self-control

Модди сам не свой уже три дня к ряду. Он почти не выходит из дома, и всё время только и делает, что избегает людей любыми возможными и невозможными способами. Говорит, что дела, что заболел, что надо поработать над проектом и обдумать всё в тишине и спокойствии. Модди сам не свой, и причиной тому — ничего из вышеперечисленного. И знает обо всём один только Пугод, который под покровом ночи, воровато оглядываясь по сторонам, приходит к нему. Уже третью ночь подряд.       — Как ты тут? — спрашивает с порога первым делом, как оказывается внутри.       — Скучаю, — отвечает ровно, вот только глаза — не голос, их Модди контролировать не может. И потому в противовес внешнему спокойствию смотрит на Пугода так, будто набросится прямо здесь и сейчас. Уже третью ночь Пугод приходит к нему и остаётся рядом до самого утра. Сидит под боком, в объятиях, обнимает сам, сидит на коленях, лежит на кровати, положив голову на колени. И ещё очаровательно краснеет, притихший и смущённый, когда Модди обнимает со спины и буквально закрывает всем собой. Пугод знает, что Модди сам не свой, и что рядом с ним, таким доступным и желанным, сдерживать себя непросто. Просто Модди — альфа, и у него гон, а Пугод омега, и у них с Модди очень странные отношения, которые они однажды просто пустили на самотёк. В очередной вечер он приходит снова. Стандартное приветствие, обычный интерьер, привычный Модди. Вот только у Пугода с самого утра лёгкое головокружение, а ещё совершенно ненормальный тактильный голод. Пугод падает на чужую кровать, и его моментально окутывает запахом Модди. Таким тёплым, приятным, отдающим ненавязчивой сладостью и ощутимой горечью, таким родным. Он будто вдыхает его впервые, хотя уже несколько месяцев как окружён им. Зарываясь носом в тяжёлое одеяло, он наполняет лёгкие, и снова чувствует себя странно. Модди заходит в спальню минутой позже, сразу же идёт к кровати, где Пугод дожидается его с распростёртыми объятиями.       — Ты сегодня какой-то другой, — говорит прямо. И кто знает, нравится это ему или нет. А Пугод уже тянется, завлекая к себе, жмётся близко-близко, под сильные руки, и целует торопливо. Модди отвечает чуть более настойчиво, чем обычно, позволяя себе запустить ладони под сбившийся в складки пиджак. Жарко становится обоим. Пугод забирается на Модди верхом, а внутри всё нарастает какое-то зудящее чувство, и трогать Модди хочется ещё сильнее. Тот вжимает в себя, водит по бёдрам и изредка прихватывает за талию. Его запах становится отчётливее, и он обволакивает Пугода целиком, как если бы Модди был везде, окружал собой каждый миллиметр неприкрытой кожи.       — У тебя течка? — он отрывается от Пугода только тогда, когда тот начинает неосознанно елозить на нём. Пугод тушуется, отводит глаза.       — Нет… Вроде.       — Вроде? Улыбается Модди редко. Скалится, ухмыляется, иногда посмеивается тихо, но не улыбается. По крайней мере никогда — с другими, всегда — с ним. Улыбается скупо, незаметно почти, одним только уголком губ, будто и не умеет толком. Но Пугод улавливает всё. И Модди улыбается сейчас насмешливо. Он опрокидывает Пугода, сам нависая сверху. С несвойственным себе беспокойством тянет одежду с чужого тела, неаккуратно сбрасывая её на пол. В нормальных условиях Пугод бы возмутился, а сейчас… Не было дела ни до чего, кроме Модди, кроме его шершавых ладоней, что добирались до тела стремительно через слои костюма. Даже тот факт, что до этого они занимались сексом от силы раза четыре, а в остальное время играли в невинность, резко перестал иметь значение. У Модди гон, и Пугод его хочет. Он хочет альфу, а тот хочет его, разве это не аксиома? Разве не так должно всё происходить между теми, кого тянет друг к другу с такой бешеной силой? Пугод удивляется, почему же раньше ему не приходила в голову эта до смешного очевидная мысль. Такая простая, такая успокаивающая… Чужой дом всегда холодный, но сегодня всё ощущается совсем по-другому. Кожу почти что жжёт, особенно в тех местах, где его трогает Модди. А там, где целует — настоящий пожар. До чего же хорошо, думает Пугод, и чужой обострившийся от возбуждения запах дурманит разум. Модди не останавливается ни на секунду, всё продолжает изучать это тело губами и пальцами. На секунду прижимается носом к шее, где запах у омег чувствуется сильнее всего, где находится их самое уязвимое место, и прикосновение к которому ощущается слишком интимно. Пугод вдруг дёргается инстинктивно, но тут же расслабляется, позволяя Модди делать всё что вздумается. Он переводит взгляд на Модди, что гладит его по голым ногам, изредка намечая поцелуи, которые с каждым разом всё выше и выше. Чужие пальцы держат за тазовые кости, постепенно стекая к пояснице, и только когда Модди входит в него пальцем на две фаланги, Пугод осознает, что течка началась на целую неделю раньше, и ему вот-вот ударят в голову животные инстинкты. Простынь быстро мнётся под комкающими её пальцами, Пугоду даже кажется, что он порвёт ткань от переизбытка эмоций и ощущений. Модди растягивает его осторожно, как делал это в предыдущие разы, и Пугод уже который раз удивляется чужой выдержке. Но держаться хоть за какие-то мысли с каждой секундой всё сложнее и сложнее, особенно когда Модди так любовно целует его дрожащие острые колени, пока уже целиком покрытыми смазкой пальцами не готовит даже, а откровенно трахает его, не скрывая довольства на лице. Знает, как Пугод стесняется подобного, как не любит, когда на него смотрят пристально, такого беспомощного и жаждущего, и как одновременно с этим тает от знания, что Модди хочет только его, смотрит только на него, целует и обнимает только его, и никто и никогда не сможет занять это место личного идола Модди, Бога Смерти, который склоняет голову только перед ним, только для него.       — Хочу тебя, — хрипит Модди на ухо, и глаза его — хищные, дикие. Пугод не ломается больше, не видит смысла в этих играх в неприступность. Ему самому хочется просто до смерти. И он позволяет повалить себя лицом в подушки, прижаться сверху и наконец-то взять. Позволяет сомкнуть острые клыки на шее, аккурат возле девственно чистого места, которым дорожит каждая омега, и скулит жалобно, потому что Модди держит крепко. Его стальная хватка на талии не даёт уйти от члена, который распирает на каждом движении. Пугода скручивает оргазмом совсем скоро, и он сжимается, пытается отстраниться, потому что в момент становится до боли чувствительным, но Модди стонет низко ему между лопаток, упирается туда лбом, пережидая, когда тот придёт в себя.       — Я не остановлюсь, Пугод, — звучит как будто из-под толщи воды. Пугод, почти не соображающий уже, может реагировать на голос только измученным стоном. Он чувствует тянущее желание уже через пару минут, и снова ластится к Модди, чтобы получить ещё.       — Модди, больше, пожалуйста… Пожалуйста. Пугод поддаётся, когда его переворачивают на спину, закидывает ноги на сильные плечи. Модди снова берёт себя под контроль, не давая вырваться наружу чему-то животному, что хочет только и делать, что брать Пугода, брать снова и снова, пока тот не выбьется из сил, пока не будет полностью покрыт следами, пока не потеряет здравый рассудок и не начнёт кричать от того, насколько ему хорошо с Модди.       — Не сдерживай себя, — а Пугод искушает его, смотрит своими невозможными глазами томно, и ещё так по-блядски кусает нижнюю губу. — Мы же оба этого хотим. Модди не уверен до конца, говорит ли с ним Пугод или пробудившаяся омега, что притягивает к себе за шею и целует чувственно, когда Модди входит снова. Молчаливый, он только дышит тяжело, изредка срываясь на низкие рычащие стоны. И трахает отрывисто, прослеживая каждую эмоцию на лице Пугода, который смотрит лишь вниз, туда, где чужая плоть входит в его тело, и удивляется, как он смог принять Модди в их первый раз. Модди улыбается снова. Обхватывает бережно за подбородок, целует в ухо и вкрадчиво спрашивает:       — Нравится вид? Пугод кивает слабо, почти что потерявший связь с миром, держащийся только за Модди, что не даёт ни на секунду забыть об их связи. Не даёт забыть и спустя два часа, когда трахает Пугода снова, уже в душе. И с упоением слушает, как тот задыхается от удовольствия и только и может, что шептать отчаянно его имя, дрожа ослабшим телом. К утру они снова в постели, и на этот раз Пугод верхом на Модди, насаживается самостоятельно слишком медленно и томно, обессиленный за ночь, но желающий близости вновь и вновь. Оргазм настигает постепенно, ощущается будто блёклыми отголосками, и забирает с собой остатки сил. Модди не даёт ему упасть и тянет на себя, обнимает, целует в висок. Он всё ещё в нём, уже близок к оргазму, и мысль повязать Пугода и поставить наконец ему метку кажется самой правильной из всех возможных. Модди знает, что может сделать это прямо сейчас, и Пугод не сможет воспротивиться. Не в таком беспомощном состоянии. Но ещё Модди знает, что Пугоду это не надо, и сама мысль о том, чтобы принадлежать кому-то в его планы не входила от слова совсем. Просто так сложились обстоятельства, у него началась течка, и он оказался рядом с тем, кому доверяет почти что как себе. Пугод не говорит ни слова, он молча прижимается к груди и смотрит в глаза, будто прямо сейчас читает мысли Модди. И ещё, наверное, прекрасно осознаёт, что только от него зависит его дальнейшая судьба.       — Ты сделаешь это, Модди? Хочется ответить, что да, сделает, и удовлетворит свой инстинкт, свою потребность совершить то, что заложено в него природой. Но Модди мотает головой. На лице Пугода сонная улыбка. Он не ошибся в Модди. Никогда не ошибался. Модди оставляет его одного в лучах восходящего солнца, когда тот засыпает. Голова наконец проясняется, не обременённая дурманом гормонов, и теперь он снова может мыслить трезво. Хотя бы до тех пор, пока Пугод снова не попадётся ему на глаза. У идеально контролирующего себя Модди есть всего одна слабость. Единственная в своём роде, та, о которой не узнает никто.