Золотая лестница

      Ключов появился на его пороге так внезапно, что у Бабочкина чуть в сковородке ужин не сгорел, пока он пялился на соседа снизу.       Алик сам не спешил идти на контакт, молча зависнув в проходе со старой семистрункой в руках. Смотрел своими разноцветными фонарями так пристально, что Сергея даже передёрнуло. Но он его пустил, как ни странно.       Гость без слов протопал на кухню, оставил там гитару, пошёл помыл руки и уселся на стул, где до этого положил инструмент. — Ну, давай, рассказывай, — выдал наконец-то Бабочкин, снимая сковороду с жареной картошкой с плиты, выключая газ. Итак всё чуть не сгорело, хватит. — А что? Я просто так не могу прийти? — хмыкает Ключов, ставя инструмент рядом, садясь полноценно за стол. Золотое правило этого дома: пришёл, когда готовят пищу — изволь разделить её с хозяином. — Ты никогда не приносишь ничего кроме проблем и тупых шуток, — мрачно отшутился Сергей, раскладывая еду по тарелкам, ставя одну перед Аликом, вторую на своё место, садясь есть, кидая соседу столовые приборы. — Приятного аппетита, — механически буркнул он, начиная трапезу. — Приятного. И эй! Это неправда! Я ещё приношу музыку в твою жизнь! — возмутился Алик, сам приступая к пище. Бабочкину оставалось только усмехнуться. Его правда.       Ели они молча. Сергей никогда бы не раскрыл рот в разговоре, пока ест. Не таковским он был, это Алик хорошо запомнил.       Когда ужин был окончен, Ключов чуть отставил от себя тарелку, вздохнул и посмотрел в окно. Там стояла непроглядная тьма. На улице ведь уже девять вечера, неудивительно. — Теперь ты можешь мне объяснить, что заставило тебя, бочонка, перекатиться на этаж повыше? — фыркает Бабочкин, забирая тарелки, уходя к раковине мыть их. — Да так… Посидеть хотел, поболтать с тобой, — уклончиво отвечает Алик, но собеседник слишком хорошо знаком с этой интонацией. — С Алёной опять поругался? — то ли предполагает, то ли утверждает Сергей, ставя доверху наполненный чайник. — Нет, просто я… — Поругался, — вздыхает Сергей, разворачиваясь к соседу, смотря, как бегают по полу разноцветные глазёнки.       В последнее время Ключов как-то аномально часто ссорился с дочерью. Хотя, его можно понять. Переходный возраст, будь он не ладен. Сергей с Данилом в своё время тоже друг другу лица чуть не расцарапали, пока он рос, но у Дани это как-то быстро прошло, да и не было у Сергея желания куда-то из дома сваливать. Алёна было совсем иным разговором, нежели его сын.       Единственное напоминание о первом браке, пережившее и мать, и мачеху, тишайшее создание. Бабочкин помнил её с тех лет, когда она ещё в школу не ходила. Она была на шесть лет младше Дани и тем не менее Бабочкин-младший любил проводить с ней время, что и сдружило две не совсем полноценные семьи. Данил подрабатывал у Ключова нянькой, пока отцы сидели на балконе и жаловались друг другу, как им тяжело. — И как ты так всегда отгадываешь? — прихватив гитару, горько усмехнулся Алик. — Опыт, — пожал плечами Сергей. — Столько лет с тобой знакомы, — вздохнул он, поднимая очки, чтобы потереть переносицу. Судя по всему, Алик собирался побренчать, вон руки поставил на струны. — Чего бы такого… Такого… — Чего-нибудь старого… — хрипит Бен негромко, садясь напротив, расплываясь по столу. Алик двадцать с лишним лет отработал в музыкальной школе. Он не только отлично разбирается в струнных, но и неплохо поёт. — Не печаль в моих глазах, не тоска, А досада на внезапную грусть, Ну и пусть ты далека-далека, Ну и пусть я одинок, ну и пусть! Не расходится холодный туман, По-осеннему нахмурился день, Может, не было любви — был обман, Но зачем же распустилась сирень? — тянет Алик, начиная играть.       Бабочкин прикусывает губу. Антонов, кто бы сомневался. Иногда ему казалось, что Ключов знает все его песни и сможет сыграть любую. Но некоторые были ему дороже и ближе всех остальных, и «Хмельная сирень» была самым явным примером. — Ах, зачем в этот призрачный час, В этот тихий и сумрачный день, Январем запорошила нас Белоснежно хмельная сирень?       Честно говоря, Сергей боялся, что Алик начнёт сегодняшний концерт именно с неё. В этой песне было скрыто очень много личной боли Ключова, которую он носил под сердцем, а Бабочкин старательно вытягивал из него клещами не первый год. Два неудачных брака и одинокая жизнь с ребёнком, ещё и девочкой, оставили на нём неизгладимое впечатление. — Надо мной зашелестели кусты Молодой шелковистой листвой, И пьянят меня шальные цветы Этой свежестью сирени хмельной. Но растаяла, как лёд по весне, Твоя лёгкая, прозрачная тень, Неужели это было во сне… Но зачем же распустилась сирень?       Сергей поднимает глаза на соседа. Тот почти плачет. Голос его слегка поскрипывает от надрывистости. Да, он всегда выкладывался на этой песне. Это был его способ отображения эмоций, его истинных чувств и желаний. Бабочкин это точно знал, видел и слышал. Видимо накопилось. — Ах, зачем в этот призрачный час, В этот тихий и сумрачный день, Январем запорошила нас Белоснежно хмельная сирень? — Повторяет несколько раз Алик, вздыхая. Всё, он больше не может. — Если ты хотел порыдать, ты мог бы так и сказать, необязательно… — Мне уже лучше… — шепчет Ключов, чуть сжимая инструмент в руках, расслабляясь в лице. Он не проронил ни слезы, но ему полегчало. Так может только он. — Музыка говорит за тебя, не оправдывайся, — усмехается негромко Сергей. — Раз тебе лучше, сыграй что-нибудь… Менее депрессивное, — вздыхает он, видя, что соседу и правда стало полегче.       Они никогда не говорили с ним на тему прошлого, и похоже даже не собирались, но музыка говорила вместо Алика, даже когда он этого не хотел или не осознавал.       Ключов задумывается, чтобы такого сыграть и тут ударяет по струнам. Бабочкин узнаёт песню с первого аккорда и удивляется. Почему она? — Ты мне в сердце вошла, словно счастья вестница, Я с тобой новый мир для себя открыл. Но любовь, но любовь — золотая лестница, Золотая лестница без перил. Но любовь, но любовь — золотая лестница, Золотая лестница без перил!       Нет, правда, почему она? Может это остаток его плача? Может его возмущение или терзания? Кто знает, это же Алик Вельдарович Ключов, тут любой вариант может оказаться верным и ложным одновременно. — Мы с тобой провели вместе много месяцев, Каждый миг, каждый шаг я бы повторил. Но любовь, но любовь — золотая лестница, Золотая лестница без перил. Но любовь, но любовь — золотая лестница, Золотая лестница без перил!       Свистит чайник, Сергей идёт его снимать, разливая кипяток по кружкам. Обычно, в такие моменты достают вино, некоторые ставят свечи, а им… Чай как-то роднее. Греет лучше, за ним разговор у них спорится куда продуктивнее. Вином Алик, что немало важно, может Сергея перехлебать, чаем — никогда. — Пожелтела листва, наших встреч ровесница. Я горел, я любил, я счастливым был. Ах, любовь, ты любовь, золотая лестница, Золотая лестница без перил. Ах, любовь, ты любовь, золотая лестница, Золотая лестница без перил!       Да, он явно продолжал изливать душу. Сергей прикрыл глаза, отхлебнув чая из кружки. Ради такого даже новую душистую заварку не пожалел. А ведь они тоже познакомились, когда пожелтела листва — в сентябре. Даня тогда в пятый класс пошёл, это он точно помнил. Натолкнулись, пособачились, а дети узнали друг друга и весело поприветствовали. Так и познакомились, через детей. Теперь вот сами дружат и половину вечеров проводят вот так: за чашкой, гитарой и дружеской перебранкой. — Тает снег, тает снег, тает все, что грезится, Тают все те слова, что я говорил. Ах, любовь, ты любовь, золотая лестница, Золотая лестница без перил. Ах, любовь, ты любовь, золотая лестница, Золотая лестница без перил.       На последних строчках Бабочкин сам начинает подпевать. Голос у него низкий, с небольшой хрипотцой оставшейся от курева. Он бросил с тех пор, как нашёл однажды у Дани в портфеле пачку сигарет. Говорить Сергей с сыном так и не научился, поэтому решил показать на своём примере, что надо держаться от этой дряни подальше. Как ни странно, запах сигарет и правда пропал из их дома и вот уже как три года не появлялся.       Алик перестаёт бренчать и отхлёбывает за раз треть кружки. У Бабочкина был потаённый дар выбирать самые вкусные сорта чая, что стояли на полках. — Да, любовь — странная штука, — вздыхает Сергей, ставя кружку на стол, подпирая голову кулаком. — Именно, — поддакивает Алик. — Беспирильная. Либо ползи, чтобы быть уверенным, либо иди с молитвой, чтоб не шмякнуться. — Слышу, как в тебе говорят шрамы от двух падений, — усмехается Сергей. — Ага… Именно поэтому я полез туда в третий раз, только в этот раз ползком.       Сергей бы подавился чаем, но, благо, кружка стояла чуть поодаль. Алик смотрит на него весьма выразительным взглядом, а Бабочкин шумно втягивает воздух, проверяя, не пьяный ли к нему пришёл. Но нет, он стёкл, как трезвышко. Но… Это же почти признание в любви! Так, стоп машина, что за бред? Два старых полуседых мужика с детьми не могут любить друг друга. Не ту страну и не те обстоятельства выбрали. — Эй, махаон-переросток, — зовёт его Алик. Эту дурацкую кличку он придумал как только узнал их с Даней фамилию. — Ты ведь говорил, что тоже умеешь на гитаре брынькать. — Да, научил старый сослуживец… — рассеянно отвечает Сергей, а сам глаза отводит. Он не умеет так ловко и резво, как Ключов. Да и певец из него никакущий. — Сваргань чего-нибудь, — и он передаёт ему гитару, вызывая ещё большее недоумение. Гитары для Ключова были святая святых, он даже касаться их порою не давал, а тут… Такое… — Ты накидался чем-то? — фыркает Бабочкин, осматривая инструмент, вспоминая, как на нём играть вообще. — Нет, абсолютно трезвый… Просто хочу услышать хотя бы раз как ты играешь.       Сергей застывает на месте, проводя по струнам, размышляя. Чтобы такого сыграть… Алик жаждал ответа на свои слова, это было видно по взгляду, но как ответить? Он не умел говорить музыкой, как соседушка. И тут… — Я прошу тебя, сумей забыть все тревоги дня. Пусть они уйдут и, может быть, ты поймёшь меня. Всё, что я скажу, не знаешь ты, только ты тому вина, Понял я, что мне нужна, нужна одна лишь ты, лишь ты одна…       Начинает хрипло Сергей, заставляя Алика подавиться воздухом. Да, тоже Антонов, зато крайне чётко и максимально понятно, что хотят, но не могут сказать они оба. — Этот день нам вспомнится не раз, я его так ждал… Как мне хорошо с тобой сейчас, жаль, что вечер мал! Я прошу тебя: побудь со мной, ты понять меня должна, Знаешь ты, что мне нужна, нужна одна лишь ты, лишь ты одна!       Вдруг запевает Алик. Однако, Сергей не против. Эта песня — теперь их общее воспоминание, хранящее в себе больше, чем слова и музыку. Признание. — Хочу, чтоб годам вопреки, так же были мы близки, Так же были мы близки, двадцать лет спустя!       Тянут они оба, уже понимая, что мысли их сошлись и каждый вкладывает в это исполнение одно и тоже послание. «Да, я согласен. Да, пожалуйста, будь рядом.» — Не мечтал о счастье я таком, я о нём не знал. Даже целый век вдвоём с тобой мне, наверно, мал. Благодарен я судьбе своей за любовь, что нам дана. Знаю, будешь мне нужна всегда одна лишь ты, Лишь ты одна!       Построчно поёт каждый из них, расплываясь в улыбке. Да, этот вечер явно удался. И не нужна романтическая атмосфера, свечи, алкоголь, дорогие блюда… Нужны лишь взгляды и то, как ты можешь выразить, что чувствуешь. В их случае — музыка. Она объединяла их и заставляла сердца биться чаще. Потому что они говорили друг с другом через музыку и, что главное, понимали, что хотел сказать один другому. — Хочу, чтоб годам вопреки, так же были мы близки, Так же были мы близки, двадцать лет спустя!