Делай ход, государь

Отец умер мгновенно. Приложился к кубку с вином в ожидании торжества, перебросился несколькими шутками с Амвросием[1], нетерпеливо потер руки и воздел было правую, чтобы возвестить начало праздника, — но захрипел, согнулся и рухнул на пол. Поднялась суматоха. Визжали и вопили служанки, звенели о каменные плиты медные подносы и кувшины, лаяли королевские псы, перепуганные гости метались по зале, топтали собственный ужин и поскальзывались на его ошметках, кто-то блевал, словно это ему сунули отравы… Когда Артур через толчею прорвался к отцу и отпихнул прочь Амвросия с его никчемными амулетами, дрожь агонии уже сотрясала могучее тело Утера Пендрагона. Он успел взглянуть на сына, лицо исказилось гримасой, обозначившей улыбку, — и душа Верховного короля отлетела. Рядом завыла одна из собак, остальные подхватили ее надрывное причитание. Артур велел запереть ворота города и искать убийцу, а сам с Кэем и Бедивером на щите отнес тело отца к матери. Эйгр мерх Аммлауд[2] перевалило за сорок, и она была прекрасна. Платье из тончайшего льна, выкрашенное в медово-золотой, казалось продолжением ее длинных, густых, без проблеска седины волос, тяжелыми волнами стекавших по плечами и спине. Верховный король обожал их. Всего-то прошлым вечером Артур и Гвиар видели, как отец принес в спальню матери это новое платье, гордый тем, что сумел добыть из дальних стран на большой суше редкую и невиданно дорогую ткань. «Смотри, что я велел привезти для тебя! — заявил он. Его голос заполнил все обширные покои матери. — Надень завтра на торжество. Будь самой красивой, когда мы принародно примем в объятия нашего сына!»[3] Эйгр мерх Аммлауд блеснула синими глазами — и детей со смехом выставили из спальни. Строгая воспитанница монахинь Гвиар[4] ворчала, что в возрасте отца пора бы уже уняться и предаваться укрощению плоти, — пока Артур не защекотал ее до слез. Теперь новое платье сидело на матери как чужое, а сама она упала на тело отца, вцепилась скрюченными пальцами в его тунику, звала по имени и целовала приоткрытый, полный ядовитого зловония рот мертвеца — словно этим же ядом хотела отравиться. Раненая волчица над поверженным бездыханным вожаком. — Все вон, — с трудом проговорил Артур. Он не находил слез по отцу, не в силах осознать слишком внезапную, слишком несвоевременную скорбь, но горе матери вцепилось ему в горло. — Прочь! Эйгр завопила, вцепилась себе в волосы, но когда хотела вонзить ногти в лицо, Артур схватил ее за запястья. Она с ненавистью глянула на того, кто мешал ей предаваться горю. Артур разжал руки. — Мама, — позвал он. Одна пелена спала с глаз Эйгр, взамен накрыла другая. Белые ледяные пальцы коснулись щеки Артура, и на залитом слезами перекошенном лице матери появилась нежданная нежная улыбка. — Утер, — произнесла Эйгр, обняла ладонями лицо сына. — Мой дракон… Артур знал, что похож на отца, как отражение, но впервые от знания об этом сходстве похолодел. — Мама, это сын Утера, — прошептал он. Боги взяли душу отца, неужели вместе с ней возьмут и разум матери? — Твой сын. Это Артур, мама. — Артур, — глухо повторила она, погасла и отвернулась. Позади, прижавшись к стене, всхлипывала в рукав Гвиар. — Побудь с ней, — велел сестре Артур. — У меня есть дела. Чашника взяли первым, но мальчишка ничего толком не мог сказать, только хныкал и трясся; он перепугался, когда увидел, что Верховному королю стало плохо, и спрятался под столом в кухне. Проку с него не было. Из причитаний мальчишки Артур понял одно: прежде чем отнести кубок Утеру Пендрагону, он оставлял поднос на столе, но совсем ненадолго, совсем, только туда и обратно… Отравителя схватили ночью. Он убил двоих стражей и собирался спуститься по веревке со стены, но не успел. Артур смотрел, как его пытают. Пленник держался хорошо, терпел боль, словно его накачали маковым отваром. Утром Артур наконец-то услышал имя: Гормант[5]. Единоутробный брат взлелеял свою месть и подал ее, когда никто уже не помнил, что она должна свершиться. Еще не весь Логрис облетела весть о смерти Верховного короля, не все союзники отозвались на призыв наследника — а многие намеренно медлили, думая, не удастся ли выхватить лакомый кусок власти из новых рук, раз подвернулся случай, — когда Артур уже двинул армию на Тинтагель. Вопреки всем советам и даже просьбам. Пожалуй, Эйгр мерх Аммлауд могла бы остановить его; но она молчала, и Артур внутренне поклялся, что никому не позволит возыметь такую власть над своим сердцем. Такую, чтобы отнять волю к жизни. Любовь родителей оказалась обоюдоострой, и Артур невольно задумывался, как же вышло, что обретение этой любви отвернуло мать от первенца, а потеря — даже от детей, рожденных в ней. Выходило, что все трое значили для матери равно ничего, а их с Гвиар она любила только потому, что любил отец. Его смерть оборвала все. Артур бывал в сражениях и прежде за свои шестнадцать лет. Утер не умел учить — для этого у Артура были Эктор и Амвросий; но он считал, что своим примером, своим присутствием научит сына большему, чем любые письмена давным-давно покойных мудрецов. Впервые Артур распробовал кровь так хорошо, и кислый железный привкус ее во рту был сладок, как мед. — Это дом нашей матери, брат, — укорила Гвиар. Через полгода осады прямо под стенами Тинтагеля Артур выдал ее за короля Лотиана и Оркнеев[6], стремясь умаслить северных правителей и подкрепить их веру, что сын будет следовать делу отца и держать его обещания. Правда, Утер собирался повременить со свадьбой еще год; но Гвиар и без того в монастыре перекрестили в Анну, не хватало, чтобы она еще и начала думать как монашка. Молитвами она своего мужа не обуздает. Артур закатил пиршество, чтобы осажденную крепость, изнывающую от голода и страха, свели с ума запахи жареной дичи, текущего на угли бараньего жира, рыбной похлебки и свежего хлеба, — и судя по воплям, по тому, как солдаты и горожане бросались вниз со стен, ломая шеи и разбивая головы, цели своей достиг. Хриплые крики падальщиков заменили новобрачным свадебные песни. Мать не приехала. — Бог тебя покарает, — снова укорила Гвиар. — Богов здесь нет, — отрезал Артур. — Особенно твоего. Лишь я один. — Надо бы собрать тела, — заметил Кэй. — Пока они вот так лежат… Артур жестом оборвал его. — Зачем? Хочешь стрелу в голову получить? Пусть погниют, ветер дует с моря. Я их собирать не стану. Пусть Гормант собирает — он же их господин. Гвиар перекрестилась. Но ворота Тинтагеля так и не отворились, и мертвецов в конечном счете обглодали падальщики всех мастей. Изнутри крепость уже плавала в крови, как дитя в околоплодных водах, обессиленная натиском колесниц, осадных башен, катапульт и голода, и Гормант все же решился выйти и сдаться на милость младшего брата. Сходства между ними не было. Он преклонил колени, и Артур отцовской секирой снес ему голову и за волосы привесил к седлу, а затем велел разорить сокровищницу Тинтагеля и разобрать на камни дом, где вызрело предательство. Никто не сказал ему: это же твой брат. Никто не сказал ему: останови своих воинов. Артур сам проверял в башне комнату за комнатой, убеждаясь, что можно подогнать стенобитные орудия; пока на самом верху, под чердаком, не услышал молитвы, женскими голосами возносимые всем богам. Будто, взобравшись на несколько шестов выше земли, эти причитальщицы мнили себя ближе к хозяевам небес. Что же, вот вам бог. Когда под ударами рухнула дверь, Артур увидел постель, а на ней — роженицу с младенцем на руках. Повитухи торопливо прикрывали ее простынями. Не выпуская сверток из рук, женщина с усилием приподнялась. Некрасивая, со смуглым ястребиным лицом и черными волосами, она смотрела прямо на Артура. — Я — Бренна, мой господин, жена Горманта, которого ты предал смерти. — Голос ее звучал хрипло. — Ты взыскал с него за своего отца, и пусть боги решат, что справедливо между такими братьями, как вы. Но вот его дитя, оно невинно и узнало только мою утробу и руки повитух. Пощади его. Артур смутился и попятился перед таинством рождения новой жизни под серпом отмщения. — Милосердия, брат мой, — шепотом взмолился Бедивер. Его уже не первый день тошнило от разгула смерти, и он почти не ел. Новый Верховный король долго молчал, и новорожденный не издавал ни звука, словно боялся склонить чашу весов не в свою пользу. Артуру уже стало казаться, что ребенок мертв. Правду сказать, это решило бы многое. Но тут он зашевелился и издал неуверенный, полный мольбы плач. Тогда Артур заговорил. — Я заберу его, — он избегал смотреть на сверток в руках роженицы. — Отдам моей матери взамен тех, кого она лишилась. Его не обидят. Ты, Бренна, отправишься в монастырь в Торр Глестинг[7]. Если по прошествии пяти лет я ни разу не усомнюсь в тебе, твое затворничество окончится и ты вольна будешь выбрать себе нового мужа. Моя мать решит, вернуть ли тебе сына. Если я усомнюсь в тебе, ты умрешь — и умрешь не одна. Он знаком велел забрать новорожденного. Бренна раскрыла руки, не препятствуя, а потом крепко прижала их к груди, сохраняя остатки тепла своего дитя. — Гормант хотел, чтобы его звали Мордредом, — проговорила она. Артур пожал плечами. — Моя мать назовет его как пожелает.