Shoto doesn't know that Momo and me Do it in my van every Sunday She tells him she's out shopping but she doesn't go Still she's on her knees and Shoto doesn't know
Кацуки кажется, что он почти чувствует замешательство со стороны своей группы, которая не знала, как он собирается использовать эту песню. И Тодороки всё еще понятия не имеет, что происходит, когда его девушка проталкивается через толпу мимо него и взлетает на сцену к Кацуки: как, вероятно, и большинство наблюдающих за всем зрителей. Пышечка Момо — это образец богатой благонравной девочки, которая всю жизнь прожила под пятой родителей и ушла вразнос, стоило ей только ощутить глоток свободы. Кацуки начал видиться с ней незадолго до конца учебы, и у него не заняло много времени, чтобы вскружить ей голову: всё, что понадобилось, чтобы заставить благонравную девочку-отличницу позабыть о своем скучном парне, который почти наверняка уже был на грани того, чтобы пойти присматривать для них кольца — немного напора, пара ласковых слов и обещание острых ощущений, которые она не сможет получить нигде и ни с кем больше. Яойорозу не нужно было подталкивать к тому, чтобы нарушить пару запретов — девчонка сама стремилась к этому всей душой, которая рвалась на свободу спустя годы взаперти. Кацуки, разумеется, были по барабану её душевные метания — сама малышка даже не особо ему нравилась. Всё, что волновало лично его — это то, что Момо была девушкой парня, с которым у него была давняя и яростная вражда. Шото Тодороки на его взгляд был самым унылым, бестолковым и снобским засранцем, которого Кацуки только удавалось встречать. Однако Двумордый почти с самого их поступления всё время дышал Бакуго в спину в учебе, да к тому же имел наглость пользоваться в кампусе той же популярностью, что и Кацуки, не прикладывая для этого абсолютно никаких усилий, выезжая исключительно на деньгах своего папаши и своей внешности неприступного богатого Принца из романтичных сериалов, которые так любят глупые молодые девчонки. И, что выбешивало Кацуки больше всего — этот ублюдок даже не желал признавать их противостояние, на полном серьезе называя их динамику «здоровым академическим соперничеством». Соперничество, блять, как же! Двумордый просто отказывался воспринимать его всерьез! Поэтому, естественно, Кацуки решает, что лучший способ отмстить — это наставить ему рога за его спиной, а потом рассказать об этом всему миру!Oh, Shoto doesn't know So don't tell Shoto Shoto doesn't know Shoto doesn't know (So don't tell Shoto)
Музыка оглушительно ревет и толпа у сцены беснуется, пока Кацуки практически кричит в микрофон. Легкая кофточка Момо летит в сторону, открывая топ, обнажающий столько кожи, что это оставляя слишком мало пространства для воображения, пока девушка извивается и прижимается к нему своим горячим телом. И даже тогда взгляд Кацуки то и дело возвращается к невозмутимому лицу Тодороки, который просто стоит прямо посреди толпы со стаканчиком алкоголя в руках, и прикладывается к нему время от времени, рассеянно глядя на то, как его девушка практически висит на Кацуки, предлагая ему себя и признаваясь в измене. Единственное, что хоть как-то выдает его эмоции, это пустой, почти оцепенелый взгляд, как будто парень находится там только физически, пока его разум блуждает где-то еще. Лишь под самый конец выступления он морщится, с досадой отбрасывает стаканчик и уходит, проталкиваясь через смеющихся и танцующих людей. Кацуки может наконец-то насладиться своей победой.***
Как только группа оказывается за кулисами, кулак врезается в лицо Кацуки, отбрасывая его на пол. — Какого хера, Дерьмовые Волосы! — спрашивает Кацуки, кривясь от боли, прижимая ладонь к ушибленной щеке. — Это ты у меня спрашиваешь?! — наступает на него Эйджиро. — Ты хотя бы имеешь представление о том, сколько раз я защищал тебя перед друзьями и знакомыми?! «Нет, ребята, это просто образ! Баку-бро отличный парень, то, что происходит на сцене, — это просто показуха, ничего общего с реальностью!». Кацуки моргает, потому что у него всё еще немного плывет перед глазами от удара, а Эйджиро уже резко вздергивает его за ворот, вынуждая смотреть себе в лицо: — А потом ты просто идешь и выкидываешь это! — Да в чем, блять, твоя проблема?! — В том, что ты использовал нас? — подает голос маячившая за спиной своего парня Мина — Кацуки отмечает, что она даже не пытается оттянуть Эйджи, хотя обычно девушка первая становится голосом разума и пресекает конфликты на корню еще в зачатке. — Мы думали, что это просто песня, потому что имена были другими и ты поменял их уже на сцене. Ты знал, что ты делаешь — и всё равно втянул нас в эту грязь! — Ну что с того?! — рявкает он, отталкивая от себя Киришиму, и вставая на ноги. — Большое дело, подумаешь! — Большое! Это большое дело! — вновь подает голос Эйджиро — он выглядит спокойнее: теперь не столько злым, сколько разочарованным. — Это не по-мужски. Это вообще… бесчеловечно. Бакуго, которого я знал, никогда бы такого не сделал. — Ну, может быть, гений, я не тот Бакуго, которого ты знаешь! Эйджиро открывает было рот, затем захлопывает его и только смотрит Кацуки в глаза, прежде чем покачать головой. — Может быть так и есть. Может быть, я вообще тебя не знаю, — говорит он, хватает Мину за руку, и уводит за собой. Стоя посреди комнаты, с саднящей щекой и тяжело дышащий, Кацуки смотрит на закрывшуюся дверь, чувствуя внезапную пустоту — что-то подсказывает ему, что Эйджиро не вернется, чтобы помириться, как обычно бывало между ними после ссоры, на этот раз. — Ну, это было драматично, — внезапно подает голос Денки рядом, затем хватает свой рюкзак, вещи Эйджиро с Миной и осторожно, стараясь никак не задеть Кацуки, будто тот заразный, проходит к двери. — Но в целом я согласен. Не круто, Кац — зазвездился ты, приятель. Кацуки сжимает челюсти, стараясь убедить себя в том, что этот уход совсем его не задел. Когда он поворачивается, то видит Серо, сидящего на кушетке и невозмутимо возящегося в своём телефоне. — Что? Не собираешься присоединиться к параду святош? Никаких высоких слов, никаких лекций о морали? — хмыкает он тоном, который сам по себе звучит оскорбительно, почти желая, чтобы Серо поддался на провокацию. Ханта слегка приподнимает вопросительно бровь. — Я думал, что будет невесело, если все тебя дружно бросят, — пожимает он плечами. — Подумал, что могу составить тебе компанию, чтобы ты не плакал в одиночестве. — Спасибо огромное, — фыркает Кацуки, обходя его и шумно падая в кресло. — Обойдусь как-нибудь без благотворительной помощи от очередного статиста. Он не знает, почему говорит это. Ханта отличный парень, но Кацуки чувствует, будто его загнали в угол, и, сколько он себя помнил, каждый раз, чувствуя себя неуверенным, он неизбежно срывал это на тех, кто оказывался рядом. К его еще большему раздражению, Серо только улыбается, будто слова совсем его не задели, и встает на ноги. Секунду он смотрит на Кацуки сверху вниз, затем его улыбка медленно тает и он вздыхает. — Дурак ты, Бакуго, и не лечишься. Когда дверь захлопывается еще и за ним, Кацуки оседает на своём месте, приваливаясь спиной к спинке кресла. Адреналин и возбуждение, которые он испытал недавно во время выступления, давно ушли, оставляя после себя что-то гнетущее и тоскливое. Там на сцене он чувствовал себя на вершине, чувствовал любимым, нужным, желанным — буквально богом и был опьянен этим чувством, совершенно забыв о его мимолетности. Здесь он сидел в пустой комнате, глядя на оставленные ребятами инструменты, и почему-то чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. Может поэтому, когда в дверь постучались, и в комнату вошла всё еще запыхавшаяся и немного пьяная Момо, Кацуки не стал её прогонять, а притянул к себе на колени, втягивая в глубокий и требовательный поцелуй, несмотря на то, что вкус алкоголя на чужих губах неприятно горчил и вызывал отвращение. Даже если он не планировал видиться с ней после выпуска, он был вполне в состоянии позволить себе немного развлечься сегодня. Ребята вернутся. Он в этом уверен.***
Они не возвращаются. Никто из его друзей не выходит на связь, хотя у них было запланировано несколько концертов в местных клубах на несколько недель вперед, которые ему приходится отменить. Кацуки в свою очередь не может заставить себя переступить через свою гордость и пойти на примирение первым. Мысль о том, чтобы рассказать всё ребятам перед выступлением, не мелькала даже на периферии его сознания — Кацуки был слишком полон предвкушения того, как он провернет всю эту затею, и теперь друзья явно не хотят иметь с ним дела, и он парадоксально чувствует себя преданным этим. Ему казалось, что эти люди пойдут за ним в пекло, а они слились из-за такой ерунды. Момо с другой стороны становится всё более навязчивой, раздражая его звонками и просьбами встретиться: у Кацуки есть подозрение, что после того, как все открылось, она вбила себе в голову, что они встречаются, хотя Кацуки всегда чётко объяснял каждой из своих пассий, что он не занимается этой херней с отношениями. В итоге, он просто блокирует её, когда навязчивость девушки начинает бить через край. Хуже всего то, что это окончание учебы, когда все разъезжаются по домам, покидая кампус, и шансов восстановить отношения у него становится всё меньше. В итоге, планы на будущее Кацуки оказываются в подвешенном состоянии — он рассчитывал, что они с ребятами продолжат развивать группу, которую теперь официально можно считать распавшейся. Кацуки решает на время уехать в родной город, к родителям: подумать, что делать дальше и обработать всё, что случилось, потому что потерять близких друзей так быстро оказалось на самом деле тяжелее, чем он ожидал.***
Возвращение домой оказывается странным. Ему кажется, будто за время его учебы вдали всё изменилось до неузнаваемости, хотя, скорее всего, всё вокруг осталось прежним, в то время как поменялся только он сам. Родители встречают его с распростертыми объятиями, и даже его мать, с которой они скандалили и ругались на постоянной основе до того, как он уехал, кажется, счастлива вновь видеть его в своём доме. Кацуки как будто вновь стал подростком — только не тем беспокойным бунтующим против всех и вся, которым он уезжал на учебу, а кем-то более расслабленным, успокоившимся. Он всё еще ребенок для своих родителей, но уже достаточно зрел для того, чтобы не находить это больше оскорбительным или неприятным. По правде говоря, теперь он даже не помнит, почему так сильно злился на всё и всех в то время. Дома его ожидает еще один сюрприз, который мать невозмутимо сбрасывает на него за обедом в один из дней. — Да, кстати, Изу-кун должен зайти через несколько часов, — говорит она, откусывая кусок завтрака из своей тарелки. Он едва не давится и хрипит, пытаясь откашляться, и его заботливый отец мягко постукивает по его спине, и Кацуки нелепо благодарен ему за это успокаивающее тепло его ладоней на своей спине. — Почему? — выдавливает он, после того как влил в себя стоявший рядом стакан с водой и обрел способность дышать нормально. — Зачем?.. Его мать только закатывает на него глаза. — Ну, может быть, потому что он хороший сын и не забывал навещать все эти годы не только свою мать, но и нас с твоим отцом? — она бросает на Кацуки укоризненный взгляд, который тот игнорирует, опуская взгляд, и вздыхает. — Кацуки, я не знаю, что между вами случилось и в чем твоя проблема с Изуку, но ты уже слишком взрослый, чтобы убегать каждый раз, когда тебе что-то не нравится. Кацуки бросает на неё выразительный взгляд — разумеется, впустую: ему никогда не удавалось переиграть мать в гляделки, прежде чем вернуть его в свою полупустую тарелку, внезапно чувствуя, как у него пропал аппетит. Честно говоря, у него нет особых проблем с Деку… с Изуку — по крайней мере, теперь. Он почти уверен, что у Изуку есть проблемы с ним, и едва ли тот вообще захочет его видеть. В средней школе, Кацуки был для него тем еще засранцем и портил ботанику жизнь на ежедневной основе, а после поступления в старшую полностью оборвал все связи и тщательно игнорировал, несмотря на попытки задрота наладить отношения. Изуку… всегда казался ему слишком хорошим для этого мира. Слишком добрым, слишком заботящимся, слишком внимательным и совестливым. Рядом с ним Кацуки временами переставал чувствовать себя своим собственным человеком — его как будто втягивало в орбиту Изуку, из которой он не понимал как выбраться, всё время опасаясь того, что его суждения будут в итоге отброшены в пользу того, что считал правильным Изуку. В последнюю встречу, когда задрот всё-таки загнал его в угол, Кацуки и вовсе сорвался и наговорил Изуку много лишнего и обидного на эмоциях, а после того, как уехал, он старательно избегал любых мыслей об этом человеке, не желая иметь дело с чувством вины и прочими сложными эмоциями, которые тот у него вызывал. Кацуки не хотел сложного — ему хотелось чего-то нового, хотелось испытывать незнакомые ощущения, хотелось неправильного, хотелось жить на полную катушку и совершать ошибки, в конце концов — и казалось, что его прошлое Изуку как будто мешает ему, тянет назад. Он почти убедил себя в том, что выкинул задрота из головы, даже если его миловидное веснушчатое лицо то и дело снилось ему по ночам, а его спокойный, мягкий голос звучал в голове голосом совести в те моменты, когда Кацуки задавался вопросами о правильности своих поступков. Может быть, если бы он позволил себе прислушаться к этому голосу, он не оказался бы, в конце концов там, где оказался, думает Кацуки. У него почти появляется соблазн уйти из дома и побродить по городу весь день, но он заставляет себя остаться. Он не хочет признаваться себе, но он вроде как хочет увидеть, как ботаник изменился за то время, пока они не виделись. И может — только может быть — он хочет узнать, захочет Изуку увидеть его сейчас или нет.***
Кацуки не разочарован. Годы сказались на Изуку хорошо. Он не выглядит подавленным, ведет себя легко и непринужденно: Кацуки с безопасного расстояния наблюдает за тем, как мама со стоящим рядом отцом распахивает для него дверь, и Изуку позволяет втянуть себя в приветственное, почти материнское объятие с непринужденностью, которая говорит о том, что это случается далеко не в первый раз. По тому, как они говорят друг с другом, Кацуки может сказать, что он действительно не раз навещал его родителей и то, насколько они ему за это благодарны, и неприятное чувство скручивает его желудок — сам он был слишком занят учёбой и музыкой (по крайней мере, оправдывал себя этим), не особо задумываясь о том, что его мать и отец могли чувствовать себя позабытыми. Потом, конечно, родители вспоминают о нем, и Кацуки приходится подойти, чтобы поприветствовать гостя, и видеть Изуку с такого близкого расстояния это опыт, к которому он явно был не готов. Деку определенно успел измениться — из щуплого мальчишки он вырос в красивого приятного молодого мужчину с хитринкой в проницательных зеленых глазах. Он такого же роста, как и сам Кацуки и, кажется, не уступает ему в телосложении, при том, что последний регулярно занимается в зале, чтобы поддерживать форму и привлекательное тело — в конце концов, он должен хорошо смотреться на сцене. Из черт его лица пропала детская припухлость, они стали острее, но созвездия веснушек на щеках Изуку остались такими же, какими Кацуки их всегда помнил, а его улыбка по-прежнему делала с ним странные вещи. — Хей, Каччан. Давно не виделись, — легко здоровается с ним Изуку, и Кацуки не уверен, действительно ли его голос звучит так игриво, как ему кажется, или он просто додумывает это. — Ага. Привет, — хрипло отзывается Кацуки, чувствуя себя самым неуклюжим чурбаном на свете — и позволяет неловкому молчанию повиснуть, чувствуя на себе жалостливые взгляды родителей. Это почти позорно то, насколько его язык и тело отказываются подчиняться ему под любопытным взглядом зеленых глаз Изуку, которые будто затягивают его в свою глубину. В университете Кацуки хвастался тем, что может вскружить голову любому человеку, если захочет и не раз спорил на это с приятелями, каждый раз побеждая, но стоило ему оказаться перед Деку — и он как будто не в состоянии высказать несколько слов без того, чтобы не выставить себя идиотом. У Кацуки почти возникает детское желание рявкнуть что-то грубое в лицо Изуку и убежать, как он делал это ребенком, но его мама, кажется, наконец-то сжаливается над ним. — Не обращай внимания, Изуку-кун, наш гремлин-сын ужасно рад тебя видеть, просто он всё акклиматизируется после приезда. — Хей! — возмущается Кацуки, рывком поворачивая к ней голову и краснея. — Хватит нести ерунду! Звонкий игристый смех Изуку вновь отвлекает его внимание: Изуку закрывает рот кулаком, но его глаза искрятся, когда он смотрит на Кацуки, и тому кажется, будто он сам вот-вот начнет парить. Какого черта, почему близость задрота всегда делает с ним все эти вещи?! В итоге Изуку задерживается в их доме на пару часов, пересказывая родителям новости о себе и о своей матери, а затем те аккуратно оставляют их одних — и Кацуки даже не замечает: он как будто находится в своём собственном мире, наедине с Изуку, и чувствует себя от этого глупо довольным и счастливым. После того, как Деку уходит, Кацуки возвращается в свою комнату со смешанными чувствами. Изуку так ни разу не поднял тему их прошлого, но Кацуки то и дело возвращается мысленно в то время, с каждым разом чувствуя себя всё более паршиво. Он сожалеет, действительно сожалеет о том, как он вел себя когда-то: Изуку не заслуживал тех издевательств, через которые ему пришлось пройти, даже если со стороны и кажется, что они не задели его так сильно, как могли. В тот вечер Кацуки решает, что должен попросить прощения и как-то загладить свою вину — это был бы неплохой способ начать как-то исправлять свои косяки: прошло немного времени, но он вроде как скучает по университетским друзьям и их группе, о которой в красках много раз упоминал сегодня в разговоре с Изуку. Было бы здорово, имей он возможность как-то познакомить их друг с другом… ну или хотя бы просто увидеть их вживую самому и поговорить. Так что он делает что-то необычное для себя — искренне пытается наладить контакт с первым и извиниться, и Изуку, добрая душа, с готовностью отзывается и идет ему навстречу. — Я уже давно простил тебя, Каччан, — говорит он с теплом, когда они вдвоем прогуливаются однажды по опустевшему берегу пляжа на закате, ступая босыми ногами по песку. — В конце концов, ты был ребенком. — Не прощай меня просто так, — ворчит на него Кацуки с нежным раздражением, пиная ногой маленький камешек. — Заставь меня попотеть хоть немного… — О, я могу придумать пару интересных способов, — невозмутимо подкалывает его Изуку, и от его низкого поддразнивающего тона по телу Кацуки начинают бежать мурашки. Он приказывает себе мысленно подумать о чем-нибудь отвратительном и отталкивающем, потому что было бы совершенно унизительно поймать стояк посреди пляжа просто думая о том, каково было бы услышать эти слова, если бы Изуку прошептал их прямо ему в ухо. …в целом, Кацуки не может поверить, как легко они оказываются на одной волне — ему почти кажется, что они вновь вернулись в детство, до того как отношения между ними начали портиться. Вот только они уже далеко не дети, и Изуку нравится ему больше, чем кто бы то ни было раньше, и вызывает у него эмоции, которых Кацуки не испытывал ни с кем другим. И может поэтому, когда Изуку говорит ему, что видит, как Каччан вырос и ведет себя более зрело, Кацуки хочет быть таким ради него, потому что… потому что он наконец-то признает себе, что влюбился. Причем, вероятно, сделал это уже довольно давно. Конечно, Изуку раздражал его в юношеские годы, и Кацуки вечно цеплялся к нему, но, кажется, только сейчас он видит своё поведение тем, чем оно являлось тогда — детским «дерганьем за косички», говорившем о симпатии, которую он испытывал к своему другу, но не мог объективно объяснить и выразить. И нет, Кацуки уже давно не девственник, и у него были парни в качестве партнеров, но с Изуку всё просто как-то ощущается по-особенному. Не может объяснить себе почему, но с ним Кацуки снова чувствует себя неуклюжим подростком и снова не знает, как себя вести. К счастью, по крайней мере, сейчас он уже не тот задиристый идиот и не бросается на Изуку с оскорблениями просто потому что тот заставляет его чувствовать чувства. В какой-то степени Кацуки даже начинает понимать Шото и то, почему тот выглядел таким побитым в тот день, когда смотрел на Кацуки и свою девушку на сцене. Если бы он встречался с Изуку и с ним проделали такое, Кацуки был бы уничтожен — и они даже не встречаются! Вместе с тем, он всё чаще задумывается о том, что бы сказал Изуку, если бы узнал об этой истории? Почувствовал бы он отвращение? Стал бы жалеть о том, что возобновил общение? Кацуки не хочет рисковать, поэтому старается не вдаваться в подробности своей университетской жизни, ограничиваясь общими фразами: чем меньше Изуку знает его с этой стороны, тем лучше, решает он — слишком много вещей, за которые ему было бы теперь стыдно и которые вполне могли бы оттолкнуть от него Изуку. Кацуки не может позволить себе это сейчас, когда он только-только признал свои чувства и наконец-то перестал бежать от них, как делал это годами. Так или иначе, кажется, что удача на его стороне всё складывается наилучшим образом. Кацуки и Изуку становятся ближе, и он уже думает о том, как бы пригласить Изуку на свидание и предложить встречаться, когда в один из дней Изуку радостно говорит о том, что к нему должен приехать погостить кто-то важный и что он хочет познакомить Кацуки с этим человеком. Кацуки с готовностью соглашается, хотя уже в тот момент испытывает странное беспокойство — необъяснимое предчувствие надвигающейся беды, объяснить которое он не может ничем, кроме как интуицией. Он просто отмахивается от этого чувства, и они с Изуку идут навстречу с этим незнакомцем, и Кацуки впервые встречает лучшего друга своего потенциального бойфренда Изуку. — Это Каччан, о котором я тебе столько рассказывал! — радостно представляет его Изуку, подводя к этому человеку, не обращая внимания на реакцию застывшего и побледневшего Кацуки. — Я надеюсь, вы подружитесь! — Я в этом даже не сомневаюсь, — отвечает ему Шото, будь он неладен, Тодороки — мягко и ласково, при этом не моргая глядя прямо в глаза Кацуки. — Станем лучшими друзьями, не сомневайся. Кацуки только сглатывает, отказываясь отводить взгляд, даже когда чувствует себя так, будто земля вот-вот уйдет у него из-под ног. Как там говорится? Карма — это сука. И есть все шансы, что ему предстоит убедиться в этом самому…