Всё дело в Ленском

      В камине чудно́ танцевали столбики пламени, лаская мерцающие угли. Безо всякого страха молодой человек с тёмными локонами до плеч сидел менее чем в шаге от огня и грелся. Глаза он закрыл – уж слишком яркий был свет. Позади, по левую его сторону, в кресле сидел его старый знакомый, с которым они чуть не стрелялись четыре месяца назад.       – Евгений, – обратился юноша к другу.       – Я весь внимание, – вяло ответил Евгений, едва шевеля губами.       – Представьте, если бы дуэль всё же состоялась?       Евгений потянулся, вытянув руки перед собой. Его конечности затекли и спина немного устала от положения, в котором он провалялся ближайший час.       – О чём вы?       – Ну... Вы разве не помните? Когда меня сразил недуг в тот же день, как я вас вызвал.       – Ах, вы об этой вопиющей глупости, которая едва не стоила вам жизни. Я предпочитаю об этом не вспоминать. Из-за вашей ревности я чуть не взял грех на душу. Можете себе представить, каково было бы мне, если бы дуэль состоялась? – произнёс он обывательски, не смотря на собеседника.       Владимир повернул на него голову, после развернулся всем телом, с пола не встал.       – Онегин, вы забываетесь, – ровным, но встревоженным голосом произнёс Ленский, – в крайнем случае вы могли выстрелить мимо. Вас никто не принуждал совершать убийство.       Евгений сел ровнее, наклонился вперёд и оперся локтями на колени. Теперь уже господа смотрели друг другу в глаза.       – Право? Вы знаете, сложно промахнуться, когда хорошо стреляешь.       – Наоборот: проще прицелиться не туда, куда следует.       Сидящий в кресле усмехнулся. Владимир был человеком крайне симпатичным во всём: и во внешности, и в складе ума, и в своём характере. И Евгений временами понимал, что значительно проигрывал этому юноше в жизненном успехе. Ленский был любим и его сердце билось горячо и пламенно, а вот он... Да, его сердце тоже горело, но как-то по-другому, и Евгений всё никак не понимал, что же с ним не так и чего ему не хватало.       – Погодите. То есть... Вы и правда были намерены меня убить?       Онегин глянул в смятении, Ленский поднялся со смутой на душе ещё большей.       – А чему вы удивляетесь, любезный? Вы разве не знаете, чем дуэли заканчиваются?       – Каков подлец! Да как вы могли подумать о такой вещи, полностью осознавая, с кем собрались стреляться!       Разговор становился Евгению крайне интересен и теперь он проявлял в нём полное участие.       – Это с кем же?       – С мальчишкой! Вам двадцать шесть лет, а мне и двадцати не исполнилось! Я был оскорблён вашим дурным нравом и развязностью, разум был затуманен любовным дурманом, и вы, как самый настоящий, конечно же, мужчина, приняли вызов и намеревались в полной мере следовать общепринятому обычаю! Вы дурак совсем, Евгений?       Он был несколько ошеломлён услышанным и думать обо всём упомянутом не доставляло удовольствия. Было немного тошно не то от ощущения, что его прямо сейчас отчитывали, не то от осознания, что всё-таки не только Ленский совершил тогда глупость.       – Ну, "дурак" – это уж слишком. Скорее, так... Повеса временами. Совсем не понимаю вашей ненависти ко мне.       – Вы всё понимаете, не лгите.       – Не перебивайте, пожалуйста. Кажется мне, вы слишком озабочены посторонней персоной, какое вам до меня дело? Всё осталось в прошлом – даже ваша увлечённость Ольгой перешла на этап несколько иной, чем прежде. Так что вы от меня спустя много недель хотите? Моих извинений? Так если бы я вас убил, в них не было бы смысла. Но вы живы и не было даже встречи в назначенный час, мне тем более извиняться не за что. Уж точно не за брошенный вами вызов.       Евгений посмотрел на Ленского строго, холодно и ровно так, как взрослый смотрит на провинившегося ребёнка. Владимир принял этот взгляд достойно – ему хватило дерзости посмотреть так же осуждающе и ухмыльнуться.       – Да, я виноват, но всё ещё меня тревожит ход ваших мыслей. Кто знает, может вы на самом деле способны на вероломное убийство?       – Да вы с ума сошли!       Онегин подскочил и встал прямо перед Ленским.       – Меньше тревожьтесь о чужих мыслях, и жизнь ваша станет значительно проще. Вы ведёте себя в полном соответствии с тем, как вы себя назвали – как мальчишка, при том позволяете себе оскорблять старших по возрасту. И если я и способен на убийство, то вероломным оно не будет – я никому не клялся, что не закончу однажды жизнь какого-нибудь недосозревшего нахала вроде вас! – Евгений, остыньте, прошу вас. Это всё не больше, чем приятельская шутка. Хотя я в вас как в человеке сильно сомневаюсь, но не могу допустить вероятность вашего появления в числе преступников...       Онегин оправил фрак и завёл руки за спину. Пропустив глубокий вдох и резкий выдох, он несколько успокоился, хотя всё ещё чувствовал себя неприятно. Пламя в камине колыхнул сквозняк и оно слегка разгорелось. Почти совсем стемнело, вечерний свет сползал под землю и освобождал место ночному мраку.       – И кроме того, я был готов принять смерть, хотя признаюсь, мне и сейчас страшно об этом подумать. Поймите же и вы, особенный беспорядок моего сознания бросает меня из крайности в крайность, и сегодня я в полночь решусь писать стихи, а на утро всё разорву и брошу в камин от ненависти к самому себе. Мне было бы жаль бедную Оленьку и моих родных, ведь я слишком отчаянно вступился за собственные чувства. Если бы я погиб за них, мне было бы жаль и себя тоже. Ведь это такая глупость... – признался Владимир.       – Я рад, что мы пришли к, так сказать, consensus omnium...       – В конце концов, я мог просто вас побить где-нибудь в тёмном углу.       – И вы уверены, что у вас были бы шансы?       – Я бы подбил вам глаз, отпинал в живот и, скорее всего, в порыве злости свернул бы вам шею.       Онегин не знал, шутил Ленский или говорил в меру "беспорядка своего сознания", поэтому просто в изумлении уставился и неопределённо улыбнулся.       – И сжёг бы комнату, обыграв это как несчастный случай. Упал, налетел на стол, он вместе со свечой опрокинулся, комната загорелась, все в панике – от Евгения Онегина остался только обгоревший труп...       – Вы больны умом?       – Нет, я болен душой и сохраняю ясность рассудка, это куда страшнее, – по-доброму произнёс Владимир с грустной улыбкой на устах. После он глянул на Евгения, проник в его душу через его смятенные очи, сделал шаг в его сторону и обнял.       – Ленский, как я должен это понимать?       – Никак. Просто молчите.       Прошло несколько секунд, и Владимир отстранился. Не поднимая взгляд от пола, он развернулся и сел обратно к камину.       Евгений понял, почему на сердце было так пусто и чего ему так не хватало. Друга, приятельской руки и обыкновенной товарищеской любви.       – Кхм...       – Я вас больше не держу, вы можете идти. Вечер был хорошим, я бы с радостью его продолжил, но я не хочу жечь свечи и портить своё зрение. Мы можем встретиться завтра в то же время, только читать будете вы.       – Да... Боюсь, я не приду. Видите ли, меня уже клонит в болезненный сон и подступает жар. Я чувствую себя хуже, чем когда-либо.       – Что с вами?       – Если бы я знал... Моя грудь горит и я ясно ощущаю, будто что-то неосязаемое заполняет её изнутри как полый прежде сосуд, и от этого чувства мне тяжело и горько.       Его голос притих. Он прислушивался к ощущениям и чувствам в эту минуту, лицо его выражало упорную сосредоточенность, а ладонь на груди будто соприкасалась с бьющимся сердцем через обивку грудной клетки.       – Как будто бы мешается, не даёт вам покоя и вытесняет всё ваше существо из вашего же тела?       – Да, почти так. Но откуда вы...       – Это ваша душа. Мне жаль вас, Евгений.       – Звучит так, словно я поселил в себе потустороннее.       – Для вас это синонимичные понятия.       Они так ни разу и не посмотрели друг на друга за эту часть беседы.       – Почему вы меня жалеете?       – Вы прожили столько лет и вам не знакомо это странное чувство. Я уверен, оно настигало вас, но было ли оно таким значимым, как теперь? Я не думаю. Если оно вас потревожило до описанной вами степени, очень вероятно, что с этих пор оно до конца ваших дней не будет давать вам покоя, если вы от него не избавитесь и не вернётесь в привычное течение жизни.       Молчание. Только угли потрескивали в камине.       – Я не хочу от него избавляться. В кои-то веки эту пустоту в сердце что-то наполнило и там не свистит холодный ветер. Как можно с этим расстаться?       – Отрадно жить с такой мыслью о том, что других мучает до желания преставиться... До свидания, Евгений. До завтрашнего вечера.       – Я обеспокоен на этот счёт, но всё же – до завтра.       Ночь не спали оба. Владимир от нежелания, Евгений от мучивших его размышлений. Всё же дело было именно в Владимире Ленском, в его особенном "беспорядке сознания", в его манере речи и поведения, в его взглядах и просто в нём. Нет, он будет грядущим вечером – теперь без Ленского нечто, что затрепетало в груди, сожрёт его изнутри, и только Ленский сможет сказать, как понять и обуздать эту странную и труднообъяснимую сущность в человеке.