Наваждение

      Я захожу домой. Уставший, взмокший после подъёма по лестнице в тёплой зимней куртке. И злой. Ставлю на пол у вешалки тяжёлые пакеты из «Пятёрочки» и стараюсь сдержать гнев. Гнев, начавший клокотать в груди, как какой-то древний разъярённый дракон, когда я замечаю, как он выглядывает из своей комнаты.       Стягиваю шапку и шарф. С них на пол падают комья снега, которые я из-за гнева на него забыл стряхнуть у подъезда. Дракон ещё больше вздымается в моей груди. Теперь на полу будет талая вода, а ламинат такое не любит. Одни неприятности и убытки. Определённо из-за него.       Снимаю куртку. Он всё же выходит в коридор и пытается заглянуть в мои глаза. Понять, насколько я зол. О, я не просто зол, я разъярён! Так же, как и дракон внутри меня.       Он неловко мнётся. Это выбешивает меня. Мне хочется рявкнуть, чтобы он прекратил. Потому что он и так испортил мне этот день. Да и не только этот, если припомнить прошлое. Но он опережает меня. Здоровается и осторожно спрашивает, как прошёл мой день.       Что-то щёлкает во мне после его слов, и я резко поворачиваюсь к нему. Смотрю на него в упор и еле сдерживаю — себя, дракона и дикого быка, который реагирует на его слова, как на красную тряпку. Хочется рявкнуть на него, что есть мочи. Чтобы испугался, чтобы понял, как сильно я зол. Из-за него. Хочется подлететь к нему и ударить наотмашь. Да, наотмашь. Так, чтобы его голова безвольно мотнулась в сторону, а на глазах выступили слёзы. Чтобы всё понял.       Дракон вместе с быком рычат с одобрением. Им нравится такой способ поставить его на место, и я уже начинаю замахиваться… Как вдруг понимаю, что он — это мой сын. Я смотрю в его напуганные серые глаза и не могу поверить, что только что хотел заставить его заплакать. Даже больше — я хотел ударить его, показать, где его место! Рука, которой я до этого хотел замахнуться, начинает дрожать.       Я всматриваюсь в каждую чёрточку своего ребёнка и не могу найти себе оправдание. Его попросту нет. Потому что даже зверь не причинит вред своему детёнышу, в отличие от меня. Я хуже. Намного-намного хуже любого зверя.       Испуг в глазах сына сменяется беспокойством — наверное, я молчу слишком долго. Сын подходит ко мне и легонько тормошит за рукав. Он ещё такой маленький по сравнению со мной, что задирает голову, чтобы всмотреться в моё лицо.       Я тоже всматриваюсь в его лицо и перекатываю на языке его имя. Как страшно — из-за какой-то нелепой мелочи я хотел сотворить с ним такое. А ведь когда он родился, я почти насмерть бился с женой и всей остальной роднёй, чтобы назвать его именно Саввой. Не знаю, чем уж мне так понравилось это имя, но увидев красное сморщенное личико сына, я понял, что никакой он не Арсений. Савва и точка.       — Па, ты чего? — спрашивает он. В тишине пустой квартиры это звучит ужасно громко. Мне хочется прикрыть уши, чтобы не оглохнуть.       Я кладу руку на его русую макушку и пытаюсь улыбнуться. Выходит коряво, потому что Савва хмуриться. А я вспоминаю, как забирал его с женой из роддома. Как боялся взять на руки, чтобы не сломать что-нибудь ненароком. Как акушерка запеленала его, краснощёкого и пищащего, в конверт, который был в несколько раз больше Савки. И вот на него я хотел замахнуться?       — Па? — сын тянет меня настойчивей. Теперь ему уже девять, но я всё равно вижу в нём того писклявого человечка, который помещался у меня на одном предплечье.       — Всё в порядке, — говорю я. Лицо, наконец, начинает мне подчиняться, и улыбка выходит нормальной. — Старшая по дому весь мозг за десять минут вынесла, — неуклюже отшучиваюсь я. Но Савва вроде верит, потому что опять выглядит виноватым.       — И как там?       — Прорвёмся. Только в следующий раз играйте в футбол подальше от её горлензий.       — Гортензий, — фыркает сын.       — Ну, гортензий, — покорно соглашаюсь я и ерошу его русые вихры. На душе становится чуть лучше. Бабки, при которых меня отчитывала за Савву старшая, ещё пару дней будут шептаться, какой у меня сын-хулиган и какой я плохой отец, но какое мне до них дело? — Иди разбирай пакеты, я мороженное купил — растает, — велю я Савве. Мороженое, определённо важнее каких-то там горензий и минутного позора перед соседями.