Всё началось с…

      Всё началось с Ангелики. Ясно, она во всём виновата. Сатана в юбке, а не баба. Чёрт дёрнул связаться с ней! Она же ему ни капли не понравилась. Тощая фигура, бесцветные волосы до плеч, мужскому взгляду и зацепиться не за что. Ну а то, что она с придурью, было ясно как день, стоило только послушать её бредни.       Нет, всё началось с… Ну, да. С ужина всё началось. Этакие дружеские посиделки, призванные укрепить связи между конкурирующими службами на время служебной проверки. Кто только это придумал? Вроде он сам или… Кажется, Иоганн в ответ на предложение Генриха провести вечер вместе и пропустить по стаканчику в честь встречи, что-то такое обронил озабоченно, что-то про загруженность и придирчивого Лансдорфа, которому его помощь может понадобиться в любое время суток. Генрих, разумеется, мгновенно возмутился, как смеет кто-то покушаться на его друга во внеслужебное время! Пусть хоть этот мерзкий старик, хоть сам Канарис будет против, а Иоганн должен выпить с ним за встречу! Вайс дружески тронул его локоть, чем очень напомнил прежнего Иоганна, и сказал, что недовольство шефа ему сильно повредит, а вот если Генрих пригласит и его начальство, это будет совсем другое дело. Генрих для вида поупирался, но быстро смекнул, что они с Вайсом сумеют потом потихоньку спровадить подвыпивших гостей или улизнут сами и тогда уж спокойно пообщаются без лишних глаз и ушей. И согласился.       Таким образом тихая встреча двух старинных друзей вылилась в шумное сборище. Собрались в просторных апартаментах Генриха. Абвер представляли Лансдорф, майор Штейнглиц и капитан Дитрих. Ведомство Гиммлера собралось в лице его самого, собственно Генриха Шварцкопфа, и сопровождавших его в Польше офицеров СС и СД. А Вайс учудил — привёл ещё Иоахима фон Зальца с Ангеликой Бюхер, смущённо шепнув Генриху, что они попались ему по дороге, когда он уже направлялся сюда с раздобытой бутылкой бурбона в руках, и не пригласить их было бы верхом неловкости. Генрих на это только махнул рукой, какая разница теперь-то.       К большому неудовольствию Генриха разместиться рядом с Иоганном ему не удалось. То есть сначала Иоганн сел рядом, но без конца то отходил к телефону распорядиться, чтобы из ресторана принесли новые бутылки и поменяли посуду, то менял пластинки на граммофоне, невесть как оказавшемся в столовой (Генрих точно помнил, что накануне его не было), то танцевал с фройляйн Бюхер. К Генриху на пустующий рядом стул подсаживались все кому не лень, а Иоганн за весь вечер едва ли пять минут побыл рядом.       Присутствие дамы сглаживало атмосферу напряжённости между представителями враждующих ведомств. Офицеры наперебой упражнялись в остроумии и сыпали комплиментами, от которых Ангелика слегка порозовела и стала меньше походить на пособие по анатомии и больше на хоть и странноватую, но девушку. Глаза её блестели, она небрежно трогала рукой свои завитые локоны, на губах бродила лёгкая улыбка.       Древняя мумия Лансдорф, чьё место по мнению Генриха было в музее, бойко ухаживал за Ангеликой и с весьма лукавым видом нашёптывал ей что-то на ушко, отчего та фыркала, но глядела на него благосклонно. Спутник фройляйн, фон Зальц, при этом поджимал свои и без того тонкие губы и резал кружок колбасы так, словно намеревался разрезать и тарелку.       Чопорный фон Дитрих, державшийся поначалу довольно холодно, вскоре от выпитого расслабился, расстегнул ворот мундира и, подсев к самому смазливому из эсэсовцев, Эриху, вдохновенно расписывал тому прелести Восточной Пруссии и своего родового поместья. При этом он ненавязчиво касался кончиком указательного пальца пуговицы на мундире собеседника. Эрих не терялся, подливал капитану коньячку и выражал надежду когда-нибудь лично оценить богатую коллекцию холодного оружия, собранного мужчинами рода Дитрихов.       Сам Генрих до смерти хотел поболтать с Иоганном. Знакомое сосущее чувство тоски, от которого Генрих испытывал мучительное желание отрезать себе голову, чтобы не думать, впервые за долгое время немного ослабло, и странно приподнятое настроение владело им. Ему хотелось то ли расспросить друга о его жизни в Польше, то ли предаться ностальгическим воспоминаниям, то ли оправдаться за низкий по своей сути поступок в Лицманштадте. Чего хотелось абсолютно точно, так это убедиться, что Иоганн не сильно изменился со времён Риги.       Но едва Вайс оказывался поблизости, как тут же срочно становился необходим Лансдорфу, которому надо раскурить сигару, Дитриху, которому необходимо свидетельское подтверждение его блестящих успехов с диверсантами, Ангелике, которой непременно нужно выяснить, почему русские девушки против добрачных связей с мужчинами. И Иоганн чуть виновато улыбался Генриху, и раскуривал, и подтверждал, и отвечал, так что Генрих уже ненавидел весь абвер и конкретных его представителей, собравшихся сегодня за одним с ним столом. Только Штейнглиц был немного симпатичен Генриху, потому что ничего не требовал от Вайса, больше отмалчивался и явно скучал, но терпеливо слушал остроты начальства, одобрительно кивая и изредка опрокидывая очередную рюмку шнапса себе в глотку.       Отчаявшись заполучить друга для беседы, Генрих делал то, что в компании делал всегда, то есть методично напивался. Впрочем, помня пока о своём намерении оторвать друга от общества для приватной беседы, он старался больше закусывать и избегал пить крепкие напитки. Незаметно для себя он ввязался в словесное состязание с Лансдорфом. Лансдорф, надо отдать ему должное, бил его по всем фронтам, с усмешкой противопоставляя юношеской запальчивости свой обширный опыт и блестящую образованность. Временами встревал Иоганн, тактично сглаживая уместной фразой грубоватость высказываний Генриха и мягко отвлекая внимание от едкой колкости Лансдорфа, не позволяя вспыхнуть обиде. Ангелика бросала на Вайса заинтересованные взгляды и добавляла в общий костёр спора что-нибудь короткое, злое и донельзя клишированное, хоть и с претензией на экстравагантность. «Да она на Иоганна впечатление пытается произвести», — смекнул Генрих и немедленно разозлился. Он ещё в Риге отчего-то не любил, когда девушки обращали внимание на его скромного друга, а не на него самого, красивого и весёлого Генриха. Не стараясь разобраться в причинах подобных эмоций, Генрих ловко перехватывал девчонок у Иоганна, а добившись девушки, мгновенно терял к ней интерес. На хмурый вопрос Иоганна. зачем он так поступает. Генрих обычно легкомысленно отшучивался, что опять ошибся в поисках идеала. И вообще, старик, ну зачем нам девчонки, нам и вдвоём весело, пошли лучше прокатимся на взморье.       Вот и сейчас Генрих решил, что непременно должен затмить Вайса в глазах фройляйн Ангелики, тем более — вон, у фон Зальца такая унылая рожа, что сам Бог велел его позлить и посмотреть, чем дело закончится. Приглашать Ангелику на танец Генрих не рискнул, чувствуя, что ноги его могут подвести. Так что он просто решительно придвинул свой стул ближе к даме, закинул руку на спинку её стула и нахально ухмыльнулся фон Зальцу. Фон Зальц нервно потянулся к пенсне. Лансдорф, пряча улыбку, заметил, что некоторые молодые люди умеют быть стремительными не только на карьерной лестнице, но и в личной жизни. Сослуживцы Генриха, все кроме Эриха, занятого беседой с капитаном, посмеиваясь, сочли за лучшее отступить и переместились за сигарный столик сыграть партейку в карты перед тем, как продолжить веселье в местных борделях. Один Иоганн никак не отреагировал, может быть решил, что Генрих в своём репертуаре и нисколько не изменился, а стало быть, и обращать внимание не на что. Веселье продолжалось.       Когда время на часах начало приближаться к полуночи, Лансдорф первым подал сигнал к завершению тёплой встречи. Он поднялся и начал церемонно прощаться.       — Что ж, господа, время позднее, а я еще планирую прочесть несколько страниц перед сном. Благодарю всех, а в особенности нашу королеву, — он галантно склонился над поданой Ангеликой рукой, — за этот во всех отношениях чудесный вечер. Герр Шварцкопф, при разговоре с вашим дядей я непременно упомяну усилия, которые вы приложили для того, чтобы наша совместная работа была как можно более плодотворна и, что главное, приятна.       Генрих раскланялся с Лансдорфом. Задвигались стулья, все начали прощаться и расходиться. Порядком подвыпившему Дитриху помог найти выход майор Штейнглиц, одним суровым взглядом осадив Эриха, который явно рассчитывал на продолжение приятного знакомства с прусским юнкером. Эрих философски пожал плечами и решил не связываться.       Последним ушёл Иоахим фон Зальц. Какое-то время он неловко помаячил на пороге.       — Вы хотите что-нибудь сказать? — воинственно спросил Генрих.       Но тот только промямлил, обращаясь к Ангелике, которая и не думала никуда уходить:       — Я буду ждать вас в наших апартаментах, фройляйн.       Оставшись вдвоём с дамой, Генрих с недоумением оглянулся.       — Не ищите вашего друга, — сказала Ангелика, — он ушёл проводить герра Лансдорфа, и, надо думать, не вернётся. А жаль…       Она подошла и положила свою маленькую ладонь Генриху на грудь. Механически он обхватил фройляйн за талию, та безвольно замерла в его руках.       — Надеюсь, я не пожалею, что отдала своё предпочтение СД, а не абверу, — жеманно, что ей совершенно не шло, протянула она.       «Вот же кукла, — подумал Генрих, — как бы не оконфузиться.» Он искал в себе хотя бы малейшие признаки заинтересованности в продолжении знакомства и не находил. Чувство весёлого азарта, совсем недавно придававшее остроту вечеру, мгновенно растаяло, стоило исчезнуть Иоганну. Генрих почувствовал почти детскую обиду, что Вайс его бросил.       Они так постояли посреди столовой. Генрих с каждой секундой трезвел и чувствовал себя всё более неловко.       — Герр Шварцкопф, — сказала Ангелика, словно бы не замечая, что Генрих утратил энтузиазм, — у вас очень интересный друг.       — Вот как?       Генрих был готов уцепиться за любую возможность оттянуть неизбежный момент, когда надо было или начинать раздеваться, рискуя явить мужское бессилие, или каким-то образом выпроваживать даму, что, в сущности, также было демонстрацией бессилия. Генрих попытался собраться.       — Фройляйн, — сказал он и принял несколько покоробленный вид, втайне надеясь раздуть ссору и под её предлогом распрощаться, — мужчине не слишком приятно, когда дама, оставшись с ним наедине, говорит о его друге.       — Ах, оставьте, — заявила Ангелика, — в наше время женщины вправе говорить с мужчиной обо всём без ложного стыда.       Она просунула пальчик в узел галстука, всё ещё болтающегося на шее у Генриха, и развязала его. «Может, притвориться слишком пьяным для постельных игр?» — малодушно подумал Генрих.       — Неужели, — пробормотал он, — и о чём желает говорить милая фройляйн?       — Вы расска́жете мне о вашем друге.       — Но что, чёрт побери?       — Всё что угодно.       Ангелика начала расстегивать мундир на Генрихе, проявляя завидную настойчивость.       — Мы давно не виделись. Вряд ли я могу рассказать что-то, чего вы не знаете.       Генрих попытался перехватить инициативу. Он сам начал с ожесточением бороться с пуговицами на жакете Ангелики, раз уж не удаётся отделаться от его содержимого.       — Расскажите о вашей дружбе в Риге. — попросила Ангелика. — Вайс такой скрытный.       — Не понимаю, что вы хотите узнать.       Делиться дорогими сердцу воспоминаниями Генрих был не намерен. Чтобы хоть как-то заткнуть несносную бабу, Генрих поцеловал её с мыслью, что многое бы отдал сейчас, чтобы оказаться комнате Иоганна, в борделе, в Берлине, да хоть на Северном полюсе, лишь бы не наедине с этой женщиной. От поцелуя Ангелика разомлела, но едва их губы разомкнулись, как она снова сказала без всякой связи:       — Думаю, что нравлюсь ему, но он не проявляет никакой инициативы. Я могла бы думать, что он импотент…       — Кто? — Генрих даже фыркнул в поцелуй, — Иоганн? Откуда такие мысли, фройляйн?       — …или имеет извращённые пристрастия, — не обращая никакого внимания на реплики Генриха, продолжала свою заевшую пластинку Ангелика, — если бы абсолютно точно не знала, что у него есть протеже в женской разведшколе…       Генрих поцеловал её грубее. «Вот сплетница! Когда же она заткнётся?»       — …курсантка с обожённым лицом. Представляете? Хотя это же можно считать за извращённый вкус? Я имею ввиду любовь к ожогам.       Генрих даже зарычал от отчаяния. Что за несносная баба!       — Знаете что, фройляйн, — проговорил он и больно куснул её за губу, Ангелика ахнула. — Вы так много говорите о Иоганне, что у меня уже чувство, что мы здесь втроём.       — А было бы хорошо!.. — сказала Ангелика и, в свою очередь, укусила Генриха, одновременно ладонью сжав его пах через галифе. То, что спало беспробудным сном, вдруг начало наливаться горячей кровью.       У Генриха было втроём. И даже вчетвером. Откровенно говоря, он совершенно не впечатлился и решил, что оргия очень переоценённый вид извращения. Генрих, как оказалось, терпеть не мог, когда женщина отвлекается во время секса на кого-то другого, и не понимал, почему его должно возбуждать зрелище чужого удовольствия, когда его интересует исключительно его собственное.       Но то ли Ангелика заразила его своим сумасшествием, то ли в шампанское было что-то подмешено, то ли ещё какая причина была тому виной, только слова Ангелики сдвинули в сознании Генриха какой-то пласт, и он, подобно лавине, пошёл вниз, увлекая за собой по пути всё рациональное и обнажая нечто безумное. Иоганн… Предупредительный Иоганн. Каково было бы делить женщину с ним? Он бы наверное сумел устроить всё так, чтобы Генрих почувствовал себя в трио главным и получил удовольствие.       Вот! Вот с чего всё и началось!       Воображение предательски охотно вышло из-под контроля. С этого момента Иоганн Вайс, о котором без умолку трещала Ангелика, словно бы действительно вдруг присоединился к ним. Генрих явственно ощутил его присутствие и даже как будто видел его тень краем глаза. Конечно, это была всего лишь его фантазия, но настолько яркая, что чуть ли не осязаемая. И в «присутствии» друга Генрих не мог себе позволить оплошать. Он схватил Ангелику в охапку, в три шага пересёк столовую и в спальне опустил её на кровать, не особо заботясь о нежности.       — Ну, наконец вы решились, — хрипловато засмеялась Ангелика. — Я чуть было не предположила худшее.       Генрих её не слушал. Воображаемый Иоганн мог бы невесомо присесть на кровать рядом. Тепло улыбнуться Генриху «Ну, что же ты, приятель, медлишь», повернуться к Ангелике и погладить её по щеке уверенно, по-хозяйски, как оглаживают норовистую кобылу. Генрих повторил этот жест зеркально. Ангелика благосклонно подставилась под ласку, взгляд её сделался пьяным.       Они могли бы в четыре руки раздевать её, снимать белый хлопок блузы, тянуться под юбку, стягивать с ног ласковые чулки, постоянно сталкиваясь ладонями и плечами. Тонкие сильные пальцы Иоганна могли бы скользить по угловатым ключицам, спускать бретели бюстгальтера, пока Генрих снимал трусики, сжимал худые бёдра, закидывал на плечи тонкие щиколотки и спускался цепочкой коротких поцелуев-укусов от колена по внутренней стороне бедра вниз, к заветной ложбине. Генрих старательно и долго ласкал губами и языком горячее и сочащееся, а Иоганн с неожиданно лукавым видом мог бы прихватить губами нежный розовый сосок, широко открыв рот и поддевая языком снизу, как это делают младенцы, опустив тёмные ресницы. Краем сознания Генрих подмечал, что Ангелике явно нравится происходящее. Она порывисто вздыхала, постанывала, потом в один миг замерла, протяжно вскрикнула и забилась в руках Генриха, влага заструилась обильнее. Интересно, захотелось бы Иоганну слизнуть терпкий женский сок с подбородка Генриха?       Он помог разомлевшей девушке поменять позу и грубовато взял её сзади. Ангелика с готовностью прогнулась, пряча лицо в сгибе локтя. Иоганн мог бы взять её за волосы, или нет, он не мог бы, Генрих взял её за волосы и оттянул её голову назад, а уж тогда она, разумеется, ублажила бы Иоганна как следует ртом.       Воображение подбрасывало Генриху картинки одна слаще другой, они накладывались на реальность, даря дивные эффекты. Они бы находились друг против друга, и Генрих мог бы его беспрепятственно разглядывать. Иоганн смотрел бы вниз, на то, как старается Ангелика, и между его бровями отголоском удовольствия залегала бы едва заметная складка. А может быть, он бы поднял взгляд на Генриха и, заметив свесившуюся тому на глаза прядь волос, заботливо двумя пальцами убрал бы её, мимолетно задев разгорячённый лоб.       По дрожи, охватившей женское тело, и тихому вскрику Генрих понял, что Ангелика снова кончила. Через какое-то время ещё. Генриху самому уже откровенно требовалась разрядка, но отчего-то он никак не мог достигнуть пика. Он не знал, сколько прошло времени, по ощущениям это мог быть час или вечность.       — Послушайте… Герр Шварцкопф, — глуховатый голос Ангелики прозвучал умоляюще, — ваша выносливость впечатляет, но совершенно ни к чему геройствовать. В конце концов, меня ждут.       Генрих оторвался от неё, лёг на спину. Хлопнул себя по бедру приглашающе.       — Фройляйн…       Ангелика оседлала его. Погладила живот, затем завела руку себе за спину. Генрих почувствовал, как её пальцы приласкали его там, щёкотно спустились ниже и влажно скользнули прямо туда, где никто и никогда не бывал. Вот же шваль! Это было как… это было непередаваемо! Генрих одновременно чувствовал сжимающую его женскую глубину и пальцы, которые внутри него самого что-то трогали, делали что-то невыразимо приятное. Его ноги сами согнулись в коленях, он заёрзал, пытаясь справиться с этим почти невыносимым наслаждением. Воображение услужливо выткало позади Ангелики фигуру Иоганна. Одной рукой он бы обнял девушку, притиснул к себе, навис бы над её плечом, потянулся к стройной шее губами, а другой рукой он мог бы… Он бы прихватил за бедро Генриха. Спросил бы только взглядом: «Ты мне доверяешь, Генрих?» «Да, Иоганн». И вот уже не нежные пальцы, а… «Иоганн!» Под зажмуренными веками Генриха взорвался цветной калейдоскоп, осколки острого удовольствия вонзились в мозг. Сетка нервных импульсов побежала по телу, заставила в несколько толчков выплеснуться тугой струёй, судорожно дёрнуть мышцами таза, заломить мучительно брови, стиснуть в кулаках ткань покрывала.       А потом чёрный космос с далёкими и редкими звёздами опрокинулся на Генриха.       Генриха трудно назвать религиозным человеком. Он никогда не посещал кирху по выходным и не мог припомнить ни одного случая, когда молился, ну, разве что в детстве. Отец никогда не поднимал тему религии дома, а матери Генрих не помнил. Генрих не знает, верит ли он в Бога. Но в Ад Генрих верит. Правда, считает, что Ад не ждёт грешников после смерти, а давно воцарился на Земле. Живёт он в Аду с тех самых пор, как убили отца, и, в общем, думал, что уже узнал каждый его закоулок.       Ангелика, бесстыжая особа, буквально проходу не даёт Генриху. Бедолаге фон Зальцу остаётся только с тоской наблюдать издалека, коль уж он не имеет мужества набить морду сопернику. В другое время Генриха бы забавляла эта ситуация, а теперь он бегает от фройляйн, как чёрт от ладана. Он хочет забыть ту проклятую ночь, очень хочет. Но раз за разом в голове всплывают непрошенные образы. Он видит хрупкую мальчишескую фигуру Ангелики, спутанные локоны, падающие на её лицо, и за ней — Иоганна…       Генрих хочет, но не может остановить своё разбушевавшееся подсознание, которое бесконечно подсовывает ему фантазм, вызвавший тот сокрушительно-сладкий финал. Думать о друге так… Все мерзости, которые он в своё время узнал об интимной жизни верхушки Третьего Рейха, меркнут перед собственной испорченностью. Может, если отказаться от встреч с Вайсом, это наваждение потихоньку отступит? Невозможно. Только не снова. Он уже однажды остался по собственной глупости без единственного настоящего друга. Просто надо сделать над собой усилие, постараться держать свои мысли в узде, думать о чём угодно, только не о…       «Ну, вот опять!» — с отчаянием думает Генрих. Он смотрит на Вайса, который только что поднял пивную кружку и сделал хороший глоток. Губы коснулись холодного запотевшего стекла, золотая жидкость пролилась в рот, дёрнулся на шее кадык. На верхней губе осела снежная пена. Вот бы протянуть руку, коснуться тающего кружева, почувствовать, как невесомо лопаются пузырьки, а под ними тепло изгибается розовая дуга.       Он закрывает глаза и вслух стонет.       — Голова болит? — заботливо спрашивает Вайс своим мягким голосом, который почему-то ссаживает душу как наждак.       — Угу. — мычит Генрих.       — Генрих, я беспокоюсь о тебе, — говорит Вайс и кладёт свои прохладные пальцы ему на горячий лоб. — Может у тебя жар?       Генрих морщится от мучительного желания схватить эти пальцы и поцеловать их. Вместо этого он до боли кусает изнутри щеку и вскакивает, двигая неловко стол, звякает жалобно посуда. Вайс удивлённо глядит на него снизу вверх.       — Извини. Я поднимусь к себе и приму таблетку.       Генрих широкими шагами идёт выходу из ресторана.       Он давно живёт в Аду, но недавно он спустился на новый круг. Надо надраться. Или застрелиться. Или надраться, а потом застрелиться.       Он чистит свой вальтер, прихлебывая коньяк прямо из горлышка бутылки, когда слышит стук в дверь. Генрих медлит, но всё же отрывается от своего занятия и идёт открывать.       — Тебя долго не было, дружище, — говорит Вайс, переступая порог. Серые глаза с беспокойством осматривают Генриха. — Я подумал, что ты не можешь найти обезболивающее, и принёс своё.       Генрих не может ответить другу таким же открытым взглядом. Он отворачивается, пропуская его в апартаменты. Подрагивающими пальцами вытягивает из кармана портсигар и зажигалку. Закуривает, прислонившись к стене. Смотрит в стройную спину цвета фельдграу. Так хочется подойти, обнять, повиснуть у друга на шее и рассказать ему всё-всё, что так мучает Генриха, чтобы он утешил, помог, разделил… Да разве это старый добрый Иоганн теперь? Это обер-лейтенант абвера Вайс. Пусть он старается в память о прежних днях быть с Генрихом ласковым, бархат его голоса скрывает сталь. И Генрих, должно быть, идиот, если постоянно пытается вызвать его на откровенность своими опасными разговорами.       Господи, как же можно так разрываться между желанием вновь обрести его дружбу и страхом, что Иоганн Вайс стал такой же мразью, как все остальные в этом гнилом государстве? Господи, как же можно так разрываться между тоской по ощущению их прежнего духовного единства и низким вожделением?       Господи…       Это всё началось с Ангелики. Нет, с ужина. Нет. Всё началось с…