогать, смерить дух и лишить тело желания бороться. Привести душу от одной платформы к другой, всего несколько остановок. Всего три, но между ними — тысячи ли, что ощущаются жалкими минутами. Хотя, бывает по-разному. С кем-то проходят минуты столь стремительно, будто летят они на таких скоростях, что кажется — будто поезд сейчас развалится. С кем-то приходится проводить здесь по ощущениям недели. Чем больше смирения, тем быстрее они рассекая прозрачную воду, в которой нет ничего, кроме травы и кое, подходят к границе. Там, где заканчивается жизнь, туда, где начинается… Безликий не знает куда везет их. Ему не приходилось выходить на платформы, ему кажется, будто за этим последует нечто… С чем бы он не хотел сталкиваться. Ему ничего не хочется, там — неизвестность, здесь — теплое, по ощущениям апрельское солнце и абсолютная тишина. Он оборачивает взор на линию горизонта и не видит своего отражения. Ни в стекле, ни в воде. Проводит ладонями по лицу и кажется, будто оно красиво. У него длинные волосы с седой полосой, что изо дня в день становилась все отчетливее, белее. Наверное, белый ему к лицу. Наверное, именно потому, его и пугаются. Но бояться не стоит, он не может касаться пассажиров или чувствовать к ним какую-то предвзятость. Едва ли в этом есть смысл, когда в конце концов, они в одном поезде, везущим их в заключительный, последний путь. Сегодня у него по обыденности один пассажир. Он увидел его еще издалека, человек боле походи на зеленое пятно среди бесконечной пустоты, нежели на человека. Он сидел свесив ноги с платформы, разбрызгивал воду, распугивая плавающих у него под ногами рыб. Рыбы тут были хорошими, но он так и не решился попросить людей не трогать их. Они не пугливы и доверчивы. Если люди будут их гладить, то они и вовсе потеряют перед ними страх. В таком случае, когда-нибудь, им навредят. Не хотелось бы, они не заслужили жестокости, они лишь плавают, да занимаются лишь себе известными рыбьими делами. Когда поезд плавно останавливается подле платформы и двери тихо открываются, человек поднимает взгляд. Глаза его красивые, таких цветов нет ни в поезде, ни в бесконечной пустоте вокруг него. В месте где изо дня в день ничего не менялось — не было зеленого цвета. Вода прозрачна, а трава — цвета небесной синевы, но чуть темней. Она красива и рыбы в ней выглядели особенно красиво. Учитывая, что до дна — сантиметров тридцать-сорок, выглядело это… — Что здесь блять происходит? Безликий больше не смотрит в расщелину между платформой и поездом. Зеленые глаза переливаются на солнце и Безликий протягивает руку, дабы помочь пассажиру подняться. На удивление, его руку приняли. Обломанный черно-зеленый маникюр на ногтях, что слез больше, чем на половину, выглядел неряшливо. Стоило парню встать и посмотреть на него с лицом перекошенным от отвращения, Безликий не отпустил его руку, лишь развернул ее, всматриваясь в причудливые ногти. Он смог прикоснуться, к человеку. Смог. Прикоснуться. Первый раз за столь огромное количество времени, что он и сосчитать на листке не сможет. Он поднял глаза на раздраженного пассажира и поднеся палец к лицу, будто бы попросил быть тише, не нарушать блаженную тишину спокойного места. — Ты умер, прими мои соболезнования. Худое лицо перекосило и зеленые волосы с сильно отросшими черными корнями, упали ему на лицо. Человек оттолкнул его и Безликому пришлось отступить на несколько шагов, вглубь поезда. — Я это понял! Не тупой! И че дальше будет? Ты типа мой личный надзиратель? Будешь вечность мучить меня в аду, пуская с чертями по кругу? Было действительно странно слышать нечто подобное. Обычно люди не верили в собственную кончину до самого конца. Доказывали ему, кричали, пытались сбежать или безудержно плакали, лежа на длинном, красном сидении, напротив него. Они редко вели себя спокойно и их можно понять. В жизни и смерти, нет ничего приятного. — Нет, я всего лишь сопроводитель. — Ты типа меня до ада довезешь? — Ада не существует. А даже, если бы он был, то почему ты так уверен, что попал бы именно туда? Неужели, это место похоже на вход в ад? Оно боле походило на райский источник, где повсюду росли бы персики. Это даже не его слова. Их проронил некий человек, что принял свою кончину так легко, что все время, пока они ехали до платформы, он улыбаясь спал подле него. Он сказал, что тело его почти всю жизнь пребывало в страданиях и совершенно не думал, что именно в смерти сможет найти упокой. Человек вошел в поезд, понимая, что иного пути нет. Платформа позади исчезает, становясь едва колышущейся водной гладью. Солнце начинало садится, отражаясь всеми лучами красного. Вошедший человек злостно все осмотрел, сел на красное, кожаное сидение и закинув ногу на ногу, скрестил руки на груди. Будто бы ждал объяснений. — Бля, мы можем как-нибудь договориться? Ну, типа воскреснуть за проданную душу или что-то такое? Не подумай, страшила, жизнь мне не дорога. Просто сын у меня есть. Мелкий. Человек ударился затылком о стекло и тяжко выдохнул что-то нецензурное. — Блядь! Ударил кулаком по колену, будто понял всю абсурдность сказанных слов. — Увы. — Да ебись все в плечи! Как же меня это бесит. Сука, угораздило же сдохнуть так тупо! Безликий уселся рядом сложив бледные руки на белых штанах. Ему нужно помочь смириться, а потом можно и на новый круг. Много времени это занять не должно. Закатное солнце проникающее через окно слепило, вода перестала казаться прозрачной, а через открытую форточку дул холодный, влажный ветер. — Расскажешь? — Да и рассказывать нечего! Я походу задохнулся, позорище, блять. Полез спасать своего мусорного сына и надышался угарного газа. Там пожар короче был, не особо помню. Я астматик, так еще и придурок. Падла! — Жалеешь, что спас сына? Человека перекосило от гнева, он развернулся к нему и отодвинувшись до упора указал на него пальцем. — О чем ты думаешь, хуила?! Конечно нет. Я бы сделал это столько раз, сколько нужно. Но у меня не было в планах подыхать. Я просто забыл лекарство. — Он сощурился, прикусив сухие губы. — А вообще, пиздец. Не знаю как он без меня будет. — Как твое имя? — Это важно? — Нет. — Безликий неопределенно пожал плечами. — Просто хотел знать. — Ци Жун. А тебя как звать? — Это не важно. — Тогда будешь страшилой! — Как пожелаешь. Поезд ехал рассекая черную гладь воды, там — за окном, больше не было видно солнца. Будто там вообще ничего не было. Он чувствовал, что платформа еще далеко. Все, что происходило — было странно. Он мог коснуться этого человека, от чего-то захотел знать его имя. Что самое примечательное, по ощущениям он все понял и принял, но платформа нигде не появлялась. Это должна была быть очень недолгая поездка. Максимум час, но если судить по ощущениям, прошло уже немного больше. Дальше они ехали молча. Сначала Ци Жун грыз ногти, а потом подорвался и начал расхаживать по вагону. Вешался на поручни, заглядывал в кабину машиниста. — А че за чертова сила тащит этот катафалк? — Не знаю. — А че со мной будет? — Не знаю. — А ты вообще хоть что-то знаешь, страшила? — Не знаю. Пассажир приуныл, повисая на красной перекладине подле двери. У него будто шило в ноге и ничего со своими телодвижениями он сделать не может. Его метало из стороны в сторону, он старался сделать вид максимально ветренный и беззаботный. Будто смерть его совершенно не волнует. Легко понять, что он врет. Его стиснутые зубы и дрожащие руки выдают правду едва ли не с головой. Он пытается унять тремор, но стремительно бледнеющее лицо делает его похожим на призрака едва ли не больше Безликого. — Может сядешь? — Мужчина роняет голову в сторону свободного места рядом. — Если поезд внезапно затормозит, ты упадешь. — Какая нахуй разница, когда я и так сдох? — Ты все еще можешь чувствовать боль. Боль — ужасное явление. Я повидал много людей, что испытают ее перманентно. Никому не пожелаешь. Ци Жун сел рядом и положил голову на колени проводнику. — Не смотри на меня так! У меня от этой смерти уже башка болит. — Он закатил глаза и отвернулся от него. Столь наглого человека, едва ли видел этот поезд. — А боли я не боюсь. Особенно физической. Хуйня это все на палке. Бля! Да что ты так напрягся? Безликий не знает. Он впервые чувствует человека. Ногами и руками, остатками души, будто они были сто лет знакомы. Будто не было тянущейся вечности за окном и поезда, рассекающего это странное чистилище, название которому, он так и не выдумал. — Я впервые касаюсь человека. — Ебать. — Он заливисто рассмеялся и привычный гул рельс перестал быть достаточно слышен. — Знак, что тебе пора валить отсюда. Что, работенка дерьмовая? Платят мало, так еще и неадекватов наверное, часами успокаиваешь! Захочешь найти такую хуйню, так во век не сыщешь. И это — полная правда. Несмотря на полный упокой, Безликому было непомерно… Странно. Проблески эмоций и извечно одна картина за окном. Одинаковые люди и рыбки кое, что казались красочнее всей этой странной жизни. Он не помнит как оказался на поезде. Жил ли он раньше или взялся из ниоткуда, будто миг судьбы? Ему это знать не стоит, если в голове вместо воспоминаний лишь порывистый, шквальный ветер. — Это не работа. Призвание. Я был создан для этого. Перевозить души. — Я думал, что ты тоже помер и теперь, за особо тяжкие проебы, развозишь всех тут. — Человеком я и не был. Безликий невесомо проводит рукой по чужим волосам, дабы понять, отличаются ли они от его. Совершенно нет. Просто убитые этим ядерным зеленым на голове волосы, были точно такие же как и его. Удивительно. Они проехали молча еще несколько часов, прежде чем поезд остановился. Ци Жун к тому времени уже спал и кажется, что больше его ничего не волновало. Свыкся с мыслью о неизбежном, а возможно он подумал, будто это был сон. Будить его — исход летальный. Когда Ци Жун ступит на платформу, он попросту раствориться. А что будет дальше — неизвестно даже ему. Решение он принимает быстро, Безликий лишен страха или сомнений. Он поднимает спящее тело и ставит его на ноги, проводя холодной рукой по щеке. Стоит Ци Жуну открыть глаза, как проводник указывает рукой на открывшиеся двери. — И что там? — Узнаешь. Ци Жун опускает голову и не спешит выходить. Лицо его озаряет рассвет и в свете солнца и воды, его зеленые глаза кажутся особо красивыми. Лишь факт, Безликий любит красивых людей. Еще никогда они не были так близко, еще никогда они не касались его. — Ты говорил, что то, будто я могу к тебе прикоснуться — это знак. Бля, возможно у тебя есть шанс выбраться из этой дырени. Пойдем со мной. Подыхать вдвоем, не так страшно. Возможно он и прав. Безликий поддается, когда его взяв за руку выволакивают на серую, каменную платформу. На удивление, двери поезда закрываются и он с привычными звуками, обыденно отчаливает дальше. Когда он перестает чувствовать чужую руку, мужчина оборачивается, но никого больше не видит. Все как всегда. Рассветное солнце, серая платформа, что никак не отличается от тысяч таких же, рыбки кое, что тычутся мордами в ржавые, но беззвучные рельсы. Все такое, будто так прежде. Только солнце стало тусклее, будто мертво. Обернулся назад в надежде, — не увидел там ничего.