Тихая гавань

Пролог. — Ты сводишь меня с ума. Я больше не смогу тебя забыть, не смогу без тебя… — Не говори так, это все ложь. — Нет, я искренен, как никогда. — Возможно, но утром ты все равно не вспомнишь ни единого слова. — Вспомню и больше тебя не отпущу. Верь мне! *** Утро ударило по глазам ослепляющим светом. Итачи поморщился, моргнул и с огромным усилием приоткрыл один глаз. Его мутило, а голова раскалывалась на части, словно тысячи крошечных, но безумно сильных рук вцепляющихся пальцами за кости черепной коробки, пытались разобрать ее на составные части. А еще ужасно хотелось пить. Он повернул голову. Впился взглядом приоткрытого глаза в стены комнаты, которую никогда прежде не видел и долго, точно шестерни в его голове напрочь заржавели, пытался вспомнить: что же произошло минувшим вечером? Свадьба! От одного только этого воспоминания тошнить начинало сильнее. Чертова свадьба Шисуи и Изуми, на которой Итачи отводилась почетная роль шафера. Единственного близкого друга. Говорить тосты и припоминать милые и забавные истории из отношений только что поженившейся пары свидетелем которых он был. С Изуми они познакомились еще в первом классе. Итачи всегда был замкнутым и не общительным, с совершенно не свойственными мальчикам его возраста интересами, поэтому и найти общий язык с одноклассниками у него сразу не получилось. И когда все в классе принялись издеваться над не похожим на них учеником, лишь Изуми, сходившаяся с людьми, в отличие от него, удивительно легко и быстро, встала на его сторону. Стала первым другом. С тех пор они всегда были неразлучны. Лучшие друзья, понимающие друг друга с полуслова. Казалось, ничто и никто не в силах их разлучить. И так будет продолжаться вечно, до самой смерти. Пока Фугаку отец Итачи не получил права опеки над племянником после смерти двоюродного брата и Шисуи не переехал жить в их дом. Едва ли до этого момента Итачи по-настоящему задумывался о истинной причине своих чувств к Изуми, но когда Шисуи предложил девушке встречаться и та радостно согласилась стало уже слишком поздно. Итачи понял, что все эти годы безответно любил Изуми, но шанс упустил и добиваться ее не стал, прекрасно осознавая, что рядом с ней ему попросту нет места. Тем более, что и к троюродному брату питал искренние теплые чувства. И Шисуи и Изуми знали о его любви, но и они ничем не могли ему помочь. Их отношения были взаимные и преданные и расставаться из-за неразделенных чувств третьего человека они не желали. Все, что оставалось счастливой паре: верить и надеяться, что однажды и Итачи найдет свое счастье. Найдет свою тихую гавань, свой дом рядом с женщиной, которую больше не сможет отпустить. Шли годы, но в личной жизни Итачи ничего не менялось. Он был одинок, а те романы, что все же вспыхивали время от времени, затухали так быстро, что никто не успевал опомниться. Не способный пустить в свое сердце никого, кроме царствующей в нем Изуми он предпочитал случайные связи без обязательств. Ничего иного мужчине не оставалось, лишь надеяться, что когда-нибудь любимая женщина ответит ему взаимностью. Не ответила. А Итачи пришлось стоять в числе самых близких родственников Шисуи с легкой улыбкой на губах наблюдая за тем, как единственная любовь всей его жизни, облаченная в белоснежный шелк и сияющее тысячами звезд кружево, отвечает радостным согласием на вопрос священника: «Готова ли она стать супругой Шисуи»? С этого «Да» для Изуми и Шисуи наступала новая, полная счастья и взаимности жизнь. Для Итачи же жизнь заканчивалась окончательно отделяя его от ожившей мечты в лице утонченной изящной молодой женщины, которая никогда уже не станет мечтой для него воплотившейся. Он должен был отказаться, хотел отказаться, но никого другого на эту роль у Шисуи просто не было. Лишь Итачи и его младший брат Саске. Отец Шисуи умер от продолжительной болезни, когда тому едва исполнилось пятнадцать. Матери же он почти не помнил. Она бросила их с отцом, когда сыну не было и пяти. Убежала к любовнику строить новое счастье. От этого счастья, кстати, у нее имелась дочь и Итачи даже видел однажды младшую кузину проводившую со старшим братом единственное лето в жизни в далеком прошлом, но больше они не общались. Получив опеку над племянником Фугаку всячески препятствовал встречам воспитанника с биологической матерью справедливо считая, что именно она и ее ужасающее-вопиющее предательство в итоге и привело к смерти его двоюродного брата. Однако Шисуи зла на мать не держал и активно пытался наладить отношения. Даже послал приглашения на свадьбу ей и сестре, которой сейчас должно было быть около двадцати, в надеже, что хоть одна из них, но разделит с ним самый счастливый день. Ответа ни от одной из женщин он не получил. К счастью или нет, но с должностью главного балагура Итачи так и не справился. Напился прежде, чем до забавных тостов дошла очередь. И, кажется, покинул банкет сразу после первого танца молодых. Ушел не один. И хотя в памяти зияли огромные провалы, а напрягать сколько-нибудь мозги из-за острой головной боли не было никакого желания тому, что ночь эту он провел не в гордом одиночестве имелось очевидное подтверждение. Тепло чужого тела грело его бок, дыхание щекотало кожу у основания шеи, а его собственная пятерня глубоко зарылась в копну густых, вьющихся каштановых волос завесой свисающей по спине сквозь которую игриво проглядывало округлое плечико не позволяя ошибиться в том, что рядом с ним женщина. Ни имени ее, ни лица он разумеется не помнил. Как не помнил никого из гостей, кто обладал бы такими волосами, хотя за многие годы тесного общения и со стороны невесты и со стороны жениха знал всех приглашенных. Возможно, она была официанткой, обслуживающей банкет, которая бросила работу и ушла с ним в номер. Но это не имело никакого для Итачи значения, как и то, как ее звали и на что она рассчитывала соглашаясь провести с ним ночь. Все, что интересовало мужчину в этот конкретный момент: подступающая к горлу тошнота, жажда и раскалывающаяся на миллионы мелких кусочков голова. С величайшей осторожностью он выбрался из постели, стараясь не потревожить спящую там женщину и не дай Бог не разбудить! И вовсе не потому, что устыдился бы, застукай она его лазающего по номеру на ватных, чужих ногах в тщетных попытках отыскать разбросанные вещи. И еще более неуклюжими попытками эти вещи на себя надеть трясущимися с перепоя руками. И не потому, что не нашелся бы, что сказать женщине, которую знать не знал и не имел желания узнавать. А потому, что не только говорить, но и слышать чей-либо голос в данный момент для него являлось невообразимой пыткой. Она не проснулась, не пошевелилась, ни единым звуком не подала даже признаков жизни позволив Итачи закончить неуклюжие сборы и покинуть номер отеля ни разу не обернувшись, чтобы бросить взгляд на женщину, которой воспользовался. Он не повернулся и не увидел темных, как штормовое небо серых глаз внимательно следящих за ним из-под завесы густых, кольцами обрамляющими лицо волос. Глава 1 Три года спустя… Они сталкиваются в лифте в конце рабочего дня, когда Итачи уже думал, что в офисе давно никого не осталось. Меньше всего он ожидал увидится с ней. Минори Ёсикава стажерка на должность помощника главного архитектора которую несколько недель назад в отсутствии Итачи в офисе принял на работу его троюродный брат Шисуи, по совместительству второй по значимости человек в компании. И тот, кто помог Итачи спасти от полного разорения строительную компанию принадлежащую их семье вот уже три поколения. Компанию, которой он, вполне вероятно лишился бы, не протяни Шисуи ему руку помощи и за тот период свой жизни Итачи все еще чувствовал острую вину. Три года назад, когда Изуми, в которую Итачи был влюблен со школьной скамьи вышла замуж за его троюродного брата и осознав, что эта волшебная женщина окончательно и бесповоротно для него потеряна, он впал в настоящее безумие. Беспорядочные связи и алкоголь, начало которым он положил еще на торжестве бракосочетания переспав с первой подвернувшейся женщиной приобрели такой масштаб, что остановить его и вернуть в жизнь нормальную смогла только смерть. Не его, отца. Весь год, что старший сын куролесил, заливая литрами спиртных напитков душевную рану отец мучился ужасными болями, скрывая от всех, что неизлечимо болен и жить ему осталось не так много. Не способный полноценно заниматься бизнесом из-за здоровья Фугаку доверился людям, которым доверять не следовало и почти полностью разорил семейную компанию былой успех которой Итачи пытался восстановить вот уже два года. Если бы тогда он был рядом с отцом и помог… Ценой титанических усилий им с Шисуи удалось вывести компанию из крутого, стремящегося к полному банкротству «пике» и не просто удержать ее на плаву, но и потихоньку начать завоевывать потерянный когда-то рынок. В связи с чем генеральный директор в лице Итачи смог позволить себе расширить штат сотрудников, в числе которых оказалась и она, отнявшая его покой. Молодая, исполнительная и целеустремленная, с отличными оценками и рекомендательными письмами от университетских преподавателей. Она действительно стремилась приносить пользу компании и быть полезной. Но сколько бы усилий ни прикладывала, привлекала к себе внимание совсем не профессиональными навыками, а тем, что с момента ее появления старшие коллеги, многие из которых начинали свою карьеру еще во времена молодости Фугаку, точно сбесившись жаждали будто случайно молодую девчонку схватить, прижать, пощупать за всякие выпирающие прелести. А прелести действительно выпирали. Внушительно. Волнительно. Итачи никогда не был любителем объемных женских форм. Идеал его женственной красоты совершенно наоборот был сплошь утонченным, изысканным, строгим с тонкими, словно углем выведенными чертами и длинными пальцами и ногами. Эта же девушка… Сама она была маленькой и довольно худенькой, но все тело ее от макушки до кончиков пальцев ног словно состояло из мягких, пушистых, покачивающихся при каждом шаге округлостей, к которым так и тянуло прикоснуться. И даже строгий дресскод компании не спасал положение, поскольку и тут находилось место соблазну. Блузки, которые она носила с классическими костюмами всегда оказывались слишком узкими настолько, что, порой, некоторые пуговички на них расстегивались в таком месте, чтобы открыть пытливому взору ложбинку меж трепещущих грудей. Юбки и брюки обтягивали округлые ягодицы так, словно являлись второй кожей и не оставляя пространства фантазии обрисовывали каждую впадинку и изгиб. Но главной бедой, как считал Итачи, были ее волосы. Буйная, густая, неудержимая грива завивающихся крупными кольцами каштановых волос длина которых доходила почти до колен и укротить которую, как девушка не старалась, не могла. Заколки, шпильки, резинки или банты не способные удержать этот могучий поток ломались, рвались, а то и вовсе терялись. Попытка поправить прическу всегда оканчивалась одинаково: волосы торчали во все стороны, непослушные локоны лезли в лицо, завивались за ухом. И вид она приобретала такой, точно только что выбралась из постели, и вряд ли она там просто спала грезя в наивных мечтах о розовых замках и единорогах. А с учетом остальных нюансов в виде больших влажных глаз цвета штормового неба, пухлых вечно приоткрытых, словно она не может дышать носом, губ меж которыми то и дело проскальзывает озорник язык весело дразня своим розовым кончиком… Нет, мысли на этот счет возникали совершенно определенного и конкретного характера и выгнать их из сознания, как не старайся, не получалось. Совсем. Даже ему. И забыть ее уже, увы, не получалось. Не удивительно, что, стоило ей появиться в офисе, все старые развратники, которые свежее женское соблазнительное «мясо» видели последний раз лет тридцать назад, вспомнили былую молодость и принялись изобретать способы добраться до желаемого. И это невыносимо раздражало! Раздражало, как в тот день, когда они впервые столкнулись в кабине лифта, куда она заскочила в последний момент прыгая на одной ноге, пытаясь удержать кипы бумаг и завязать волосы выбившиеся из пучка и рассыпавшиеся по ее лицу и плечам, за завесой которых не видела ничего и никого. Она потеряла равновесие, когда лифт резко с толчком дернулся и начал подниматься, повалилась вперед и с размаха, со всей силой инерции впечаталась ему в грудь. Кипы бумаг разлетевшиеся во все стороны, ворох взметнувшихся волос из-под которых выглядывали серые, как штормовое небо глаза расширившиеся от удивления, явно не ожидавшие увидеть перед собой хоть кого-нибудь. Губы приоткрывшиеся, чтобы выпустить тихий вздох: «Ох»! Он чувствовал, как пальцы ее крепко цепляются за его плечи, точно в последней надежде. Чувствовал, как прижимается к нему женская грудь, в глубине которой быстро-быстро колотилось встревоженное сердце. Чувствовал тепло чужого тела, слишком близко к нему находящегося, аромат волос, лезущих и ему в лицо, запах туалетной воды. Чувствовал… и это невыносимо раздражало! — Простите, — голос ее прошелестел у самого уха, колыхнув теплым дыханием его собственные волосы. И в следующий момент исчез, растворился, улетел вслед за отстранившимся, отпрянувшего от него телом, оставив после себя лишь слабое воспоминание. Она отхлынула от него, как отступают прибрежные воды, чтобы мгновение спустя обрушиться смертельной волной. Но не обрушилась. Встала на колени и принялась собирать по полу кабины лифта разбросанные отчеты, забыв и о растрепанных волосах, которые так и не собрала в прическу, и о нем. Итачи стоял на месте, не шевелясь и все еще не произнося ни слова приковался взглядом к ее фигуре. К ее стоящей на четвереньках фигуре. К нему спиной… Раздражение, которое он испытывал и до этого взорвалось в его голове яростью. Расползлось по груди, рукам, заполнило пальцы поселив в них желание что-нибудь сжать, сдавить, разбить, разорвать… Она развернулась к нему, подползла близко-близко почти упершись головой в колени, протянула руку, намереваясь дотянуться до оказавшихся за его спиной листов, но, вдруг передумала и точно только сейчас о нем вспомнив подняла на него голову. — Вы не могли бы подвинуться? Он не мог. В этот самый момент Бог или Дьявол, это не имело значения, пронзил его тело от макушки до пальцев ног электрическим копьем заставившим его заметно вздрогнуть. В груди вспыхнуло пламя и тут же по бесчисленным рекам-венам заполнило его без остатка, спалило, испепелило превратив его плоть в черные безжизненные угли. И чувство это, поразившее его в самое существо позволило скопившейся в разуме ярости вырваться на свободу. Руки, жаждущие крушить и ломать наконец нашли свою жертву. Сжались, сильно впиваясь пальцами в покатые плечи и резко дернули, что есть сил, поднимая на ноги. Впечатали в стенку, вышибая весь дух из опешившего, не сопротивляющегося тела. — Что, Черт возьми, вы делаете?! Ее глаза полнились страхом и недоумением, Итачи отчетливо видел это и понимал, что отреагировал слишком бурно. Вот только на что? Ничего предосудительного она ведь не сделала. Откуда же в его груди взялась эта лютая ярость, опаляющая его глотку каждым произнесенным словом? И почему же ему никак не удается взять себя в руки? Почему эти самые руки, пальцы, которые только что сжимали ее плечо, словно сами собой без его на то позволения, ползут вверх и сжимают уже ее горло? И чего на самом деле эти пальцы, чувствующие под своими прикосновениями бешено толкающийся в них пульс хотят? Выяснить этого в тот раз Итачи так и не удалось. Лифт остановился и прежде, чем двери распахнулись, а в глубь кабинки ворвались посторонние голоса он отшатнулся от нее, точно опаленный огнем и, прорычав что-то невнятное, резкими, рваными движением поднял с пола разбросанные бумаги, втолкал ей в руки и вышел не на своем этаже. Желание физического удовлетворения мучило его будто сжигая в адском пламени и деться от него было некуда, кроме ее объятий. Но он не рисковал приближаться, напротив, всеми силами старался избегать, отвергать и даже не смотреть в ее сторону. Итачи не понимал, чем заслужил эти муки. И еще меньше понимал, почему вообще испытывает нечто подобное на собственной шкуре. Он уже много лет любил одну единственную женщину, которая ему, к несчастью, не принадлежала и ни о ком ином помыслить не мог, хотя и жизни монаха-праведника не вел. У него имелось несколько любовниц из числа таких же занятых бизнесом женщин, которым продолжительные отношения и конфетно-букетные ухаживания даром не сдались. Они встречались периодически, когда для этого у обоих находилось свободное время. Проводили вместе ночь или целые выходные, не вылезая из постели без особенной надобности, а потом снова, чтобы встретиться через месяц — два — три, расходились. И эта жизнь устраивала все замешанные стороны, особенно самого Итачи. Ведь ни с одной другой женщиной, кроме той, что безраздельно властвовала в его сердце жизни своей он не представлял и представлять не хотел, но Минори Ёсикава… ему прекрасно удавалось справляться, до этого дня, до этой самой минуты когда лифт уже почти сомкнул створки дверей… Она снова влетела в лифт в последнюю минуту, ничего не видя перед собой за завесой густых волос. Тут же столкнулась с ним и его накрыло ароматом ее туалетной воды и застыла, близко-близко к его груди. Застыл и он, словно статуя, боясь пошевелиться или открыть глаза и всеми, что еще оставались в его теле силами пытаясь изгнать из памяти ее коленопреклоненный образ и не представлять себе как выглядело бы ее лицо, если бы ей вздумалось вскинуть голову и взглянуть на него из этого положения своими большими серыми глазами… Черти и Ад! Один удар сердца, второй… кто знал, чего она ждала, но Итачи ждал и надеялся, что она отпрянет, отскочит как в прошлый раз. Положит конец сразившему его безумию потому что у него самого на это не хватало сил. Она не шевелилась, а он, больше не владеющий жадными до прикосновений к ней руками стиснул ее плечи. Так крепко, что, возможно, больно. Но она не пискнула, не протестовала, лишь подняла на него голову, вгляделась глазами цвета штормового неба в его обсидиановые звезды и он окончательно и бесповоротно утонул в них, потеряв всякую способность соображать. Его рот обрушился на ее губы, как дикий зверь на несчастную жертву: терзал, кусал, сосал, мял… руки, дорвавшиеся наконец до вожделенной мягкости, нежности впивались в плоть до багровых отметин, блуждали вверх и вниз по изгибам, гладили и терли все, до чего только могли дотянуться. Он еще ждал, что она его оттолкнет. Еще мог бы остановиться, пожелай она этого, но девушка, как назло, лишь вскинула руки, обхватила его торс и крепко, тесно, так что между ними не осталось ни тени пространства прижалась к нему позволяя ему все, о чем он так долго мечтал и грезил. Итачи давно не пил, но сейчас ощущал себя пьяным в стельку. Он не помнил, как они добрались до отеля. Это время, томительное ожидание показалось ему лихорадочным бредом смешавшем в себе пышущее ярче звездного пламени возбуждения, заставляющего дрожать руки и коротких, быстрых прикосновений, поцелуев срывающих тихие стоны. Обезумевший нетерпением и желанием он ничего не видел и не слышал, ни о чем не мог думать кроме как быстрее оказаться в номере ближайшего к офису отеля. Быстрее добраться до постели. Сорвать с нее одежду всю до последней нитки, раскинуть обнаженную в сверкающей короне ее изумительных волос и взять, наконец, то о чем тело молило столько времени. Утолить бушующую в груди всепожирающую ярость. И она мягкая и податливая, доверившаяся и доверяющая позволила ему все, что он хотел, что он только мог в этот момент вообразить… Уже позже, лежа на своей одинокой постели в не менее одинокой квартире, после того, как отвез ее домой не сказав ни единого слова, не оставив и тени надежды, которую как ни крути, дать не мог, мечтая, желая, чтобы его наваждение упившееся, пресытившееся, умиротворенное оставило его, наконец в покое и о том, что бы это безумие, еще греющее кровь в его венах, повторилось снова. И не зная какое желание ему ближе и родней, к какому из них стоило все же стремиться он взял телефон с прикроватной тумбочки и нисколько не задумываясь ни о времени, ни о том, как все это могло и должно было выглядеть со стороны написал всего два слова: «Ты одна»? Отправил сообщение. И прежде, чем он успел задуматься, сообразить о причине своего поступка и о том, на что же рассчитывал пришел ответ: «Да». И этого короткого, лаконичного слова оказалось достаточно, чтобы мозг его, которым Итачи не пользовался с того самого момента, как столкнулся с ней в лифте, окончательно утратил бразды правления над вверенным ему телом. Телом, которое лучше брюзжащего, сомневающегося и спотыкающегося мозга знало, что ему нужно и чего оно хочет. Он гнал автомобиль по шоссе нарушив все скоростные ограничения по пути не боясь, что стражи порядка завалят его штрафами или и вовсе лишат водительских прав. Гнал так, будто от скорости с которой он окажется у нее зависела его собственная жизнь. Гнал, будто за ним гнались все черти Ада! А может он и сам был одним из них. Минори встретила его на пороге своей маленькой квартиры, которую снимала пополам с соседкой. Растрепанная, точно только что встала с постели в тонком халате игриво сползшем с ее округлого плечика, которое хотелось незамедлительно покрыть россыпью поцелуев. Он жаждал ее так, что судорогой сводило низ живота. Глаза его пылали голодом и Минори, всего раз взглянув в них все поняла и приняла. Она готова было, точно сама того же желая дать ему все, что бы он не попросил. Однако в этот раз разум все же сохранил первенство и втиснул в ставшую слишком тесной черепную коробку одну единственную мысль: «Он не мог»! Не мог воспользоваться ее доверчивостью, ее страстью, ее ответным желанием. Он будет настоящим ублюдком, если возьмет все это и с жадностью поглотит, но дать ничего взамен, кроме физического удовольствия и уважения, которое он непременно будет проявлять к ней он не мог. Его сердце и душа давно отданы другой женщине и затмить ее не сможет никто. Поэтому он должен был сказать ей, предупредить, дать выбор. — Послушай, — его хриплый дрожащий от нетерпения голос наполнил собой лестничную клетку. Она вскинула на него глаза тускло горящие в темноте, словно две путеводные звезды следуя за которыми он уже никогда не сбился бы с пути. И под этим взглядом мысли в голове Итачи окончательно меркли, истончались, исчезали, не оставляя в его сознании ни единого слова. — Меня влечет к тебе. Я хочу тебя. Хочу безумно, но… это только физическое влечение, понимаешь. Если ты хочешь… тебе нужны романтические отношения, свидания, цветы, прогулки до рассвета, слова любви и планы на дальнейшую семейную жизнь — ничего этого я тебе не дам. Просто не смогу. По ряду причин к тебе лично отношения не имеющим. Я никого не смогу полюбить. Если для тебя это важно, скажи сейчас. Я уйду и больше никогда тебя не побеспокою, клянусь! Минори Ёсикава смотрела на него ничего не говоря, казалось, бесконечно долгое время за которое Итачи несколько раз успел пожалеть о том, что вообще открыл рот. Она была так соблазнительна, так сладка, что его руки неудержимо дрожали жаждая прикоснуться, ощутить под пальцами мягкость ее кожи. Мягкость плоти превращающихся в его руках в податливую глину. Ее нежные, осторожные прикосновения от которых тело Итачи покрывалось россыпью беспокойных мурашек. И хуже всего, мучительнее, что он уже успел вкусить этот восхитительный яд. Вкусить и подсесть на него и теперь, как заправский наркоман, ожидать новой дозы. Ожидать и сгорать на медленном огне от страха, что откажет, закроет перед ним дверь и не пожелает больше никогда видеть. Итачи обещал и собирался честно сдержать данное слово, вот только понятия не имел как в таком случае заставить собственное тело, рвущееся каждой клеточкой к новому глотку удовольствия, повиноваться разуму и уйти, отступить, исчезнуть из ее жизни? И будто видя, чувствуя, зная, от каких мыслей его разум бросается из крайности в крайность, стремясь утешить его опасения, девушка вздохнула: — Мне не нужна романтика, — ее глубокий грудной голос волновал его не меньше, чем тело, но сейчас взволновал гораздо сильнее словами, которые она произносила: — Не нужны свидания и заверения в любви, глубокие чувства… Мое сердце на них не ответит. Он понял ее, понял слова, что так и не сорвались с губ Минори Ёсикавы, как не сорвались с губ его собственных. Они оба уже давно любили, но чувства эти не знали взаимности и это признание позволило Итачи испытать облегчение. Его не интересовало, кто же тот мужчина, который покорил ее сердце, как не хотел бы, чтобы и его самого расспрашивали на данную тему. И пусть между ними никогда не будет ничего кроме физической близости, они будут понимать друг друга, как никто иной. Он протянул к ней руку, сжал в пальцах узкую ладонь, притянул девушку к себе и позволил пожирающему его внутренним пламенем желания обрушиться на нее с силой контролировать которую он был уже не способен. Минори улыбнулась ему в губы и мягко отступая шаг за шагом увлекла мужчину испытывающего к ней лишь физическое влечение в темную пустоту квартиры. Глава 2 Итачи никогда не собирался приводить в свой дом женщин с которыми спал. Для встреч с ними всегда находилось другое место, будь то номер отеля на пару часов или снятая на несколько дней квартира, но с Минори все с самого начала пошло не так. И не только она была в этом виновата. От свиданий в номерах отеля он отказался буквально сразу после начала их, только для секса отношений. Хватило пары раз, чтобы навсегда отвратить желание к подобным встречам. Стоило ему отвернуться всего на мгновение, кто-нибудь обязательно пытался с Минори познакомиться, пригласить на свидание и хорошо, если вел себя достойным образом. Гораздо чаще у нее интересовались сколько она берет за ночь. Подобное отношение к женщине, с которой он делил постель Итачи не нравилось и больше про номер отеля он не заговаривал. Тогда они начали встречаться у нее, но и эта идея Итачи вскоре надоела. Девушка снимала жилье пополам с соседкой, работающей медсестрой в городской клинике и встречаться им удавалось лишь в те дни, когда та уходила на суточное дежурство. Быть привязанным к графику, который не сам выбирал Итачи тоже не воодушевляло и вскоре он начал искать выход из сложившегося положения. Разрывать связь с Минори он не собирался, больше того его влечение к ней только возросло и встреч раз в три дня ему совершенно не хватало. Но как же быть? Он задумался о съемной квартире, но времени, что они проводили вместе было больше, чем они находились по отдельности и получив, наконец, возможность удовлетворять свои потребности всегда, когда захочет, Итачи вряд ли оставил ей свободное время. Так последние два месяца они и проводили здесь, в его квартире и его же постели, где сейчас Итачи лежал, ожидая рассвет тесно прижимая к себе обнаженную девушку, путая пальцы в ее длинных волосах пока она спала после нескольких часов безумной любви. Она давно уснула, а он почему-то никак не мог успокоить разбушевавшиеся мысли, то и дело гоняя их в голове. Он думал о том, как быстро его привычный уклад изменился и что это его совершенно не отталкивало и не пугало. Что каждую ночь, за редким исключением, она проводила в его объятиях. Что в ванной комнате у нее своя зубная щетка, шампунь и кучи маленьких флакончиков жизненно необходимых для ухода за ее непослушными волосами, второй комплект полотенец, ее собственный банный халат и тапочки у входа. Что когда она проснется и пойдет в душ он будет варить кофе, который сам никогда не любил, но она не могла без него окончательно проснуться и слушать ее приглушенное пение из-за матовой стеклянной двери. И что потом ему придется отвести ее домой, оставить всего на пару часов, чтобы спустя это безмерно долгое время встретиться снова уже в офисе и делать вид, что они всего лишь начальник и подчиненная, которые, однако, хранят одну важную тайну. А после окончания рабочего дня они снова окажутся в его квартире, его постели и цикл повториться вновь, как отлаженный механизм швейцарских часов. И что ничего из этого ему совершенно не хочется менять. Трель телефонного звонка внезапно разрезавшая тишину ночи заставила его забыть о собственных мыслях и выбраться из потели со скоростью атакующей кобры. Этот рингтон стоял только на одного человека женщину, которую он любил всем своим сердцем. — Изуми? — Он старался говорить тихо и спокойно, но в груди, словно оживший вулкан, растеклось всеобъемлющее тепло радости, нежности и нежной тоски, которые он так старательно укрывал от окружающих и самого себя. Но тут же в животе скрутило, смяло, стиснуло беспокойством. Изуми не могла позвонить просто так, тем более в такой час. Он почувствовал, как тело покрылось испариной еще предчувствуемого, но уже осязаемого страха. — Что-то случилось? — Итачи! — она взвыла, глуша слова всхлипами истеричных рыданий таких горьких, что сжалось сердце. — Помоги мне! Помоги, прошу! Итачи не требовалось выяснять причин, достаточно того, что любимой женщине требовалась его помощь от беспокойства о которой его обдало ледяной волной. Сейчас Изуми была одна. Шисуи уже третий месяц находился за границей, контролируя строительство заказанного их компании объекта, а так же стремясь привлечь новых инвесторов и никак не мог в этот момент позаботиться о жене. Он отключил вызов и стремительно рванулся к гардеробу выхватывая, срывая с вешалок первые попавшиеся под руку брюки, рубашки… спешно одеваясь, криво застегивая пуговицы и совершенно не беспокоясь об этом. Она открывает глаза и смотрит на него из-за завесы волос. На его рваные, торопливые попытки натянуть на себя одежду. — Уходишь? Итачи замер, точно только теперь вспоминая, что находился в квартире не один. Что есть кто-то еще, перед кем следовало бы объясниться и извиниться. Что, возможно и, даже скорее всего, она прекрасно слышала вопль мольбы Изуми из динамика телефона, вопль женщины к которой он убегал среди ночи, но почему-то сказать правду он не смог. Будто только стоит произнести при ней имя любимой женщины и что-то в его жизни, душе, сердце, к чему он оказывается катастрофически не готов, изменится. Он не знает, какие последствия для него лично эти изменения могли бы принести, но проверять нет никакого желания и он, глядя в ее штормовые глаза лжет еле ворочая предателем-языком: — Нужно отъехать, по работе. Спи. Она провожает его взглядом, который он прекрасно ощущает у себя между лопатками, но повернуться и встретить его глаза в глаза у него не хватает то ли смелости, то ли желания. Он так и покидает квартиру ни разу не обернувшись к ней и вдохнуть спокойно сумел лишь когда оказался по другую сторону двери. Что-то в груди его заныло, забилось встревоженным мотыльком, заскулило протяжно, сиротливо… но какое это имело значение, ведь его помощь сейчас, немедленно требовалась любимой женщине! *** — Итачи, помоги мне! Изуми рыдала, согнувшись пополам у кухонного столика. Хватаясь окровавленными руками за живот ниже которого по подолу домашнего платья и ногам растекалась кровь. Кровь! Ее кровь! Драгоценной ни с кем не сравнимой, самой любимой женщины. Итачи задохнулся, охваченный ужасом. Сердце сжалось, болезненно стиснулось в клетке ребер, облилось холодом и замерло, словно желая остановиться. Словно с кровью Изуми и из него, просачиваясь, как песок свозь пальцы ускользает душа. Он бросился к ней, схватил окровавленные руки, сжал в ладонях, притянул к груди еще не понимая, что же именно произошло и как он может все исправить. — Ребенок, — пробормотала сквозь слезы Изуми растерзанными в кровь искусанными губами повторяя точно в бреду, — ребенок! Я должна сохранить этого ребенка! Теперь Итачи понял, что произошло и душу его охватили ярость и страх. Ребенок, которого они с Шисуи мечтали зачать с самого дня свадьбы, но который так и не желал появляться на свет. Десятки врачей, сотни назначенных препаратов, которые и Изуми и Шисуи пили горстями и кололи уколами все эти годы. И вот жизнь, выстраданного, вымоленного у каждого отдельного Божества ребенка висела на волоске. Итачи почувствовал остро боль и отчаянье женщины, так мечтавшей о младенце и эта боль отозвалась в нем самом разливающимися по венам лезвиями. Он подхватил ее на руки, бережно, словно фарфоровую куклу прижимая к своей груди. — Все будет хорошо, — заверил Итачи, хоть сам уверенности не испытывал. — С ребенком ничего не случится. Изуми прижалось головой к его груди, успокаиваясь и утихая, ощущая заботу и защиту окружившую ее коконом его объятий. Итачи здесь, пришел на помощь и это значит, что все действительно закончится хорошо. И, больше не рыдая, а лишь коротко всхлипывая, позволила ему вынести себя на улицу и усадить в машину, которая уже через пару мгновений сорвалась с места увозя жаждущую спасти своего ребенка мать в перинатальный центр. *** Вернуться домой Итачи удалось только через двое суток. Все это время он находился подле Изуми, которой в первые моменту по поступлению потребовалось хирургическое вмешательство, которое сам Итачи пережил с огромным трудом. К счастью врачам удалось остановить отслойку плаценты и сохранить жизнь плода. Однако потребуется долгое лечение и тщательный контроль во время беременности, чтобы все действительно разрешилось хорошо. Итачи порхал над прикованной к больничной койке капельницами Изуми стремясь предупредить любое ее желание, а так же находясь в постоянном контакте с Шисуи. Троюродный брат, узнав о том, что жене грозит выкидыш бросил работу и первым же рейсом вылетел домой. Но весь это заняло двое суток, во время которых Итачи нес вахту, сменившись только прибывшим прямо из аэропорта Шисуи. Только после этого он смог вздохнуть с облегчением и вернуться к прежней жизни. За эти дни он ужасно устал и теперь мужчине хотелось провести вечер с Минори. Он знал, что оставаться в его квартире после его ухода девушка не стала и совершенно точно эти дни провела у себя. Он мог бы позвонить и попросить ее приехать, как делал иногда, но теперь, перестав беспокоиться о Изуми, он постоянно возвращался мыслями к их последнему разговору. К его лжи, вина за который колола под ребрами и требовала, как минимум, извиниться. Поэтому Итачи решил, что должен поехать к ней лично и все объяснить, но, прежде, не помешало бы принять душ и переодеться. Еще не зная наверняка, не получив тому никаких подтверждений и доказательств, но Итачи ощутил это кожей едва переступив порог собственной квартиры. Ее нет. Не только здесь и сейчас, не только в его квартире, ее нет больше во всей его жизни. Ощущение это, осознание ударило его так сильно, что мужчина буквально задохнулся. Оглушенный, контуженный он обошел пустую квартиру лишь убеждаясь в справедливости собственного предположения. Тапочки у входа, ее полотенце, халат, баночки для ухода за волосами, даже зубная щетка — исчезли. Как исчезла ее любимая чашка с мотивирующей надписью из которой она пила кофе по утрам, как и сам кофе и турка, с которой Итачи только научился справляться. Даже запах кофе которым, казалось, пропиталась его квартире исчез, растворился, рассеялся как дымка дурманящего сна по утру. Но это к лучшему. К лучшему, потому что зависимость, начавшая в последнее время между ними формироваться в конечном итоге ни к чему бы хорошему не привела. Рано или поздно эта связь изжила бы себя и порывая с ней они лишь причинили бы себе лишней боли. Боли, которую Итачи никогда не желал ей причинить, но которую причинил бы. Он не хотел Минори зла и хорошо, что она сама приняла решение уйти, оставить его, бросить… Он примет и поддержит не только это решение, но и любое другое, которое ей покажется верным. Если она захочет уйти и из его компании, он сделает все, чтобы она как можно скорее нашла другую работу и ни в чем не нуждалась в это время. Он сделает все, чего она только пожелает… Он взял телефон, сжал в руках намереваясь набрать хорошо знакомый номер, но одернул себя. Время позднее, скорее всего она давно спит и будить ее он не станет. Да и едва ли она хочет слышать сейчас его голос. Они поговорят завтра на работе. Он вызовет ее к себе как начальник подчиненную и они уладят вопрос деловыми методами. Завтра… Ведь за одну ночь ничего случиться не может. Но уже утром он понимает, что, пусть не за одну, а за две ночи, но измениться может многое. Едва войдя в офис Итачи попросил секретаря вызвать к нему Минори Ёсикаву, но ответ, полученный от секретаря немало его поразил и лишний раз подтвердил его собственное предчувствие. Она ушла, оставив после себя лишь воспоминание и тоску словно ее никогда не существовало. С работы она уволилась в тот же когда он оставил ее в постели, сослалась на личные обстоятельства и выплатила неустойку только бы не дорабатывать предусмотренные договором четырнадцать дней. Возмутившись и действиями сотрудников, не посчитавших нужным уведомить его о увольнении и тем, что она не оставила ему шанса поступить правильно, и как бы не хотелось Итачи решить оставшиеся вопросы при личной встрече он, все же, берется за телефон — холодный, бездушный инструмент, который не позволит по выражению ее лица и глаз понять, о чем именно она думает. Несколько попыток дозвониться на номер, каждая цифра которого отдавала в груди глухим сердечным стуком так и не увенчались успехом. Как остались и без ответа полетевшие следом сообщения в которых сухим директорским тоном Итачи просил прийти, чтобы уладить финансовую неразбериху возникшую в связи с ее увольнением. Но и те остались без ответа. И это раздражало! Уже поздним вечером, уставший от молчаливого игнорирования и намотавший по пустой, холодной, осиротевшей квартире несколько десятков кругов так и не найдя успокоения он схватил ключи с тумбочки и, не нуждаясь больше ни в чьем разрешение, не опасаясь, что не имеет больше никакого права вот являться, запрыгнул в машину и выжал педаль газа в пол. С такой сумасшедшей, запредельной скоростью, словно за ним мчались все черти Ада Итачи гнал по этой дороге всего один раз. Тот самый изменивший между ними все. С тех пор он так часто бывал в этом квартале, что успел запомнить чуть ли ни каждую трещину на фасадах возвышающихся по обе стороны зданий, каждую яму и выбоину на дороге. Каждую собаку лающую с остервенелой яростью на проезжающие мимо машины. Он знал здесь все так, точно прожил не один год. И этот дом и подъезд, и лестничные пролеты отделяющие от него женщину, которую он желал и желать, пусть и смирился с ее решением не перестал. Вверх по ступеням к двери за которой жила и дышала его… — Съехала, — огорошила Итачи открывшая дверь соседка с которой Минори снимала квартиру последние три года. Та самая соседка, графику работы которой они придерживались в своих встречах, пока ему все это не осточертело. Та самая соседка, которая теперь рушила на корню все его стремления и надежды. — Нового адреса не оставила. Сказала только, что поживет у родственников какое-то время. Но кто являлись этими родственниками и их адреса соседка так же не знала. Оставшись ни с чем и сделав единственное возможное в данный момент, Итачи оставил соседке визитку с просьбой связаться с ним, если Минори объявится. Но глубоко в душе знал, что звонка не дождется. Глава 3 Он должен был все бросить. В конечном итоге главное, что его действительно заботило и волновало — Изуми и ее ребенок. Но рядом с ней был Шисуи, любящий супруг не отходящий от нее ни на шаг и ни в чьей иной помощи она больше не нуждалась, а у Итачи не находилось смысла, чтобы оставаться с ней рядом. Он совершенно не мог понять, что с ним происходит. Его снедала апатия, быстро, неконтролируемой вспышкой переходящая в ярость крушащую все на своем пути. Он стал нервным и дерганым, сотрудники старались как можно меньше попадаться ему на глаза. Он почти не спал колеся до рассвета по городским улицам в тщетных попытках найти, увидеть хоть издали, даже не ее саму, но тень мелькнувшую у рекламного щита, уловить запах ее туалетной воды чтобы знать, поверить, что она все еще существует в его реальности. Когда же он обессиленный, измотанный бесконечными поисками проваливался в зыбкий, тревожный сон, то, наконец находил видение ставшее его насущной болью. Находил ее нежную, податливую, мягкую. Шепчущую его имя в сладком бреду и вторящую его собственному голосу: — Ты сводишь меня с ума. Я больше не смогу тебя забыть, не смогу без тебя… — Не говори так, это все ложь. — Нет, я искренен как никогда. — Возможно, но утром ты все равно не вспомнишь ни единого слова. — Вспомню и больше тебя не отпущу. Верь мне! Он никогда не произносил таких слов, но язык его будто чувствовал с ними родство. А, может, он хотел их произнести в будущем, которое Минори своим исчезновением разрушила. И просыпаясь с болью в груди и чувством гнетущей тоски он снова бросался на ночные улицы мечтая отыскать. Но как бы ни искал, как бы ни надеялся Минори нигде не находилась так, что ему начало казаться будто ее никогда не существовало на самом деле, что он выдумал ее сам и теперь гоняется за иллюзией созданной собственным воспаленным безответной любовью к Изуми разумом. И в тот момент, когда руки его опустились и мужчина был близок к тому, чтобы признать, что Минори навсегда для него потеряна, судьба столкнула их снова, в месте где встретить ее он никогда не ожидал. Изуми выписали из больницы после четырех недель терапии. Состоянию ни ее, ни ребенка больше ничего не угрожало и Шисуи мог вернуться к оставленному на время проекту. Поэтому он попросил Итачи завести ему отчеты о проделанной в его отсутствии работе, которую тот последние недели курировал удаленно. И именно в доме троюродного брата, в доме, который посещал столько сотен раз, что знал, как свой собственный, в доме, где жила, дышала, смеялась женщина, что он любил столько лет… а, может, он только думал, что любил? Итачи прекрасно помнил с какой легкостью принял отношения Изуми и Шисуи. И пусть сам он страдал, ничего предпринимать, чтобы добиться любимой женщины он никогда не собирался. Но стоило Минори оставить его, он превратился в городского сумасшедшего рыскающего по улицам в ночи с единственной целью: найти ее! Его одержимое желание оправдаться, позаботиться о ее благополучии, найти для нее новую работу было продиктовано не только желанием вернуть ее, но и оберегать и не отпускать всю оставшуюся жизнь. И в этих самых стенах, что часто служили убежищем и ему он встретил ту, что так долго искал, но никак не мог найти. Он видел лишь локоток и взметнувшиеся пряди густых, вьющихся крупными кольцами волос стремительно исчезнувших за дверью соседней комнаты в тот самый момент, когда Шисуи распахнул перед ним входную дверь. Но этого короткого видения для его обостренного восприятия оказалось более чем достаточно, чтобы окончательно и бесповоротно увериться, что не ошибся. — Почему… она здесь? — он спросил это таким тоном, точно в действительности сомневался, что глаза его не подводят, настолько неожиданным стало для него потрясение. — Минори? — удивился Шисуи, окинув его подозрительным и немного испуганным взглядом. — А почему бы ей не быть здесь? Минори моя сводная сестра. — Что? Итачи показалось, что земля ушла у него из-под ног! Пошатнувшись, он схватился за спинку стула, чтобы удержать равновесие, но троюродный брат, увлеченный своим рассказом, этого не заметил. — Минори приходила на нашу свадьбу, но смелости подойти и поздравить нас лично ей не хватило, — продолжал Шисуи извиняющимся тоном. — Мы нашли оставленный подарочный конверт лишь на следующий день и Изуми решила, что нужно обязательно поблагодарить ее лично. С тех пор мы периодически встречались и, когда Минори окончила университет, я предложил ей работу в твоей компании. Ты ведь все равно набирал новых сотрудников! Откуда мне было знать, что вы не поладите?! «Не поладили»? Ему хотелось впиться пальцами в собственное лицо, прорвать кожу до крови и громко, надрывно, совершенно безумно расхохотаться. Не поладили! Да они поладили так, как Шисуи никогда не сумел бы вообразить! До стиснутых пальцев, горячих, горящих на губах поцелуев, до сплетенных в тесный клубок тел, до дрожи, до яростного, неистового желания, до хриплых, сбивающих дыхание стонов и мольбы не прекращать. Они настолько поладили, что потеряв, лишившись в один миг он потерял и себя самого. Поладили еще три года назад, — и больше Итачи не сомневался в значение снов, что мучили его последнее время, — на той самой свадьбе, вспоминать которую так не любил. Свадьбе, что стала концом и началом его жизни одновременно. Поладили так, что теперь брошенный, осиротевший он не мог ни есть, ни спать, ни дышать. Он не мог без Минори, не мог уже давно, но понял, лишь потеряв. — Но, почему ты мне ничего не сказал? — В голосе Итачи плескалась, перекатываясь по языку ярость. — Не сказал, — потирая висок принялся объяснять Шисуи, — потому что знал, как ты и дядя относитесь к моей матери и ее семье. Я не хотел, чтобы ты изводил Минори только из-за того, что ее родила моя мать. И не хотел, чтобы по офису пошли сплетни, будто ее взяли на работу лишь из-за родства со мной. Минори прекрасный специалист, будь это не так, я никогда не предложил бы ей работу. Итачи стиснул зубы. В словах троюродного брата был смысл, вот только он никогда не имел ничего против его матери. Единственное, что на ее счет произносил Итачи, так это просил Шисуи прекратить тщетные попытки наладить отношения с родившей его женщиной, раз та сама не желала идти на контакт сколько бы тот не пытался. Он произнес их перед свадьбой Шисуи, когда тот отправлял матери и сестре собственноручно написанные приглашения на торжество. Но, похоже, именно эти слова и привели его к такому финалу. — Откуда мне было знать, что, даже не зная о нашем с Минори родстве, — продолжал Шисуи, — ее квалификация тебя не устроит и ты уволишь ее. — Я ее не увольнял! — не сдержав гнева рыкнул Итачи. Итачи не желал выяснить: кто прав, кто виноват. Главное, что Минори была здесь, рядом, в соседней комнате, только руку протянуть. Не желал больше терять ни минуты, ни мгновения! Оставив Шисуи недоуменно сверлить взглядом собственную спину, он направился к двери комнаты за которой билось его сердце! Изуми увидела его первой. Улыбнулась, протянув руки навстречу. — Итачи-кун, хорошо, что пришел! Он коротко обнял ее и, отпрянув, оглядел с головы до ног. Смотря на нее и, точно видя впервые в жизни, совсем иной, чем видел всегда: высокую, тонкокостную женщину с большими темными глазами и бледной кожей… но сердце его не ёкнуло, как привычно делало на протяжении стольких лет, не пропустило удара, не сорвалось в бешеный галоп стремясь разломить изнутри рёберную клетку. Сердце его оставалось спокойным перед ней, как и он сам отпустив, наконец, свои прежние к ней чувства. Но щемяще замирало, подрагивало, взволнованно трепыхалось при мысли о Минори. — Рад, что с вами обоими все в порядке, — искренне заверил Итачи не помня, чтобы когда-нибудь говорил с ней с такой легкостью. — Остаток беременности придется провести под пристальным вниманием врачей, — пожаловалась Изуми. — Но главная угроза устранена. И все благодаря тебе. Этот ребенок родиться и будет жить благодаря тебе, Итачи-кун. — Ничего особенного я не сделал. Шисуи на моем месте поступил бы так же. Он не имел в виду, что ставил себя на место троюродного брата в их браке, он имел в виду свою собственную, не имеющую к ним никакого отношения семью. Семью с женщиной, которая находилась здесь, совсем рядом, но Изуми не являлась. Которая стояла с напряженной, гордо выпрямленной спиной не желающая бросить в его сторону даже короткий взгляд, как застывшая, величественная статуя от которой невозможно оторвать глаз. Эта женщина, с которой он хотел, мечтал, жаждал провести всю оставшуюся до самой смерти жизнь, родить детей — всё то, о чем в грезах о Изуми никогда не задумывался. — Конечно, — улыбнулась Изуми теперь никто иная, как друг, супруга брата и мать его будущих племянников и племянниц, коих, Итачи надеялся, у них будет много. И тут же спохватилась, взмахнув тонкими руками: — Ой, я даже не предложила тебе чаю! Хочешь? И прежде, чем Итачи успел ответить или вымолвить хоть слово, бросилась к двери танцующей походкой. — Я мигом! — Лучше я сама, — застывшая статуя прекрасной и самой любимой женщины, которой Итачи украдкой любовался, ожила повернулась к невестке, сошла с места. На лице ее играло выражение, по которому прекрасно угадывалась, что оставаться с ним наедине она не имела ни малейшего желания и искала любой предлог лишь бы сбежать. — Доктор запретил тебе чрезмерные нагрузки. — Я собираюсь заварить чай и только, — отмахнулась Изуми. С лица ее не сходила улыбка, а взгляды, которые она посылала Итачи не позволяли ошибиться — она знала. Догадалась ли по средствам непостижимой женской интуиции, или обе женщины давно обо всем поговорили и расставили точки над «i», не имело значение, но знала и старалась ему помочь игнорируя недовольный взгляд золовки под нахмуренными бровями. Выскользнула из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Минори стояла к нему спиной, делая вид, что в комнате кроме нее никого нет, провожая спину скрывшейся за дверью Изуми взглядом. А Итачи, впившись глазами в ее родной и желанный образ не мог поверить счастью и радости охватившим его тело и душу, стоило лишь увидеть ее. Он ужасно скучал и сейчас больше всего на свете хотел сжимать ее в своих объятиях крепко, сильно и никогда не разжимать рук. Но она повернулась, окатила, словно ледяной водой взглядом серых туманных глаз и очарование момента исчезло. — Я не знала, что ты будешь здесь, иначе не пришла бы, — сразу заявила она и Итачи поразила холодность в ее словах. — Я только попрощаюсь с братом и невесткой… Она шагнула к двери, но Итачи, не желая больше ее отпускать, перехватил руку девушки, заставив остановиться. Она была так близко, что он чувствовал тепло ее тела, а волосы ласкали его лицо. На минуты, казавшимися в звонкой тишине часами, они стояли не шевелясь, словно любое даже незначительное движение разобьет реальность на множество мелких осколков. И тогда уже ни исправить, ни собрать, ни склеить не выйдет. И чем дольше тянулась напряженная, как струна тишина, тем сильнее Итачи ощущал подступающее к горлу ощущение паники. Что, если уже ничего не вернуть? Что, если ей ничего от него на самом деле не нужно? Что, если тот мужчина, которому принадлежало ее сердце, все еще владел им? Что, если это только он один влюблен? И мысли эти, ужасные, тревожные метались в его сознании ровно до того момента, как ресницы ее дрогнули и сокрыли в своей тени глаза штормового неба, в которые он так хотел вглядеться снова. Это движение, словно мановение бабочкиного крыла, разорвало сдерживающие его оковы. — Не уходи, — тихо, почти неслышно проговорил он, шагнув к Минори навстречу. Она вздрогнула, отступила. Шаг, другой… в глубь комнаты, к дальней стене, подальше от двери способной подарить ей путь к отступлению. Больше он не позволит ей сбежать, не позволит исчезнуть. По крайней мере до того момента пока они не поговорят. — Я должен был догадаться. У вас с Шисуи похожая форма лица, разрез глаз, волосы… В его памяти всплыл образ восьмилетней девчонки, увиденный в то единственное лето, которое она проводила со старшим братом. Той девчонки, что бегала за ними хвостом, прося поиграть с ней, а они, будучи более взрослыми и занятыми своими очень важными делами, не желали тратить на нее время. Девчонки, волосы которой, выбившиеся из прически, постоянно за что-то цеплялись, путались и собирали в себе целый ворох листьев, травы и веток, когда она лазила за ними по кустам, где Шисуи и Итачи пытались от нее спрятаться. Той девчонки, что, уезжая в конце летних каникул, подбежала к нему, звонко чмокнула в щеку и заявила, что обязательно выйдет за него замуж когда вырастет. И, похоже, это чистое, искреннее детское желание тронуло даже Богов, раз они решили осуществить его, позволив полюбить ее так сильно и крепко, как он не любил никого в жизни. — Это у нас от мамы, — пробормотала она не зная ни куда отвести взгляд, ни куда деть беспокойно мечущиеся вдоль тела руки, сбивчиво заговорила: — Послушай, мне жаль, что так получилось. Я не собиралась попадаться тебе на глаза и не собиралась о себе напоминать. Но Изуми лежала в больнице и Шисуи попросил меня подождать ее выписки… — Прости меня, — оборвал ее Итачи не отрывая жадного взгляда от ее глаз. Она удивленно воззрилась на него. — Простить? — Она моргнула, пробежалась взглядом по его лицу, словно не верила собственным ушам и по выражению искала подтверждение истинности услышанного. — Нет, Итачи, тебе не нужно просить прощения. Я всегда знала на что иду. Знала, что всего лишь замена женщине, которая тебе не досталась и, что сама я ничего для тебя не значу. Я знала… решила рискнуть, но не рассчитала сил. Хотела, только чтобы быть с тобой, но не могу… не могу быть никем… Поэтому будет лучше, если… — Ты никогда не была заменой, Минори. — Он не дал ей договорить, обхватил ладонями ее лицо, огладил кончиками пальцев щеки, вгляделся в штормовые глаза готовые разразиться дождем. — Никогда не была никем. Все, что было между нами было нашим с тобой — не кем-то другим. Да и как можно сравнивать тебя с кем-то, ведь ты неповторимая. Единственная на всем белом свете Минори Ёсикава, девушка, которая превратила мою квартиру в кофейню, которая поет по утрам в душе, которая на мытье волос тратит времени больше, чем на сон. Девушка, с которой я хочу засыпать и просыпаться, хочу делить ванную комнату и полотенце, хочу ходить на свидания, болтать ни о чем до рассвета и дарить ей цветы. Девушка, с которой я не желаю расставаться даже на те два часа, когда завожу ее домой переодеться. Девушка, которая свела меня с ума и я больше никогда не смогу ее забыть и не смогу без нее. Минори, смотрящая на него широко распахнутыми удивленными глазами, пусть и не верящая, но жадно ловящая каждое слово, вздрогнула в его руках, как от электрического разряда. — Ты помнишь? — не прозвучало ни звука, лишь шевельнулись губы. Он кивнул, прикрыл глаза и, не выпуская из рук ее головы, наклонившись вперед, прижался лбом ко лбу девушки. — Но жалею, что не вспомнил раньше, — тихо, чтобы слышала только она, зашептал Итачи и в голосе его, пусть едва различимом на слух, слышались боль и тоска. — Что не понял вовремя отчего мое тело, мои плоть и кровь, так отчаянно, неистово стремятся к тебе. Жаждут невыносимо тебя коснуться, обнять, прижать к груди, к самому сердцу. Почему не могу, сколько сил ни прикладывай, отстраниться от тебя, как и не желаю этого. Вспомни я раньше, что дал тебе обещание, которое не сдержал и то, что между нами было я не причинил бы тебе столько страданий. Он разомкнул веки и вгляделся в ее порозовевшее от смущения и удовольствия лицо. В сияющие, еще робкой, но уже такой очевидной надеждой глаза. На изломанные в робкой улыбке губы. — Вспомни ты об этом тогда, то не подпустил бы меня к себе и на милю, — возразила Минори. Он улыбнулся в ответ. Она была права. Вспомни Итачи о их ночи в самом начале, то испугался бы сближаться с ней. Испугался, что она, каким-то неведомым образом, затмит собой незыблемый образ Изуми в его сознании, душе и никогда не позволил бы этому случиться. Однако теперь, когда самые худшие его опасения свершились, когда эта милая, очаровательно округлая женщина с непослушной копной темных волос и умопомрачительными глазами отмыла, очистила, отскребла из его гоняющего кровь органа всякое упоминание о прошлой влюбленности и прочно села на, удивительно подошедший ей по размеру трон, он был счастлив, что ничего не помнил. — А теперь я люблю тебя и хочу провести с тобой всю жизнь, до самой смерти. Если ты, конечно, согласна? Она вздохнула, мазнула кончиком розового языка по губам, привстала на цыпочки и прикоснувшись к его рту легким, едва ощутимым поцелуем прошептала: — Согласна! Он припал к ее губам жадно целуя, лаская языком, пробегая руками вдоль волнительных изгибов ее тела и прижимал к себе так близко, как боялся, уже не сможет никогда. Чувствуя разливающуюся по венам всеобъемлющую, горящую радость и бескрайнюю возрождающую любовь. Чувствовал, что лишь рядом с ней, одной единственной на всем белом свете, он обрел свое место, свой дом, свою тихую гавань.