Я помню как открыл глаза И встретил В них Тебя
***
Радиоприемник в родильном отделении работал исправно, а потому каждая здесьлежащая новобранница в стройные ряды «материнства» могла смело шагнуть в послеродовую депрессию не от пережитых тягот деторождения, но от, казалось, бесконечной колонки новостей. Аскетично смакуя каждое слово, я слушала воодушевленного диктора: — Новые независимые государства возникли на обломках советской империи. В конце прошлой недели бывшие республики сформировали Содружество Независимых Государств. Этот шаг знаменует конец старого Советского Союза! На дворе стоял декабрь тысяча девятьсот девяносто первого. И особо участные могли расслышать тяжелый, мерзковатый визг покорежнного металла — так покатой крышей съезжали остатки моего потревоженного ментального здоровья. Едва ли закрепились на месте, едва ли защищали от града стресса и неустойчивости. Молчание оставалось единственным живым щитом — впитывая в себя каждый звук, пыталась понять, какого сибирского свиристеля происходит и боролась с плотно окутавшим тело куском ткани. Звуки накапливались в черепной коробке разрозненной информацией, сбивались в единый поток и грозились вырваться наружу чем-то, отдаленно напоминающим истерику, но вместо валидола тебе пытаются пропихнуть материнскую грудь, с взволнованным «она, наверное, голодна» возводя еще большую конфузность ситуации. Попытки выбраться из кокона настойчиво пресекали. Женская грудь, бесспорно, красива. Еще бы я могла нормально что-нибудь разглядеть. Еще бы хотела. Ведь очевидно, что в образовавшемся спектакле «мать-ребенок» я была не из первых, хотя к последним причисляла себя с трудом. Просто никак. Не причисляла вообще. И, говоря откровенно, была единственной, кто вообще впал в послеродовую депрессию в её ситуационном понимании. Инверсионную. Джордж Буш, чей голос въедался в мозг дрелью, едва не пылал в своей взрастающей колыбели счастья. От воодушевленных интонаций скручивало желудок. Союз развален. На обломках прошлого взрастает новая эпоха, где нет слова коммунизму и холодной войне. Нет места несчастьям, и пусть цветет Великая Американская Мечта вечным бутоном жизни. — Мне кажется, ей не хорошо. В голове фантомная лампочка коротнула разноцветными «бинго»! Я чуть было не всплеснула руками — те намертво прижаты к телу. И, не найдя другого выхода, вскрикнула. Да, не хорошо! Родишь обратно? Мерзопакостное «у-э» разнеслось по помещению приглушенным булькающим звуком. За мерзопакостью скрывалась великая многогранность — в неоднозначном «у-э» умещался целый спектр эмоций, от тошноты до возмущения, плавно перетекаюещего в желание самовыпилиться. Я не помнила ничего сносного, что могло привести к данным событиям. И снова отключилась. Лампочка погасла. Как же дико… хотелось спать. — Не сомневайся, — ласково протянул акушер, надежнее заправляя хвост пеленки, — будь ей плохо, мы все бы уже об этом знали. В тот момент умозаключение, достойное картонной медали, отпечатком прилегло к мозжечку. А может, меня просто бесило его неутолимое желание устроить мне минималистичные тканевые кандалы. Прежде чем вырубиться, я возмутилась так, как никогда, наверное, не возмущалась после и приняла неаккуратно брошенный вызов, нагнувший к низам тартара единственно правильное решение создать хотя бы какой-то островок тишины. — А это… — взволнованно протянула женщина, чье присутствие в перспективе должно было стать гарантом заботы и ласки, — достаточно громкое «плохо»? По отделению прокатился пронзительный, возмущенный крик. — Да благословит господь народы новых стран Содружества Независимых Государств, и в этот особый день мира на Земле, доброй воли к людям, да благословит Господь и впредь Соединенные Штаты Америки!