***
— Ты просить без уважения. Шипение. Злое, сиплое, шипение разозленной сучки на' ви. Банши все-таки сбросила его? Прямиком в руки Джейка Салли? Её сбили? Или он в персональном аду, где эта хвостатая сука раз за разом стреляет в него из своего лука? Больно. Раны безбожно тянет, покалывает, будто натыкали в них десятки иголок. Чувствительное обоняние само выхватывает острые травяные запахи и сладкий, приторный — крови. Куоритч давно заметил, что она у на’ви воняет цветочками, как у синежопых лесных феечек. Не отдает железом. Не вызывает ассоциаций. Раздражает до подергивания хвоста. — Приходить в себя. Вновь шипит сучка на’ви, и на этот раз голос точно над ним — протяни руку и поймаешь чужое запястье. Сломать не сможешь — слишком слаб, но дашь понять, на что способен. Или вытяни в локте, чтобы схватить тонкое горло. Урчит зверь, и горловое звучание походит на Банши. Куоритч открывает глаза. Размытые пятна загороженного солнца, затемняющие фигуру. Моргает несколько раз. Быстро, быстро, приводя фокус в относительный порядок. Фигура перед яркой дверным проемом приобретает плавные очертания, окрашивается в синий с голубоватыми полосами. Возвышается над ним на добрый фут. Куоритч ухмыляется: добрый фут приоткрывает ему скрытую широкими полосами меха грудь, округлая форма которой приносит инстинктивное расслабление. — Очнуться. Скалиться. Сучка оказывается сукой и отстраняется, открывая ему болезненно-яркое небо за пределами… хижины? Куоритч приподнимается на локтях, медленно, прислушиваясь к собственному телу. Осматривает. Раны тянет, пощипывает, но они крепко — профессионально — перебинтованы. Хижина оказывается навесом с тремя точками опоры. Материал слишком темен, чтобы определить точно, но это вполне могут быть огромные пласты выделенной кожи. В конце концов, хрен этих на’ви кто разберёт. Поворачивает голову вправо, туда, куда ушла сучка. Не Салли — черты морды лица другие, да и пониже будет она джейковой подстилки. И пошире, если это возможно с точки зрения физиологии на’ви. Но выражение ебала такое же — угрожающее и опасливое. — Если мочь подняться — уходить. Говорит она на английском с акцентом. Куоритч осторожно садится, чувствуя, как легко дрожат при опоре мышцы рук. — Логично. Но я не поднялся. Кто ты? И где я? Зачем ты меня спасла? — Чужак говорить много для умирающего. Чужак не умирать. — В логике тебе не откажешь. Так ты не ответишь на мои вопросы? — Она просить за тебя. Сучка кивает на выход, куда просовывает свою морду… его банши. С перебинтованной шеей и без армейской амуниции, но определённо его. — То есть как это… Просила? — Принести. Клокотать над телом. Лежать рядом и клокотать. Куоритч смотрит сначала на отвернувшуюся сучку, её спину и открытую туземскую юбку, затем переводит взгляд на роющую землю в нетерпении банши. Удивлённый, если даже не растерянный. Почему она спасла его? Почему зверь, с которым он установил связь, не бросила, когда потерял сознание? — Ты на’ви и не знать, что икраны преданы? Что ты за на’ви? Куоритч пропускает момент, когда сучка возвращается к нему, опускается на корточки и по обезьяньи раскачивается, не отрывая ярких жёлтых настороженных глаз. Хвост неторопливо ходит из стороны в сторону. Тянет ухмыльнуться в ответ на такое поведение, но Куоритч замечает лезвие ножа на земле и рукоять под чужой ладонью. — Очевидно тот, который заимел икрана совсем недавно. Сучка скалится, обнажая мелкие зубки. Шипит еле слышно, но банши откликается сразу, готовая защитить его. Откуда-то издали слышится ответ такой же банши. Только одной. — Ты прийти в себя. Идти следом. Сучка поднимается, вешая его армейский нож на пояс. Поворачивается спиной, выжидающе смотрит через плечо. Куоритч закрывает глаза и делает глубокий вдох, настраиваясь. Встать на ноги полноценно удаётся только с третьей попытки, и это гораздо отвратительнее приторной сладости в рецепторах, слабости в теле и тошноты в желудке — сучка смотрела равнодушно, но глаз не отводила. Куоритч пошёл за ней, внимательно присматриваясь к окружающему миру, заглушая концентрацией на деталях ноющую боль в мышцах и перевязанных ранах.***
Навес, который Куоритч смог рассмотреть только снаружи и который был сделан наподобие тех, которые они жгли у на’ви с рифов, находился на вершине одной из парящих гор. Достаточно маленькой по сравнению с той же Алилуей, но пустой и расположенной явно в совершенно другой, не изученной им и другими военными области. Вокруг примерно на полмили была пустая, будто бы выжженная земля, за ней — кромка небольшого леса, в котором прятаться было бы куда практичнее. И никаких признаков поселения или других на’ви. Только сучка, чьего имени он так и не спросил за ненадобностью, и ещё одна банши примерно в одиннадцати футах от навеса. — Она принести тебя сюда. Сучка указала на место, недалеко от обрыва. — Была ранена сама и дотащила тебя. Я оказать помощь. Куоритч кивнул, кинув мимолетный взгляд на сучку и её достаточно полную для лесных на’ви фигуру. Отметил про себя внезапно улучшившуюся грамматику, но не сказал ничего. — Укус. И ранения. Где ты бился, чужак? С кем? Она обернулась к нему, посмотрела внимательными жёлтыми глазами. Куоритч опустил взгляд, оскалился, прижал уши к голове. Воспоминания минувшего дня навалились на плечи вызванной бессилие злобой и грузом вины за погибший отряд. Чёртов Салли, его сука и треклятый выводок. Чертов Куоритч, как никчёмный капитан, приведший команду к гибели. Чёртовы ебанные киты. — С кем бился, с тем уже не бьюсь. Сказал тихо, почти прошипев, он в ответ. Погладил подошедшую Банши, до странности верную, непонятную зверюгу. Единственное, помимо грызущих воспоминаний, что у него осталось. — Я понять тебя. Сучка кивнула, посмотрев на Банши тёплым взглядом. Как только подняла голову и посмотрела на него, вертикальные зрачки заметно сузились. — Какого черта ты живёшь здесь одна? Спросил Куоритч раздражённым, усталым тоном. Хотелось заползти обратно под навес и проспать пару дней точно. Тело требовало регенерации, и это желание вытесняло все другие мысли и позывы. — Не дело чужака. Сучка коснулась рукой пояса. — Если цел — пусть летит прочь. — Не цел. Куоритч указал на бинты обеими, ухмыльнулся издевательски. Впрочем, ухмылка не продержалась долго — мышцы свело судорогой и пришлось опереться на другую ногу, чтобы не упасть перед на’вийской сукой. — Тогда не делать оскал. Тут — гость.***
Куоритч спал долго — около трех дней, расположившись как можно дальше от выхода. Знал, что сучка не тронет — врач, а врачи что людей, что на’ви редко когда убивают пациента. Да и наверняка Банши не даст его в обиду — хоть и ослаблена, но за хозяина стоит горой. Поэтому позволил себе время на восстановления. Как только проснулся, с квадратной головой, неприятно (цветочно) пахнущий на’вийским потом, но без слабости в теле и ощутимого покалывания в ранах, почувствовал зверский голод. Сучка, будто прочитав его мысли, вошла в тот самый момент, когда он поднялся на ноги и начал разминать затекшие мышцы. Принесла с собой деревянный поднос с тремя обезглавленными рыбами и парой фруктов. — Есть. Восстанавливать силы. Уходить, как набрать. — Я понять. Она клацнула зубками. Куоритч ухмыльнулся. Аккуратно взял поднос, поддержал, прислушался к своему телу. Руки не ныли. — Спасибо. Сучка благосклонно кивнула в ответ. Куоритч слегка скривил губы. Положение слабого, вынужденно подчиняться, шло вразрез со всей его жизнью и вынуждало скорее взять все в свои руки. Пусть даже и власть в кавчеге одной на’вийской сучкой. Для начала.***
Банши у сучки слепой. Куоритч старается не удивляться этому, но глядя в пустые провалы глаз, невольно вздрагивает, думая, как зверь живёт. Как охотится. Мысли об этом неприятны, потому что зверь (Ик-ран) больше его собственной Банши, и единственное находящееся объяснение — полная зависимость от на’вийской сучки. — И как?.. — Связь. Я помогаю. Он отвечает. Прекрасно слышит. Сучка вновь забывается, паля себя на том, что прекрасно умеет разговаривать по-английски. Льнёт к инвалиду, гладит по мощной шее. Урчание походит на мотор лёгкой машины, если не вездехода. Куоритч неосознанно кривит губы, получая ответы на несколько до сих интересующих его вопросов. Например, навыков коммуникации с Банши, доходящих до «Ты недостаточно просить». — А как?.. — Небесные демоны. Я не успела отвести. Куоритч прижимает уши к голове, но сдерживает раздражение — Сучка прерывает его уже второй раз, и не обращает на это никакого внимания. Действительно, куда ей, лобызающейся с заурчавшей сильнее прежнего банши.*******
Куоритч поводит плечами, и садится в источник по другую сторону от сучки. Он почти полностью восстановился, и полученные в бою с Салли раны напоминают о себе только белесыми шрамами и уязвленной гордостью. Ну и периодической болью, от которой Куоритч иногда, как сейчас, скрипит зубами — игра-представление для Агх’тунг, черт бы подрал эту синюю сучку с пиздецки глупым именем, которая на его вторжение лишь дёргает хвостом и с абсолютно незаинтересованным видом отворачивается. — Не против, если я присоединюсь? — Была бы я против, ты бы не присоединился. Говорит она серьёзно, на что Куоритч смеётся, запрокинув голову. Смотрит на неё пристально, наблюдает. Агх’тунг откинулась на стенку источника, вынула руки из воды и оперлась локтями о землю. Прикрыла глаза и расслабилась, медленно покачивая хвостом. Вода, впрочем, была достаточно мутной, чтобы открыть что-то дальше ложбинки между грудей. — Ты ведь не на' ви. Сказал Куоритч, с удовольствием погружаясь в воду по самый подбородок. Протянул руки, с приятным удивлением осознав, что может схватить сучку за тонкую щиколотку. Успеет это сделать. — Чужак лишиться зрения? — Чужак быть наблюдательным. И понять, что ты чёртов аватар. Хвост раскачивается активнее. Сучка напрягается, двигается в попытке отстраняется к бортику всем телом. Куоритч хватает рукой тонкую ножку, чувствуя, как соприкасаются собственные пальцы. — Чужак отпустить меня. — Чужак получать ответы и отпускать. Ухмыляется Куоритч, гладит гладкую кожу подушечкой большого пальца. Задаётся вопросами, актуальными для их местонахождения. Сучка Агх’тунг скалится и одним рывком, взметая волны отталкивается, цепляясь за его предплечья обеими руками. Клацает зубками почти перед его лицом и прижимает уши к голове. — Чужак отпустить. — Чужак получать ответы. Настаивает Куоритч не столько из-за интереса, сколько из-за принципа. Всматривается в черты. Если это аватар, он может знать её. Большеглазая, с узкой переносицей и тонкими губами, она не подходила ни на людей и на’ви, которых помнил Куоритч, ни на людей, которые могли бы быть в живлённых ему воспоминаниях. — Когда ты прибыла на Пандору? — Чужака не касаться. Сучка шипит, раскачивая хвостом уже с энергией взбешенной кошки. — Какого черта притворяешься, что плохо говоришь по-английски? — Чужак отпускать. — Сучка отвечать. Или получать рану. Куоритч прекрасно знает, что она нападет, отпустит он её или нет. Готовится, немного заинтригованный. — Чужак забываться! Отталкивается одним резким движением. Источник относительно маленький, и прижать сучку спиной к стенке удаётся без особых проблем. Так же, как и упереть руки по обе стороны от её головы, обхватив тонкие запястья, и почти оседлать бедра. — Чужак быть сильнее. И просить ответить на вопросы. Пока просить. Говорит, почти шепча, Куоритч практически в острое ушко на’вийской сучки. — Я не помнить. — Чего именно? — Кем быть до на’ви. Почему стать на’ви. — Не помнила или не хотела помнить? Агх’тунг брыкается, делает бесполезную попытку сбросить его с себя. Куоритч ухмыляется, прижимаясь ближе, почти чувствует, как вполне похожие на человеческие на’вийские соски касаются его кожи. — Не помнила. Не хотела. Не помнить! Чужак отпустить меня? — Куоритч. — Куоритч отпустить меня? Майлз прикрывает в довольстве глаза. — Куоритч думать над этим. Почему ты говоришь с акцентом? — Быть на’ви. На’ви не говорить без акцента. Сучка отвечает тише, отворачивает голову. Хвост не походит на бешеную метелку, а спокойно раскачивается туда-сюда, выставив из воды самый кончик. Куоритч хмурит брови, удивляясь внезапному смирению. Принюхивается. Ощеривается. — На’ви не возбуждаться от жестокости. Шепчет он ей на ухо, и тонкий хвост описывает целую дугу, прежде чем плюхнуться на воду, создав кучу брызг. — Самка реагировать на близость. Закон природы. Также тихо говорит в ответ. Смотрит снизу-вверх, вертикальные зрачки интригующе расширены. Дыхание сбито. Куоритч хмыкает. Запах становится отчетливее, и на радость всему-всему, не отдает блядскими цветочками. Не так сильно, по крайней мере, как та же кровь. Будоражит. Взгляд у сучки выжидающий, просящий. Куоритч медленно наклоняется, осторожно, испытывая. Касается щеки кончиком носа и, чувствуя дрожь чужого тела, целует в тонкие, приоткрытые губы. Сначала осторожно, чтобы не спугнуть, затем более напористо и страстно, распаляясь, покусывая нежную кожу. Сучка под ним волнующе дрожит, перебирает длинными пальцами и бьёт по воде кончиком хвоста. Куоритч опускает руки, чтобы провести ими по женскому телу, но успевает только их отнять — сучка одним мощным рывком сталкивает его, потерявшего бдительность, с себя и разворачивается, устремляясь в самый угол, туда, где берет свое начало течение. Куоритч рычит и нагоняет её за считанные секунды, если не доли секунд. Прижимает животом к бортикам, практически наваливается сзади, упирается рукой о землю, а второй убирает чувствительный хвост, норовивший отхлестать его по лицу, в сторону. — Глупая попытка. Отвратительная глупая попытка. Рычит он ей на ухо, и прикусывает самый кончик, получая, как реакцию, стон и рефлекторный толчок бёдрами. Ухмыляется. — Так и било задумано. — Вот как? Куоритч смеётся, скользя руками по телу, добирается до округлой, восхитительной груди с торчащими от возбуждения сосками. С наслаждением слышит протяжный стон, как только прижимается ближе, позволяя почувствовать уровень собственного возбуждения. Толкается между ягодиц, не сдерживаясь. — В сообразительности тебе не откажешь. Но, думаю, это мы попрактикуем в другой раз. Куоритч разворачивает её, мягкую и податливую. Наклоняется, покрывая шею поверхностно поцелуями-укусами, получая в ответ стон и саднящую боль от впившихся в плечи коготков. Думая, что метки — лишь вопрос времени. Нескольких минут. Приподнимает за округлые бедра, нехарактерные для на’вийских сучек, сексуальные и приятные. Садит на берег, чтобы удобнее было изучать синее, с полосами, тело губами, в том числе и восхитительную полную грудь, немного больше, чем у на'ви, которых он уже успел увидеть. Думает, что человеком она была наверняка очень даже ничего, ведь воспоминания полковника о прошлой жизни всё ещё при нём, и что точно прибыла за прошедшие шестнадцать лет — иначе бы он точно помнил её, такую сладкую, такую отзывчивую и… эмоциональную. — Умерь свой хвост, милая. Говорит он, когда беспокойный отросток вновь бьёт самым кончиком по воде и окатывает его пылающую жаром кожу брызгами. Ухмыляется, ведь, судя по всему, сучка этого не сделает: откинувшая голову, показавшая тонкую шею и закрывшая в наслаждении глаза, она явно не думает о хвосте. Притягивая её за талию, Куоритч пробует обхватить её хвост своим. — Нет! Неожиданно распахивает она глаза. Тяжело дышащая пытается оторвать руки, но терпит неудачу, упирается ладонью в его грудь. — Такая связь равна браку. Я не нуждаюсь в нём с тобой. — Так испугалась, что на английском чётче заговорила? Ухмыляется Куоритч, наблюдая, как она прижимает уши к голове и показывает клычки. Притягивает её ближе к себе, позволяя почувствовать возбуждение внутренней стороной бедра. Хвост своим все же оплетает, но на стволе, ближе к основанию. Это позволяет чувствовать дополнительную власть и перенести водные процедуры. — Куоритч может просто брать меня? Не смеяться над тем, что смешно ему одному? — Может. Кивает Куоритч, вновь впивается в сладкую шею и входит, даже не огладив чужую плоть пальцами — чувствительное обоняние настолько забил тяжёлый, смешанный запах их общего возбуждения, что здесь не до каких-либо сомнений. Агх’тунг зашипела, дёрнула хвост и опустилась спиной на землю, шире раздвинув ноги. Куоритч подхватил их под колени и развёл так, как было удобно ему. Ну и ей, куда же без этого. Толкался в узкое, влажное лоно, не находя отличий от значащихся в базе воспоминаний. Всё было разве что синее и пахло цветочками. Смотрел на неё, изнывающую, притягательную, с высоты своего роста, хрипло дышал, не позволяя стонам, подобным тем, какие издавала сучка, слететь с языка. Двигался размеренно, удерживая её ноги на весу, пока не соблазнился мыслью сжать в ладони упругую грудь с торчащими сосками. Потянулся к ней, обхватил и сжал, стиснув чувствительный сосок меж пальцами и слегка потерев его. С удовольствием услышал, как вскрикнула, почти взвизгнув, сучка. Продолжил мять мягкую плоть, продолжил мучить аватар и наблюдать за ним, находя в этом что-то по-своему обаятельное. Её хвост дёргался, не переставая, и ему было все труднее держать его собственным — все внимание постепенно уходило телу и его потребностям.***
— Куоритч лететь, откуда прилетел. Сказала Сучка после, как только вновь напялила на тело подобие одежды. Посмотрела на него строгим, но не без усталости и расслабленности, взглядом, и неспешно пошла, слегка покачивая бёдрами, назад к навесу. Куоритч, застегнув пряжку на ремне, направился за ней. — Я ещё не оправился от ран. Сучка остановилась, полуобернулась к нему. — Агх’тунг прекрасно известно, что ты лгать. Она давно видеть тебя бодрым, не страдающим. А сейчас знать… Как здорового. Сучка взмахнула хвостом и возобновила шаг. Куоритч хмыкнул. В наблюдательности сучке было не отказать.***
— Даже тосковать не будешь, когда улечу? Он сказал это, седлая свою Банши. Сказал хитро, вкладывая грубоватый, пошлый смысл. Ухмыльнулся. Агх’тунг зашипела на него. — По чужакам не тоскуют. Куоритч пожал плечами. Почему-то хотелось, чтобы тосковали.