Забытая книга

      Да, прогуливать школу – это нехорошо. Очень нехорошо, если подумать. Но кто не пытался «заболеть» в тот день, когда контрольная по математике? Вот и Кирилл Гречкин, ученик пятого класса, решил прогулять. Тем более, математику он не любил, несмотря на занятия репетиторов. И не понимал, потому что не хотел, и считал бесполезной тратой времени. Так что с утра он раскашлялся так, что гувернер испугался. Сунул термометр, обычный, ртутный. Но «накрутить» температуру – пара пустяков, если знаешь,как. И Кирилл, с кашлем, с 37,4 остался дома. Только не учел он одного – Всеволод Егорович вызвал врача. А того обмануть не так просто,как гувернера. И доктор сообщил отцу, мол, ваш больной – не больной, а прогульщик. Даже посмеялся немного – мол, кто в свое время не хитрил, чтоб не пойти в школу. Всеволод тоже посмеялся вместе с ним. Дескать, он рос в детдоме, родителей не было, а обманывать воспитателей себе дороже. Те на занятия и реально больного выпроваживали.       Только Кириллу стало не до смеха, когда отец вечером вернулся и вызвал сына в кабинет. Кир слегка покашливал, чтоб доказать - он и вправду, простыл. Всеволод поднялся из-за стола, подошел к сыну и отвесил ему оплеуху так, что в голове зазвенело. Кирилл буквально отлетел, едва удержавшись на ногах. И – получил еще одну затрещину, по затылку. У Всеволода Егоровича была тяжелая рука, он не рассчитывал силу, когда бил ребенка. Он рассуждал так – от удара не помрет, а мозги на место встанут. Да и не думал, когда сильно злился, а злился на Кирилла он часто. - Завтра пойдешь в школу, и перепишешь эту контрольную. С учителем я договорюсь сам, - бросил Всеволод Егорович, тяжело дыша, будто стометровку пробежал, - ты меня понял? Понял или нет? Кир кивнул, стараясь сдерживать слезы. Он знал – за «глаза на мокром месте» попадет вдвое сильнее, и еще обзовут «тряпкой» и «ничтожеством». Плакать в своей комнате тоже нельзя – прислуга доложит папаше, а изнутри не запереться. Ни защелки, ни замка в дверях. Отец утверждает, что это ради его, Кирилла, безопасности. На самом деле – чтоб можно было всегда контролировать. Он и пришел – проконтролировал, а заодно предупредил: - Завтра поедешь в школу и напишешь контрольную. С учителем уже договоренность есть. - Угу, - невнятно буркнул сын. - Что? Не слышу! - Я говорю – понял. Легкий подзатыльник был сигналом того, что беседа окончена.       Контрольную Кирилл написал на «три с минусом». Наверняка, поставили бы «двойку», но учителя побаивались Гречкина-старшего. Всеволод Егорович считал, что может контролировать всю свою жизнь. Бизнес, прибыль и расходы. Вот только жизнь собственного отпрыска не мог контролировать полностью, как ни пытался. И главную часть этой самой жизни – то, без чего невозможно жить. Без пищи. Кирилл радовался, что отец не может заставить его есть. Заставить можно, но толку не будет – все равно съеденное вернется обратно, тем же путем. Понял это Кирюша лет в шесть, когда выпивший отец брякнул ему, что мама не приедет с курорта на Новый Год, потому что она не на курорте и не на работе. Она умерла, давно еще. И тогда мальчик решил умереть тоже. А как это сделать, он не знал. И додумался только – если он не станет есть, умрет непременно. К сожалению, это стало настоящей проблемой, как бы Гречкин-старший не убеждал себя и других, что это простой каприз. Кирю возили по больницам, обследовали «от» и «до» и не смогли вылечить. Только временная ремиссия. Теперь при любом стрессе Кирилл не мог есть. Совершенно не мог. И сейчас произошло то же самое. Сначала было интересно – легкое головокружение, мир виделся, словно в дымке. Только горло сдавливало, будто невидимой удавкой при попытке проглотить что-нибудь съестное. Только вода, с ломтиком лимона в чашке. Или чай без сахара. Или кофе, что вовсе недопустимо для ребенка.       В результате стало не до контрольных, и не до учебы в целом. Кирилл Гречкин оказался в очередной раз в больнице. В так называемой «Клинике неврозов», в детском отделении. Там было не так плохо, как могло показаться на первый взгляд. Хотя были и беседы с психологами, психотерапевтами и психиатрами. И многочисленные тестирования, а еще – куда таблеток, которые не пить было невозможно, потому что заставляли открывать рот и смотрели, проглотил ты препарат или за щеку спрятал.       И отдельная диета – вот с этим было сложнее. Так как еда все равно не усваивалась. Кирилла даже положили в изолятор – крохотную палату с душем и туалетом, запирающуюся снаружи. Взяли кучу анализов, чтоб проверить, не кишечная ли инфекция служит причиной постоянной тошноты.       В изоляторе было тоскливо. Кир пытался спать, но круглосуточно не поспишь, тем более, в одиннадцать лет. Телефон давали днем после обеда, на пять минут, для разговора с родственниками. Отцу было некогда, и Кир созванивался с гувернером, прося привезти чистые вещи. Надо же было говорить хотя бы с кем-то. А звонить приятелям и рассказывать, куда его упек родной папаша, не хотелось совершенно. На второй день Кирилл заскучал неимоверно. Ему хотелось сбежать, но из этой клинки удрать невозможно. Почти так же, как из тюрьмы. И если вне изолятора можно было общаться с другими «сокамерниками», или « однопалатниками», то тут он был заперт в одиночестве. С собой не было ни карандашей, ни ручек – их тут выдавали только под присмотром взрослых. Заняться было нечем совершенно, и Кир ради интереса стал рыться в тумбочке. Там лежали лишь пакет с его вещами. А вот за задней панелью обнаружился тайник. Кир пошарил – и вытащил книгу без обложки и первых страниц. Похоже, последних тоже не хватало. «Ура!» - мысленно возликовал он.       Никогда в жизни избалованный мажор так не радовался печатному изданию, как сейчас. Он и читать-то не любил, и делал это под давлением гувернеров и репетиторов. Но сейчас книга казалась дороже всех сокровищ. И не беда, что без начала и конца. Он забрался на кровать и принялся за чтение. Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы… И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось.       Кирилл такого ни разу не читал. Даже похожих книг не встречал. В школьной программе подобного не было. Кто автор, он понять не мог. Понял лишь то, что книга написана от имени девочки, у которой не стало мамы. Она долго болела, а лечить тогда не умели толком. - Умерла мамочка! — как эхо повторила я. - Умерла мамочка, - прошептал Кир одними губами. В голове будто щелкнуло что-то, и виски заломило, а слезы потекли сами по щекам. Кирилл вытер их, и снова стал читать. Было немного страшно при мысли, что придут врач и медсестры и книгу отнимут. Так что он решил не спать, а дочитать всё до конца. Но события в книге развивались все хуже и хуже для маленькой героини. В семье родного дядюшки ее приняли не очень приветливо, и дети начали дразнить Лену. А Матильда Францевна напомнила Кириллу собственного гувернера, такого же манерного и напыщенного. Хоть и не такого истеричного.       Повествование затянуло, будто водоворот в реке. Кирилл так не увлекался ни фильмами, ни компьютерными играми раньше. Ему казалось, он сам, вместо Лены, живет событиями книги. И терпит притеснения злобной родни, ненависть горбуньи Жюли, насмешки Жоржа и несправедливые обвинения всех, кто попадался на пути. Кир уже устал вытирать слезы, просто шмыгал носом, наволочка на казенной подушке промокла насквозь, и футболка – тоже. Тридцать, или около этого числа, девочек сидят на скамейках за покатыми столиками в виде пюпитров. Их по две на каждой скамейке, и все они записывают что-то в синих тетрадках. На высокой кафедре сидит черноволосый господин в очках, с подстриженною бородою и вслух читает что-то. У противоположной стены за маленьким столиком какая-то тощая девушка, черненькая, с желтым цветом лица, с косыми глазами, вся в веснушках, с жиденькой косичкой, заложенной на затылке, вяжет чулок, быстро-быстро двигая спицами. Лишь только я появилась на пороге, как все тридцать девочек как по команде повернули ко мне свои белокурые, черненькие и рыжие головки. Тощая барышня с косыми глазами беспокойно завертелась на своем месте. Высокий господин с бородою, в очках, сидевший за отдельным столом на возвышении, пристальным взором окинул меня с головы до ног и произнес, обращаясь ко всему классу и глядя поверх очков: - Новенькая?       Кир вспомнил, как в этом году его перевели в новую школу. Но там не было так, как у бедной Лены. Его никто не разглядывал, потому что он пришел ан линейку в начале года, и все было по-другому. Он сразу привык к новым одноклассникам, нашел приятелей. А о гимназии, куда ходит все четыре года, сразу забыл, будто вычеркнул из памяти. «Сейчас же не девятнадцатый, а двадцать первый век, - сердито напомнил себе Кирилл, - тогда еще не было ни автомобилей, ни интернета, даже электричества, кажется, еще не было».       Отчего-то про запертого в изоляторе ребенка забыли. Выходной, да еще вечер. Персонал был занят детьми, которые на виду. А этот – под замком, куда денется? Его даже не проведали перед отбоем, который здесь был в восемь вечера. Изолятор был далеко от поста медсестры, от «игровой» и учебного класса. И Кирилл читал, хотя давно уже прошло время отбоя. Из коридора возле поста были слышны взрослые голоса. Медсестры и нянечки, уложив маленьких пациентов, разговаривали о чем-то. Кир сначала боялся, то свет из-за двери заметят, но потом так увлекся книгой, что позабыл об этом. А не спать ночами он любил всегда. Тем временем, в книге события шли своим чередом. Лену несправедливо обвинили в гибели филина Фильки, а малыш Толя заступился за неё. В школе девочки решили сорвать урок и рассказывать басню Крылова не ту, которую задавали учить, а любую другую. И тут Лена повела себя не так, как ожидали от неё. Она стала рассказывать ту самую «Демьянову уху», которую и задавали. Кирилл не знал наизусть басен Крылова, да и волновал сейчас его только один вопрос. А смог бы он пойти наперекор всему классу и заступиться… за учителя? Срывать уроки Гречкин умел и любил, и охотно подвивал на такое остальных, кого подкупом – сладостями и дорогой «канцеляркой» кто-то шел за ним «из любви к искусству», кому-то было просто «по-приколу» поиздеваться над преподавателями. А вот поступить так, как Лена, и вызвать на себя злость всего класса? Кирилл понял, что слабая девочка оказалась сильнее духом, чем он, парень. Лену ее одноклассницы заперли в библиотеке. Ах, если бы только явилась какая-нибудь добрая фея и помогла мне, как помогла в сказке Сандрильоне ее крестная, — повторяла я сквозь рыдания, — явилась бы, тронула меня волшебной палочкой по плечу — и все бы стало по-старому: мамочка была бы жива, и мы бы по-прежнему жили в Рыбинске, и я бы училась под ее руководством, а не в этой противной гимназии, где такие злые-злые девочки, которые так мучают меня! Ах, если бы только добрые феи существовали на земле! Добрые феи и волшебные палочки! -И только что я успела подумать это, как ясно почувствовала прикосновение волшебной палочки к моему плечу. Я тихо вскрикнула и подняла голову. Но не златокудрая фея в золотом одеянии стояла передо мной, а красивая, стройная девочка лет пятнадцати или шестнадцати, с чудесными черными локонами, небрежно распущенными по плечам, в коричневом форменном платье и черном фартуке. Будто камень с души свалился, когда у героини появилась настоящая подруга, старше её и из богатой семьи. Было еще много всего такого, от чего на глаза наворачивались слезы. Много испытаний выпло на долю девочки. И хотя Кирилл убеждал себя, что это только книга, все события выдуманные, и такой девочки, может, и не было никогда, но не мог не плакать. И не знал, оплакивает ли он ее судьбу или свою собственную. На страницах расплывались мокрые пятна. И как было досадно, что книга кончилась. До самого конца Кирилл так и не дочитал – десятка страниц не хватало. Но уже догадался, что все должно закончиться хорошо. В книгах ведь всегда все хорошо с главными героями, на то она и литература. Дочитал Кирилл к тому времени, когда и взрослые разошлись, и свет в коридоре стал тусклым, наверное, оставалась включенной лишь лампочка на посту. Он убрал книгу туда же, в тайник в тумбочке, решив перечитать ее завтра. Но с утра его разбудили и потащили куда-то в лабораторию, сдавать очередные анализы, а уже к обеду перевели в общую палату. И приключения маленькой гимназистки забылись. Ушли куда-то в самый дальний уголок памяти, и вся та ночь в изоляторе, с книгой без начала и конца стала казаться сном. Мало ли, что снится, когда болен.

***

      Прошло десять лет. И еще два года. И еще – один или полтора. И вот Кирилл маялся от скуки, бродя по книжному магазину, в то время, как Дима разыскивал подарок для Юли Пчелкиной. Оказалось, блогер-журналистка обожала бумажные книги. И вот руки Гречкина сами потянулись к одной из книг. Или это книга захотела напомнить о себе? Кто знает… Но Кир открыл ее, сев в кресло в уголке зала. Прочитал название и автора. «Лидия Чарская. Записки маленькой гимназистки». И сразу узнал ту самую героиню, Лену, которая осталась сиротой. Буквально за пару минут он пробежал глазами первую главу, которая была утеряна. И взялся было за последнюю, но…       Вдруг знакомо защипало в глазах. И в носу. И он поставил книгу на ту полку, откуда ее взял. «Извини, - мысленно обратился он не то к книге, не то к ее героине, - время ушло. И я не хочу снова вернуться туда, в прошлое. Пускай тебя прочитает кто-нибудь другой… только не в таком плачевном виде, как тогда, в больнице». Мельком он заметил, что в этом издании есть иллюстрации, но не стал снова доставать книгу и разглядывать их. К тому же подошел Дима, сияющий, как новая монетка. - Кир, я нашел, вот, смотри, ей непременно понравится. И вот еще скетчбук и пара карандашей, для себя… Кирюш, ты чего? А что он? Так, воспоминания в глаза попали… Сейчас пройдет. - Ничего, Димуль. Идем пить латте и разглядывать твои покупки. И постарался сделать вид, что разглядывает лепнину на потолке старинного книжного магазина.