платина

Азула положила голову Мэй на грудь, по-хозяйски растянувшись между ее колен. Мэй скривилась, отворачивая голову, потому что аккуратно собранные волосы Азулы щекотали ей нос, и острые зубцы позолоченной заколки каждый раз грозились воткнуться в глаз. Вес тела Азулы прижал ее руки к груди, и у нее чесался затылок от того, что она не могла пошевелиться. Азула наполовину повернулась к ней; тупой конец ее наплечника вонзился в бок Мэй, и она уже была готова столкнуть Азулу с себя, когда чьи-то руки схватили ее за лицо и притянули ближе, и она почувствовала искусанные губы Азулы на своих. Азула сразу же углубила поцелуй, бесстыдно и почти по-мужски. Ее длинные аккуратные ногти впились в скулы Мэй, и воздух, который она выдыхала, стал неожиданно горячим. Огненный пар обжёг ей ресницы. Мэй почувствовала своей обездвиженной рукой, как пресс Азулы напрягся, когда она привстала на коленях, и затем знакомый и теплый вес опустился на её бедра, и Азула наполовину оседлала её; Мэй знала, что она просто не хочет, чтобы ее подруга попыталась уйти. Она положила руки на спину принцессы, наслаждаясь тем, как гладкая ткань сминается под давлением ее ладони, и какой приятной ощущается твердость чужого тела над ней. Азула укусила ее губу, сильно, и неловко отстранилась, когда слюны между ними стало так много, что ей нужно было сглотнуть. Между ними стало так жарко. Сердце Азулы билось, как птица в клетке, и она генерировала отчаянный, злой жар; ее руки были горячими, когда забрались под жилетку, а потом и нижнее платье Мэй. Мэй всегда думала, что это было очередной маниакальной фазой Азулы, и почему-то центром внимания своей принцессы выпала участь стать ей. Случайно, безразборчиво. То, как Азула целовала её, прижимала к себе, и то, как она до боли сжимала и оглаживала её грудь, и как ее пальцы скользили между бёдер Мэй, оглаживая шов нижнего белья (конечно, Азуле никогда не хватило храбрости попытаться раздеть Мэй, или ее просто заводила мысль о том, что она могла забраться кому-то под одежду без сопротивления), было похоже на очередное хобби принцессы; она оказывала внимание телу Мэй строго и твердо, как это делали бы мужчины, точно так же, как категорично поправлял ее осанку Озай, когда Азула прицеливалась с луком. Азула, видимо, не знала лучше, чем похабные романы для женщин с плохим концом или рассказы Зуко. Наверное, ей так отчаянно хотелось научиться делать это и выпустить пар, что ей все равно было, что Мэй была женщиной и… Мэй. Мэй повернула голову, оголяя шею, и Азула тут же впилась в неё, без предупреждения или прелюдий; она сжала тонкую складку кожи между зубов так, чтобы точно сделать больно. Мэй охнула, и ее рука дернулась вверх сама по себе. Она неловко опустила ее на голову принцессы, не зная, куда деться. Азула была безусловно уязвимой в таком положении, и Мэй почувствовала, как ее сердце тает. Несмотря на маниакальность и неправильность ее поведения, Азула доверяла ей достаточно, чтобы делать это. Её пальцы осторожно зарылись в аккуратно собранные волосы. «Мамочка», — Азула выдохнула в ее шею, пока ее рука искала складку в одежде Мэй, под которую она могла забраться. Это было сказано тихо, и стук крови в ушах Мэй был громким, но она все равно поняла, что не ослышалась. Она впервые увидела Азулу такой красной. Принцесса одернулась, будто ее облили холодной водой, и ее лицо мгновенно (по-страшному мгновенно) превратилось в каменную маску недоверия и отстраненности. Её рука замерла, всё еще касаясь рёбер Мэй, но жар ускользнул из-под ее пальцев, и она казалась внезапно холодной. «Азула…», — Мэй всегда сложно подбирать слова в критических ситуациях, и сейчас она абсолютно точно не знала, что сказать. Она не была Тай Ли и не могла разрядить атмосферу, и глаза Азулы смотрели на нее с внезапной болью и отрешённостью. Конечно, Азула уже решила, что Мэй будет использовать ее слабость, даже когда Мэй не успела ничего понять. Она видела, как принцесса закусила губу (уже от растерянной злости), и она знала Азулу достаточно хорошо, чтобы предугадать, что та сейчас разрабатывает гениальный план отстранения Мэй от тренировок и психологической контратаки. Азула искала в аккуратно собранных сборниках ее сознания компромат на Мэй. Она не могла это допустить, даже если ненавидела моменты, когда ответственность за сглаживание ситуации падает на нее. У Мэй было инстинктивное отвращение к попыткам приободрить человека, но сейчас это внезапно показалось незначительным. Она удивилась, когда слова просто слетели с ее губ: «Я не против». Азула смотрела на нее с ядовитым недоверием. «Я имею в виду, мне нравится. Я… мне нравится». Даже если Азула случайно выбрала её для удовлетворения своих животных интересов, Мэй не могла отрицать, что каждый раз, когда руки принцессы касались её, что-то сжималось и отчаянно трепетало в ее груди. Она не хотела, чтобы это прекращалось. Мэй всегда боялась сделать недостаточно; недостаточно показать, как сильно ей что-то нравится. Мэй не могла сфальсифицировать свои эмоции, и она скорее убила бы себя, чем попыталась неискренне поблагодарить или утешить кого-то. У них с Азулой не было проблем с этим, потому что Азула брала ее силой, не задавая вопросов. Мэй почувствовала, что, без отвратительного давления ожиданий от кого-то, она могла показывать свои эмоции так прямо и так неудобно для других, как она хотела. Взгляд Азулы не покидал ее лица, ища хоть малейшую зацепку на злобное торжество или отвращение. Азула лучше других знала, как мимолетно и призрачно проскальзывали переживания на лице Мэй. Азула никогда не узнает, каких сил стоило Мэй улыбнуться ей. Мэй ненавидела улыбаться. В конце концов, Азула всего лишь хотела тепла чужих эмоций и понимания; она кусала и прижимала Мэй к себе, надеясь удовлетвориться собственным возбуждением и чувством власти, так, как учили ее с детства. Она могла называть ее так, как хочет. Мэй приподнялась на локтях, целуя угол чужих губ. И за этим последовал хаос. *** «Я тебе вообще нравлюсь?» — Мэй осторожно пригладила взъерошенные волосы Азулы, наслаждаясь шелковой мягкостью под подушечками пальцев. Она старалась, чтобы ее голос не дрогнул. Мэй смотрела на свое отражение в позолоченной заколке принцессы, сейчас криво сдвинутой и почти раскрывшейся. … Чьи-то пальцы коснулись кончика ее носа. «Мне нравится твой нос, — неуверенно протянула Азула, и ее палец сдвинулся, исследуя лицо Мэй, — И твои скулы». Это был дурацкий ответ на дурацкий вопрос, но Мэй была счастлива.