Под кожей

Владимир не считал Питера де Врие красивым, наоборот, он будто весь был противоположностью того, что нравилось барону. Нескладный, тощий как жердь, с торчащими ребрами и ключицами, была в нем какая-то гадливость, что-то, что заставляло лишь взглянув на него отводить глаза. В движениях чудился подвох, за каждым словом лести скрывалось другое, а в рукаве прятался кинжал, пропитанный ядом. Барон любил покорность, ясность, простоту, ему нравилось видеть в глазах любовников радость от того, что повелитель Г'еди Прайм обратил на них внимание. А в глазах Питера де Врие была лишь неясная синева, пугающая, неестественная. Никогда нельзя было понять куда он смотрит и что видит. Барон знал, что ему необходимо убить Питера, знал, что он слишком многое себе позволяет, что они только ждёт удобного шанса для укуса, барон обязательно убьет его, но не сейчас. Сейчас рано. Слишком было приятно видеть его рядом, знать, что он поймет любую его прихоть и исполнит лучшим образом. У Питера был талант, этого у него не отнять. Тогда, когда он впервые вошёл в покои барона, тихо, невесомо, сутулясь, будто боясь сделать следующий шаг, но с хитрым прищуром в синих глазах, Владимир Харконнен подумал: что за отвратительное зрелище, ему не место в моем окружении, и хотел было махнуть рукой, чтобы ментат больше никогда не переступил порога его дворца. Но что-то его остановило, то ли нежелание искать ему замену то ли ещё что-то, еле уловимое. Питер остался. С зависимостью от Пряности, с запросами, что больше подходили богатейшим домам Галактики, но понимающий его с полуслова, умный и изворотливый. Неуместный и незаменимый. Владимир не заметил, как Питер стал частью его жизни. Стоило лишь немного повернуть голову и рядом оказывалась его худая фигура. Не заметил, как привык видеть свое отражение в синих глазах, вдыхать запах Пряности, казалось въевшиеся в кожу ментата, чувствовать жёсткие черные волоски на бледной коже. Питер не знал приемов лучших публичных домов Г'еди Прайм, не знал искусства ублажения, но знал Владимира Харконнена. Иногда казалось, что он залез под кожу и капощиться там, щупальцами перебирая его мысли и желания, тогда Владимир грубо валил его на кровать, лишая дыхания, выбивая всю спесь, снимая слои лоска и самоуверенности. Низкий гул щита сопровождал каждое движение. Питер извивался, ловя посиневшими губами воздух, но не просил остановиться, лишь изредка сипел: как будет угодно Барону, и его лицо расцвечивала кривая некрасивая улыбка. Язвы в краях его губ лопались, и кровь развмазывалась по простыням. Тогда он переворачивался на спину, а барон не убирал руки с его шеи. Открытый, волосы разметались, на щеках пятнами румянец и кровь. Жадный, ненасытный, уродливый. Брюки сползли на щиколотки, а полы плаща сбились. Тогда он трогал себя, почти стыдливо, но когда замечал, что барон смотрит, откровенно очерчивал пальцами узоры вен, размазывал капли смазки, шире раздвигал ноги, чтобы Владимир видел все. Питер кусал губы, а потом слизывал кровь. Его дыхание учащалось, но он не мог вздохнуть полной грудью. Никто не мог себе такое позволить в присутствии барона. Кроме него. Питер растягивал себя, быстро, болезненно, видел, что барону нравится и одновременно отвратительно зрелище, и улыбался, запрокидывая голову, вводил сразу несколько пальцев, приподнимая бедра, тяжело охал, пока наконец, дрожащими руками не дотрагивался до Владимира и не направлял его в себя, тот наваливался, тяжело дыша. Их пот перемешивался, и запах корицы становился невыносимым. Движения становились судорожными и резкими, а Питер лишь взрагивал и всхлипывал. Ментат изливался, забрызгивая впатый живот, и выгибая спину, пачкая барона. Тот приходил в бешенство и душил его, пока глаза не закатывались, и пальцы Питера не переставали скрести в бессмысленной, автоматической попытке тела защититься, тогда улыбка ментата пропадала и выражение лица теряло осмысленность. Барон грубо переворачивал его, заставляя прогнуться в пояснице, тянул за короткие темные волосы, поднимая голову, наконец целовал, чувствуя солоноватый вкус крови, а Питер шептал, что сделает все что угодно Барону. Ноги Питера разъезжались, его придавливало телом Владимира, ребра трещали, но он не пытался прекратить, напротив лишь громче стонал, говорил, что предвидел это. Его тело напрягались, судорожно, как-то неестественно, Владимир как куклу легко поднимал его, усаживая себе на колени, входя, а Питер продолжал его движение. Упирался руками в колени барона силясь принять как можно больше, до предела. Их бедра мокро соприкасались, Питер замирал, выдыхая, но лишь на миг, зная, что Владимир не потерпит промедления. Он поднимался и опускался, улыбался скованно, через силу, бормотал что-то под нос на древнем, незнакомом языке. Откидывался назад за поцелуем, и Владимир грубо запускал руку в его волосы. Капельки пота блестели на его бледной коже, на ключицах и шее проявлялись следы. Когда глаза Питера жмурились от удовольствия, можно был представить, что нет в них потусторонней синевы, что он нормальный. Но он неизбежно открывал их, и Владимир, оказавшийся слишком близко, кривился и отворачивался, застанный врасплох этим уродливым взглядом. Питер сьеживался, его движения теряли связность и точность, он бессмысленно толкался, громко, грязно. Говорил в полный голос какую-то чушь, наконец тихо сипел через нос, трогая себя одной рукой, а другой цепляясь за барона, Питер заваливался вперёд, но Владимир удерживал его, разводя ноги ментата сильнее. Дыхание барона участилось, напряжение так долго копившееся наконец нашло выход, и по бедрам Питера потекла сперма и смазка, а он легко сооскользнул с барона на простыни, завалился набок, скрючился, но Владимир раскрыл его, оттолкнул руку, продолжая сам, что-то в этом было неправильное: взмокшый Питер, мечущийся, комкающий простыни, на которых ему было не место. Барон лег рядом, навалился, заткнул Питера поцелуем, запах Меланджа ударил в нос. Как он позволил этому произойти, приблизиться настолько, что личный щит не заметил подвоха, лишь в редкие моменты особо сильных толчков расцвечивал бледную кожу ментата красными росчерками. Ему хватило нескольких движений, прежде чем спазматически содрогнуться, в несколько толчков, со стоном кончить в ладонь барону. Владимир брезгливо вытер руку, оттолкнул Питера и отвернулся, тыльной стороной кисти утирая рот. Снова Пряность. Питер у него под боком тяжело дышал, неловко подбирая под себя ноги, пытаясь привести себя в порядок. Будто паук наконец сообразивщий, как управлять собственными конечностями, брезгливость навалилась удушливым одеялом, барон благодарил темноту, за то, что он не видел лица Питера, но он слышал его возню, чувствовал, как под его весом прогибается кровать. Мог пересчитать позвонки и выпирающие ребра, когда он наклонялся. Его следовало убить, но не сейчас, сейчас было слишком рано.