***
В какой уголок мира не закинула бы нас судьба, всегда приятно встретить человека, с которым можно о чём-то поговорить. Ещё приятнее, если этот человек приехал оттуда же, откуда вы. Англичанин рад увидеть англичанина в Германии, русский со слезами на глазах обнимет русского в Турции, но чосонец вряд ли встретит чосонца в Америке. Проведя три года в ней, Пак Чимин узнал только двух японцев и одного китайца. Оказавшись на лайнере до Йокогамы, Чимин не мог перестать цепляться взглядом за проходивших мимо мужчин, женщин и юношей в кителях, чьи лица напоминали о родной стране, куда Чимин так надеялся поскорее добраться. Он тосковал по Пусану, в котором родился и вырос. На протяжении трёх лет в Америке не переставал думать о нём, чувствуя себя не на положенном ему месте. Сейчас океанский воздух, смешивавшийся с запахами порта, кружил голову, даря чувство свободы. Чимин всегда слышал, как это слово стояло рядом с описанием Америки в целом, но на собственном опыте убедиться не удалось. Он не был свободен в Сан-Франциско, а потому испытал невероятное облегчение, когда узнал, что сможет вернуться обратно. Пак Чимин был переводчиком. Став лучшим студентом, получил, как казалось всей его семье, поистине великолепный шанс отправиться вместе с выездной редакцией одной газеты в Америку. Такие предложения не получали случайные люди, а Чимина пригласили лично, и он не имел права отказать. Он должен был собрать вещи и уехать в другую страну, не зная, как много проведёт в ней времени, поскольку продолжительность рассчитывалась исключительно по мере успеха в продажах их газеты. Успех был переменчивым. Газету издавали на чосонском для недавно прибывших на Гавайи иммигрантов, а также для всего малочисленного населения чосонцев вдоль тихоокеанского побережья. Чимин же занимался переводом газеты для местных жителей, расширяя аудиторию и позволяя газете просуществовать дольше. Во многом его усилиями газета продолжала издаваться по сей день, только Чимина рядом с ней уже не было. Его не хотели отпускать до тех пор, пока не пришла телеграмма от семьи, сообщавшая, что Чимину необходимо приехать в Пусан хотя бы на собственную свадьбу. За время отсутствия семья успела подобрать Чимину подходящую невесту. Он знал эту девушку. Её семья переехала в Пусан из Кванджу, когда Чимин был совсем ребёнком, и поселилась неподалёку от них. Чимин вёл дружбу с её братом. Чимин и сейчас помнил его широкую улыбку, всегда сопровождавшуюся громким смехом. Очень подвижный, всегда полный идей и неуёмного желания к деятельности. Он отправлял телеграммы в Сан-Франциско чаще всех, стараясь рассказать про каждый день своей жизни, и надеялся однажды приехать к другу, но Чимин решил покинуть Америку раньше. Что, впрочем, никак не лишало его друга возможности побывать в этой стране. Громкий гудок лайнера оповестил об отплытии. Столпившиеся на пирсе провожающие махали платками и открытыми ладонями. Несколько мальчишек побежали вдоль борта лайнера, думая перегнать его и быстрее добраться до края пирса. Чимин в последний раз всмотрелся в пейзаж Сан-Франциско, мысленно прощаясь с его холмами и узкими улочками. Через десять дней и пятнадцать часов он должен спуститься с лайнера в Йокогаме, где первым же делом отправит телеграмму в Пусан о скором прибытии. На душе теплело при мысли о будущем воссоединении с семьёй. Чимин представлял, как поклонится отцу и матери, которая обязательно посмотрит на него своим мягким взглядом, возвращающим в детство, когда она встречала его на крыльце дома после школы.***
Его Чимин заметил на второй день пребывания на лайнере. В сердце отозвалось что-то близкое, пусть он, наверняка чосонец, Чимин не мог ошибаться, лишь смотрел на водную гладь под лайнером, стоя на палубе под палящим июльским солнцем. Здесь, на воде, солнце казалось ещё жарче. Женщины не выпускали из рук полотняных зонтиков. Заметные издалека японки прикрывали большую часть лица веерами, уходя под навесы в сопровождении своих мужчин. Те твердили о вреде солнца для кожи. Чимин тоже не любил посещать палубу днём. Вокруг тянулся однообразный пейзаж бесконечного океана, и взгляд не мог зацепиться ни за что интересное, а жаркое солнце пекло сквозь костюм, вынуждая быстрее покинуть открытое пространство. Ни о каком наслаждении плаванием не шло и речи. Чимин предпочитал выходить из каюты вечером, когда наступало время заката. Он долго смотрел на последние краски дня, темнеющие облака и проявляющиеся мелкие точки звёзд. Чимин всегда любил звёзды. А вот он будто был единственным человеком на всём свете, не замечавшим палящего солнца. Неизвестный чосонец плотнее натягивал фетровую шляпу на голову, но не прекращал своего занятия. Не обращал внимания на перешёптывания других пассажиров лайнера, случайно замечавших его невозмутимую фигуру, словно знал, что является причиной порождения новых историй на этом корабле, и позволял остальным развеивать скуку хотя бы таким образом. Теперь этот чосонец сидел в нескольких столах от Чимина в ресторане. Он заказал себе только бокал красного вина, которое неспешно пил до невозможного долго, поскольку был занят перелистыванием страниц еженедельной газеты. Он улыбался, покачивая головой, будто в каждой статье его ждало невероятное событие местного масштаба. Чимин часто видел такие. Мелкие газеты, вынужденные быть единственным источником новостей на целый городской квартал, писали обо всём. На такой-то улице в семье Торрес родились близнецы Хосе и Кристофер. Вчера в восемь часов вечера во дворе дома на другой улице вспыхнул пожар, причиной которому стала неосторожно выброшенная из окна такой-то квартиры папироса. И подобные новости, не имеющие никакой ценности в масштабе страны, но служащие хорошим чтением за завтраком у жителей названных улиц. Будто ощутив внимание Чимина, чосонец чуть приподнял взгляд от страницы газеты, но Чимин поспешил углубиться в свою тарелку. Родители не одобрили бы его неуверенные попытки узнать человека издалека. Отец всегда учил быть решительным. Если появилось желание подойти к человеку и поговорить, то нужно сделать это, а не поглядывать, словно следя. Мать считала подобные выходки дурным тоном, чем-то неприличным. По её мнению, не стоило беспокоить кого-либо своим обществом, пока человек сам не проявил бы заинтересованность в знакомстве. Чимин уважал обоих родителей, поэтому больше не смотрел на чосонца. На четвёртый день плавания чосонец вновь оказался в поле зрения Чимина. Он разговаривал по-английски с американцем в светлом летнем костюме. Американец охотливо вслушивался в глубокий тембр голоса чосонца, который, вероятно, впечатлял его одним своим знанием неродного языка. Чосонец говорил медленно, но не потому, что долго подбирал в голове подходящие слова для продолжения разговора, а потому, что во всём старался быть размеренным. Ему некуда было торопиться, находясь на лайнере, который ещё шесть дней намерен бороздить океанские просторы в пути до Йокогамы. — Простите, мистер, не могли бы вы подсказать, который сейчас час? — обратился к Чимину низкорослый мужчина средних лет, опиравшийся на трость. Когда Чимин назвал точное время и вновь повернулся в ту сторону, где чосонец разговаривал с американцем, чосонца там уже не было. Его не было и на всей палубе, сколько бы Чимин ни вглядывался в фигуры и лица пассажиров. Солнечный жар вновь достиг головы и плеч, спустился к спине, ползя, будто змея, ниже, пока не стал ощущаться носками тёмных начищенных ботинок. Чимин поспешил уйти с палубы в прохладные помещения лайнера. Его Тэхён увидел ещё на пирсе. Светло-коричневый костюм почти терялся среди пёстрого потока форменных кителей и платьев спокойных тонов, предназначенных исключительно для летних путешествий. Около едва заметного юноши с чемоданом в руке столпилось трое приятелей, наперебой провожавших его в плавание. Один вскинул согнутую в локте руку с сжатой в кулак ладонью, словно благословляя с честью добраться до Йокогамы. Двое оставшихся о чём-то бурно говорили, не желая отпускать юношу на лайнер как можно скорее. До отплытия оставалось ещё слишком много времени, чтобы пассажиры начинали беспокоиться об опоздании. Тэхён уже был на палубе, беспокоясь лишь о том, чтобы не пропустить момент, когда лайнер издаст гудок и отойдёт от пирса. В другой раз Тэхёну удалось случайно заметить юношу в светло-коричневом костюме тем же днём ближе к вечеру. Вероятно, он торопился на верхнюю палубу. После дневного зноя выйти на свежий океанский воздух, духота которого уже ослабла, уступая место солоноватому привкусу, щекочущему ноздри, спешили многие. Особенно молодые романтичные натуры, отличаемые издалека от основной массы пассажиров. Эти стремились занять наиболее выгодные места, чтобы первыми встретить наступление ночи. Дома они обязательно будут долго расписывать всем прекрасные звёзды над бескрайней плоскостью темнеющей воды, таящей в себе зловещее спокойствие. Юноша был одним из таких романтиков, как показалось Тэхёну. Он коснулся ладонями заграждения по краю палубы, приникнув всем телом и даже чуть выдаваясь вперёд. Прикрыв глаза, наслаждался лёгкой прохладой, трепещущей на щеках. Тэхён же сразу понял одно — чосонец. Встреча чосонца на лайнере в Йокогаму была практически исключена из возможных событий на ближайшие десять дней и пятнадцать часов пути. Это было удивительным стечением обстоятельств, но Тэхён только поправил шляпу, зная, что уже завтра перестанет думать об этом. Их взгляды пересеклись в ресторане. Тэхён читал газету, которую попросил у одного пожилого японца. В мире ничего не менялось с тех пор, как Тэхён в последний раз открывал газету. Страны сотрясали рабочие забастовки, повсюду рушились привычные устои, поскольку мир жаждал перемен. Сердца людей замирали, предчувствуя что-то большее, пугающее, неизвестное. Они хотели этого и не могли перестать бояться. Губы Тэхёна подёрнулись улыбкой, и он покачал головой. Эти события происходили совсем рядом с ним, потому он не мог отречься от них так, как однажды отрёкся от именования себя чосонцем, но не чувствовал себя их частью. То, что находилось прямо перед глазами, казалось невозможно далёким и почти эфемерным. Но внимание юноши в светло-коричневом костюме было явным. Настоящим. Происходящим с Тэхёном наяву, а потому чувствовавшимся настолько ярко, словно юноша коснулся его плеча пальцами, желая остановить для чего-то. Что ему было нужно, и почему он смотрел на Тэхёна, оставалось неизвестным. Как только Тэхён оторвал взгляд от газеты, позволяя юноше удовлетворить своё любопытство сильнее, ведь теперь он мог по крайней мере видеть лицо Тэхёна целиком, пролегавшая между ними связь вмиг рассеялась. Юноша отвёл взгляд, словно никогда не поднимал головы от тарелки, а Тэхён вернулся к чтению газеты, вновь подумав о том, насколько невероятно было встретить именно здесь чосонца. Одного единственного чосонца на всём лайнере.***
Этой ночью небо было полно звёзд. Яркие точки, словно кристаллы, поблёскивали то тут, то там, соединяясь в причудливые узоры, не всегда объяснимые одной геометрией созвездий. Чимин с детства любил звёзды. Ещё когда совсем мальчишкой просыпался среди ночи и спускался на нижний этаж дома, чтобы выпить воды, замечал в неплотно затворённом окне слабый лунный свет. Тогда он на цыпочках подходил к окну, аккуратно растворяя его почти до конца, и замирал, приоткрыв рот в изумлении. Перед взором открывалась бесконечная глубина неба, такого иного, непохожего на то, что Чимин видел на протяжении дня. Ночной вид успокаивал его, приводил мысли в порядок. На душе у Чимина рассеивались насущные тревоги, и всё казалось разрешимым. Он и сам казался себе лёгким, невесомым. Протягивая раскрытую ладонь вверх, ему хотелось прикоснуться к небу, погладить каждую звезду на нём, отдав благодарность за тот труд, который они выполняли. Раньше Чимин часто думал о том, как, должно быть, тяжело звёздам появляться на небе каждую ночь, освещая путь одиноким, бродящим под ними, людям. Ведь все принимали звёздный блеск за данность, кроме поэтов, посвящавших ему свои творения. Мерный шум рассекающего водную гладь лайнера за четыре дня стал привычной музыкой. Ночью звуки усиливались, и плеск океана о бока идущего без остановок корабля казался единым воплощением мелодии ночи. — В Нанива на берегу срезан тростник под корень. Одна короткая ночь. Но нет мне теперь спасенья, любовь уносит меня, — медленно произнёс чей-то голос на японском, и Чимин повернул голову, думая, что на палубу вышел один из пожилых пассажиров в кимоно, которого тоже не клонило в сон этой ночью. Незадолго до своего выхода на палубу Чимин видел нескольких задержавшихся допоздна в ресторане пассажиров. Рядом с ним, положив ладони на заграждение вокруг палубы, стоял чосонец. На нём не было шляпы, обычно защищающей его от солнца днём, когда он едва ли не единственный отваживался выйти под самые жгучие лучи, привлекая внимание людей на борту. Профиль чосонца горделиво устремлялся вперёд, пронзая тёмными глазами необъятную даль перед ними. — Славная ночь, — Чимин не произнёс ни слова с тех пор, как услышал японский стих несколькими мгновениями ранее. Вероятно, пересказанный лишь для того, чтобы уведомить о своём присутствии. Чосонец, однако, не стеснялся продолжать диалог без собеседника. — Такая же одинаково славная, что и вчера. Теперь он говорил на чосонском, быть может, почувствовав в Чимине земляка. Тот по-прежнему не мог подобрать слов, чтобы ответить. Его не пугало, но настораживало неожиданное приближение этого человека, который ранее не выказывал ни грамма заинтересованности в знакомстве. Пусть Чимин и знал, что чосонец был довольно скор на завязывание мимолётных бесед с любым из пассажиров. Будто не прилагая усилий, он легко перебрасывался словами за завтраком с американской пожилой парой, хваля явный талант здешнего повара, чьи блюда ни разу не принесли разочарования. Потом, так же беззаботно, чосонец мог подойти к прячущейся в тени японке, помогая ей раскрыть зонт. Он смеялся вместе с галдящими юношами, познакомившимися друг с другом в пути. И он тихо подошёл к разглядывающему звёзды Чимину, чтобы прочитать хокку. — Вы не думаете, что стоило бы представиться в начале беседы? — спросил Чимин, чуть сдвигая брови к переносице. — Ким Тэхён, — ничуть не смутившись замечания, он протянул руку. Удивительный жест, совсем европейский или американский, но никак не свойственный представителю их с Чимином страны. — Пак Чимин, — в ответ он поклонился, отчего-то вызвав едва заметную полуулыбку на губах Тэхёна. Дальше продолжать было не о чем. Можно было поговорить о звёздах, о ночи, о многодневном путешествии до Йокогамы, но ни Чимин, ни Тэхён не торопились нарушать окружившую их тишину. Не чувствуя потребности уделять внимание собеседнику, Чимин вновь повернулся к простирающемуся океану. Лёгкое дуновение ветра пронеслось мимо, обласкав лицо. Он прикрыл глаза. Его профиль светлел в темноте подобно тем же звёздам над ними. Тэхён обвёл взглядом острую линию подбородка, высокие скулы, ровный, аккуратный нос. Успел уловить едва заметное дрожание ресниц. Замерший Чимин напоминал скульптуру, сотворённую в древности, а потому настолько совершенную, что её следовало бы оградить от тянущихся рук, желавших прикоснуться к идеалу. Помотав головой, Тэхён лишь усмехнулся своим мыслям, и Чимин вновь распахнул глаза. — Чему вы смеётесь? — спросил он. — Мне кажется удивительным совпадением, что мы встретились с вами именно на этом лайнере и в этих обстоятельствах. — Нет ничего удивительного. Это кратчайший путь в Тэхан. — И много чосонцев вы уже повстречали? — в голосе Тэхёна усмешка. Казалось, другой эмоции у него просто не бывало. Отчего-то Чимину не хотелось соглашаться с Тэхёном. Недавно он сам удивлялся присутствию другого чосонца на лайнере, а теперь готов был отстаивать совершенно другое мнение, будто каждый второй здесь мечтает побыстрее добраться до Пусана. Необъяснимое чувство и ощущение, навеянное, очевидно, вечной усмешкой Тэхёна. — Допустим, из всех чосонцев я видел только вас. И то на вторые сутки пребывания. Однако это не значит, что мы единственные. — Поспешу развеять ваши сомнения, Чимин, — он покачал головой в такт очередному сорвавшемуся с губ короткому смешку. — Я успел переброситься парой слов со многими пассажирами, и среди них нет чосонцев. А я ни разу не повторился в выборе. Брови Чимина приподнялись в изумлении, лицо вытянулось. С секунду он пытался определить, шутит ли с ним Тэхён снова, но на сей раз тот не выглядел беззаботно. Беззаботность. Вот, что исходило от этого человека. Этим он выделялся среди всех пассажиров лайнера, этим же привлекал их внимание. В Сан-Франциско Чимин нередко видел таких людей. Они могли целыми днями курить папиросы во дворах своих домов, бесцельно водя взглядом по стенам, балконам и плохо занавешенным окнам. Беззаботные бродили по улицам, сунув руки в карманы и не обращая внимание на спешащих куда-то людей. В окружении Чимина таких не было. Его знакомые, сплошь занятые работой, всегда торопились, говорили о делах и семьях даже в моменты непринуждённых вечеров у кого-то на кухне. Чимин знал, что в родной стране его окружение было бы таким же, возможно, ещё более погружённым в заботы настоящего дня. — Вы сейчас, наверное, скажете, что я ошибаюсь, или что моё занятие совершенно бессмысленное, — глядя на очевидную реакцию, произнёс Тэхён. — Но не думаю, что ваши дни на этом корабле проходят более интересно. Мы окружены океаном со всех сторон. Те, кто стоили лайнер, предоставили нам возможность десять дней гулять по палубам, сидеть вечерами в ресторане, слушая местный оркестр, читать газеты, играть в теннис... К слову, не хотите присоединиться? За ужином я услышал, как один мужчина, кажется, его зовут Джеймс, пытался впечатлить свою даму рассказами про турнир в Бруклайне пятилетней давности. Так или иначе, мы с ним пришли к мысли об общей увлечённости теннисом, поэтому договорились завтра сыграть. Чем больше игроков, тем интереснее. — Вынужден отказаться. — Не играете в теннис? Что ж, тогда приходите смотреть. Можем заключить пари. — Что случится, если я не приду? — не зная, откуда в мыслях взялся этот вопрос, поинтересовался Чимин. — Вероятно, на этом наше знакомство окончится, — пожал плечами Тэхён. — Вы продолжите ночами стоять под звёздным небом в одиночестве, а я буду убивать свою скуку за бестолковыми разговорами с каждым встречным. Совершенно закономерный исход, не сулящий ничего плохого. Каждый остался бы при своём, но, впрочем, Тэхён мог ошибаться. Никто не знал заранее, встретятся они снова или нет, но в тех обстоятельствах, которые их окружали, это было куда возможнее, чем когда-либо ещё. В одиннадцать часов, сразу после позднего завтрака, Чимин стоял на одной из нижних палуб, где установили корт для тенниса.***
Запрокинув голову так, что обычно спрятанные под шляпой тёмные волосы оказались рассыпаны в совершенном беспорядке, Тэхён смеялся. Громкий смех не был похож на переливы маленьких колокольчиков, раскачивающихся на ветру перед квартирой миссис Васкес, мимо открытой двери которой Чимин проходил каждое утро, направляясь в свою редакцию. Этот смех нельзя было сравнить с раскатом грома, и он никак не напоминал порыв, хотя в глазах Чимина Тэхён был именно порывом. Каким-то неудержимым мгновением, за которым хотелось бежать со всех ног, лишь бы не упустить и не потерять это ощущение, похожее на нескончаемый поток, на волны. Смех Тэхёна напоминал плеск волн. Почему он смеялся? Чимин не знал, были ли слова того мужчины, Джеймса, которого Тэхён обыграл в теннис несколькими минутами ранее, для него отличной шуткой, или же Тэхёна настолько позабавило выражение лица его спутницы. Джеймс был обыкновенным хвастуном, желавшим выставить себя в лучшем свете перед дамой. Он так ярко рассказывал ей о своём прирождённом таланте к игре в теннис, что поверили даже люди вокруг, ставшие случайными свидетелями дальнейших событий. Тэхён опаздывал, и Джеймс решил отшутиться, что чосонец просто испугался публичного проигрыша. — Они известные гордецы, — нашёптывал Джеймс даме, кокетливо прикрывавшей рот тонкой рукой, облачённой в бледно-розовую перчатку. — В случае, когда ситуация складывается поперёк их расчёта, вы всегда сможете услышать новую мудрость. Так они уходят от ответа за результат. Потому у них много философов. — Вы потрясающе осведомлены о традициях моей и ещё половины пассажиров тут родины, Джеймс, — произнёс Тэхён, разведя руки в стороны. Казалось, слова никак не затронули его, на губах играла всё та же усмешка, которую Чимин видел вчера ночью. Самого Чимина слова Джеймса изрядно задели. Пренебрежение, сквозившее в них, вмиг разожгло чувство гнева внутри, и единственное, чего Чимин хотел бы в данный момент, — безоговорочной победы Тэхёна. Лишь бы увидеть обескураженный взгляд Джеймса. Лишь бы справедливость восторжествовала. Тэхён снял шляпу и пиджак, небрежно откинув их в плетёное кресло, начал подворачивать рукава рубашки. Он был спокоен и никуда не торопился, давая шанс Джеймсу и другим зрителям утроить новый виток обсуждений своей персоны и вызывающего поведения. Казалось, только это ему и было нужно. Чимин, стоящий чуть поодаль, на мгновение засомневался в том, что его мечты насчёт победы Тэхёна могут быть оправданными, однако терпеливо ожидал продолжения. Он был будто самим отражением лёгкости и непринуждённости в каждом действии. Он перекладывал ракетку из руки в руку, отражая удары Джеймса, плавно перемещаясь по площади корта. Возможно, для него эта игра была всего лишь способом развлечься, дать занимательное зрелище другим пассажирам, которых выматывала многодневная поездка на лайнере. Для Чимина эта игра выглядела совсем иначе. Его переживания можно было увидеть на лице даже с другого конца площадки, и, однажды столкнувшись с Тэхёном взглядом, когда тот откидывал со лба чёлку, Чимин уловил, как беззаботное выражение лица преобразилось в решительное. Зрители аплодировали победе Тэхёна. Спутница Джеймса стояла, нервно перебирая складки на платье, пока сам Джеймс, отряхнув брючину и поджав тонкие губы, шёл с протянутой к Тэхёну рукой в желании поблагодарить за игру. — Я знаю одно выражение ваших земляков, — решил добавить Джеймс. — Победа достаётся тому, кто вытерпит на полчаса больше, чем его противник. Вероятно, я поторопился со своим триумфом, за что пришлось поплатиться. — Когда противника нет, победителем оказаться нетрудно, — рассмеялся Тэхён. И хотя выражение явно казалось грубым, а смех Тэхёна напоминал злорадство от чужого проигрыша, где-то в глубине души Чимин улыбался. Широко и счастливо, тогда как в действительности позволил себе только скромную полуулыбку, скрытую тут же поворотом головы в другую сторону. Но Тэхён смеялся открыто. Смеялся, упираясь руками в ограждение палубы, и Чимин стоял рядом, думая об этом смехе. — Почему вы смеётесь, Тэхён? — спросил он, стоило Тэхёну остановиться, перевести дыхание, посмотреть вдаль, а потом вновь усмехнуться каким-то неизвестным Чимину мыслям. — Мне хорошо. — От победы в теннис? — Ах, это пустяк, пусть и приятный. Нет, Чимин, мне хорошо... потому что мне хорошо. Этот день такой невероятно чудный! День только начинался, и Чимин не мог понять, отчего Тэхёну было радостно, но родители всегда говорили, что видеть радостного человека подобно счастью. Потому настроение Тэхёна передалось Чимину. Ему показалось, что день сегодня и вправду не такой, как предыдущие. Половина пути до Йокогамы была пройдена, солнце ещё не палило так сильно, шум волн вокруг лайнера приятно аккомпанировал звукам, наполнившим палубу. — Вы забыли свой пиджак и шляпу около корта, — произнёс Чимин, останавливаясь у стола в ресторане, за которым Тэхён собирался обедать. Он изучал меню, выстукивая пальцами ритм какой-то мелодии. — Какая досада, — покачал головой Тэхён. — Я действительно совсем забыл об этом. — Я передал их одному из работников. Почему-то, стоило мне немного описать вас, он сразу всë понял. Знакомая усмешка тронула губы Тэхëна, Чимин увидел в ней искры ребячества. — Не останетесь со мной пообедать? — спросил Тэхëн. — Раз уж судьба постоянно нас сталкивает в последнее время, грех противиться этому. — Вы верите в судьбу? — Нет, Чимин. Я верю лишь в то, что если что-то случилось, значит, оно должно было случиться. На лице Тэхëна мелькнуло серьёзные выражение. Такое, с каким профессоры читают лекции своим студентам, стараясь в полной мере показать, насколько важно то, чем им придëтся заниматься. — Разве вы не описали судьбу? — Забыл добавить: но даже если что-то случилось, мы не обязаны это принимать. Кажется, теперь это не слишком похоже на судьбу. — И что же тогда делать? — Бежать. Или оставаться на месте, крича о несправедливости и происках зла. Или можно рассмеяться. Итальянцы считают, что смехом можно лечить людей. Чимин снова почувствовал, что не совсем понял, о чëм говорил Тэхëн. Отец всегда советовал в таких случаях молчать, не вступая в долгие обсуждения. За едой разговор пошëл о другом. Тэхëн взялся рассказывать про далëкие европейские страны, где Чимин никогда не был. Он не знал вкуса испанских вин в сочетании с только что сорванными с дерева апельсинами. Не видел широких полей в Шотландии. Ему был незнаком язык, на котором Тэхëн воспроизводил известное выражение, почерпнутое им от жителей какого-то маленького городка. — Вы объездили полмира, Тэхëн. Это впечатляет, — произнëс Чимин, не скрывая восхищения. — Думаю, вас могло бы это впечатлить куда больше. — Почему? — Мне показалось, что вы более романтичная натура, чем я, Чимин. Во всяком случае, ваше увлечение звëздами даëт именно такое представление. Хотя не спорю, вид завораживающий. — Вы ошибаетесь, Тэхëн. Я совсем не романтик. Во мне нет ни капли этой легкомысленности, безрассудства, и я никогда не делил мир на чëрное и белое. — Простите, Чимин, если вы посчитали, что я хочу вас оскорбить. Не думал, что сейчас быть романтиком настолько порицаемо. Впрочем, в Чосоне это всегда было так. — Почему вы зовëте нашу страну Чосоном? — не в первый раз слыша старое название, решил спросить Чимин. Он понимал, что Тэхëн давно путешествовал по разным странам, даже смог выучить чужие языки и перенять чужие привычки, но разве он не читал газет? В окружении Чимина не было ни одного человека, кто продолжал бы использовать старое название. Разве что, только старики, наверняка, до сих пор не привыкли. — А какая разница? Я уехал из Чосона и сейчас, вероятно, вернусь всë в тот же Чосон. Для меня нет смысла в названии страны, которая не меняется. — Вы говорите так, словно... — странное неприятное ощущение медленными шагами приближалось к сознанию Чимина. Он не знал, как подобрать слова, чтобы продолжить. — Видите ли, Чимин, я скорее человек разочарованный. Куда бы я ни поехал, мне вскоре надоедает, становится скучно. Я не чувствую себя на своëм месте, поэтому уезжаю в другое, думая, что там обязательно будет лучше. Как правило, не бывает. Так или иначе, приходится повторять раз за разом. — И причëм здесь наша родина? — нахмурился Чимин. Сейчас ему как никогда прежде хотелось понять, о чëм говорил Тэхëн. — А в Чосоне я никогда не чувствовал себя на своëм месте. Не с самого рождения, разумеется, но с каждым годом всë сильнее. Думаю, я не должен был родиться чосонцем. — И кем же вы тогда должны были родиться? — Тем, кем и получилось. Человеком мира, Чимин. Я никогда не буду принадлежать какой-либо стране, как и она никогда не будет звать меня обратно. — Но сейчас вы возвращаетесь. — С удовольствием этого бы не сделал, однако обстоятельства сильнее меня. Я еду в Чосон к своему другу. Намджун недавно потерял жену. Знаете, она была потрясающей женщиной, умной и доброй. Мой друг убит горем, а у него на руках осталось пятеро детей. Я должен ему помочь, даже если это противоречит моим убеждениям. Мама учила Чимина относиться с пониманием к людям. Что бы они ни говорили, что бы ни делали, даже если нас это не устраивает, не нужно судить их. Но Чимина учили и тому, что он — истинный чосонец. Это то, что невозможно у него отнять. Он должен понимать, что значит родиться на этой земле, он должен следовать традициям предков, гордиться тем, кто он есть. Слушая Тэхëна, в Чимине боролись совершенно противоположные чувства. Как он мог не осуждать человека, который с такой неблагодарностью относился к собственной родине? Но ведь Тэхëн готов поступиться своими принципами, если дело касалось кого-то близкого для него. Чимин снова не понимал. Никогда прежде рядом с ним не сидел настолько непостижимый человек, отношение к которому нельзя было чëтко определить. Романтики делили всë на чëрное и белое. Чимин сам сказал об этом недавно. А теперь он думал, что, возможно, действительно Тэхëн увидел в нëм что-то, что Чимин так яростно отрицал из-за чужого мнения. Это путало мысли лишь сильнее. — Почему вы уехали в Сан-Франциско, Чимин? — спросил Тэхëн после долгого молчания, установившегося между ними. Перетянуть внимание на себя должно было стать хорошим решением. Чимин рассказал про то, как ему предложили в университете присоединиться к выездной редакции, состоящей из двух японцев, одного китайца и американца, который был яростным поклонником Азии. Семья поддержала его отъезд, но Чимин никогда не признавался, что не хотел покидать страну. Родители не назвали бы это хорошим поступком. Чимин должен был быть мужчиной и со всей стойкостью дать согласие на поездку. — Все три года я только и думал о том, чтобы поскорее вернуться домой, — не скрывая своих мыслей перед Тэхёном, произнёс Чимин. Он уже знал о взглядах Чимина, а потому не было смысла прятать истинные чувства дальше. Родители не одобрили бы откровений перед незнакомцем, однако Тэхён делился своими мыслями, не задумываясь, и Чимин должен был отплатить ему тем же. — Вам следовало уведомить об этом других членов редакции. Неужели Сан-Франциско настолько невыносимый город? Я не успел провести в нём достаточно времени, чтобы освоиться и понять. — Я не имел права умолять отпустить меня обратно в Тэхан. Что я должен был сказать своим родителям после этого? Не только им, но и всем нашим соседям, друзьям стало бы известно, почему я уехал. Я мог бы каждый раз повторять, что уехал из-за города, ведь Сан-Франциско для меня действительно совсем чужой город, я мог бы вести долгие речи о том, насколько для меня важна страна и служение ей даже в качестве простого переводчика. Однако все они знали бы, что я не справился. Я ведь уехал не из прихоти, не из желания пожить на новом месте, — уголок губ Тэхёна дёрнулся, почувствовав в словах Чимина попытку сделать замечание. — Это был мой долг. Мы переводим газету для иммигрировавших чосонцев. Что это, если не служение родине? Чимин не стал упоминать, что переводил газету не только для чосонцев, но и для жителей Сан-Франциско, которые хотели узнавать о происходящем через океан. Пояснение не смогло бы сделать его речь настолько пламенной, однако Тэхёну хватило даже этих сведений. — Тогда почему вы всё же здесь, Чимин? — Я должен встретиться со своей невестой. Свадьба — достаточная причина для того, чтобы вернуться в Тэхан. — Едете к невесте, — с пониманием кивнул Тэхён. — Вам, наверняка, её выбрали родители. И она, предполагаю, истинная чосонка, как и вы, Чимин. — Я знаю её брата и видел её в детстве. Она прекрасная девушка и да, уверен, истинная чосонка. В отличие от вас, Тэхён. — И это прекрасно, — на его лице вновь появилась улыбка. Спокойная, почти ласковая, словно перед ним сидел маленький ребёнок, не желавший слушать старших. — Вы, несомненно, любите её, хотя не видели несколько лет. — Я уверен, что мы будем рады встрече друг с другом. Родители писали, что она стала по-настоящему красавицей, и... — А что насчёт любви? Вы когда-либо были влюблены в эту девушку? В детстве или из-за рассказов ваших родителей, может быть, её брата. — Вас не должно это волновать, Тэхён, — нахмурился Чимин. Сейчас он испытывал к нему те же чувства, что и к Джеймсу, насмешливо отзывавшемуся обо всех жителях Азии сразу. — Меня и не волнует. Я просто интересуюсь, что вы думаете насчёт любви. Как по-вашему, можно ли считать настоящей любовью то, что вы не видите свою суженую много лет, не можете даже описать, как она выглядит, но уверены, что в дальнейшем у вас обязательно получится замечательный союз? Кажется, у русских есть поговорка: «Что стерпится, то и слюбится». — А что вы считаете настоящей любовью? — Солнечный удар. Он торжествующе улыбался, словно только что изрёк слова, которые обязательно войдут в историю, словно за ним была истина. — Солнечный удар? — переспросил Чимин. — Для меня любовь, как солнечный удар. Неважно где, неважно с кем. В какой-то момент мы можем вдруг увидеть человека, за которым захотим пойти на край света. В тот момент наш разум перестанет управлять нами, останутся только чувства. И это, возможно, будет лучший момент нашей жизни. — Солнечный удар короток. Получается, для вас и любовь всего лишь мгновение? — Солнечный удар короток, но последствия его долговечны. К тому же, в мире нет ничего, что не увидело бы свой конец. — Теперь я понимаю, почему вы всегда ходите в шляпе, Тэхён.***
В мире нет ничего, что не увидело бы свой конец. Следующий день пролился на пустые палубы дождём. Холодными каплями срывался в океан, ставший серым, потерявшим весёлые искры отражавшихся в нём солнечных лучей. Из окна каюты Чимина было видно лишь лиловое грозное небо, такое же бунтующее и клокочущее, как душа Чимина, беспокойно ходящего взад-вперёд по помещению. Иногда он ложился на постель, закинув руки за голову, но вскоре опять вскакивал на ноги, принимаясь мерить шагами скромное пространство. Слова Тэхёна про страну, про любовь отдавались яркими вспышками, как разряды молний. С ним хотелось яростно спорить, хотелось доказать ему, что всё это неправда, что он ничего не понял за свою жизнь. Потому что, что бы Тэхён ни произнёс, всё это было для Чимина оскорбительно. Только Тэхёну было всё равно. Он думал иначе, жил иначе и не собирался это менять из-за того, что Пак Чимин, случайно встретившийся ему на лайнере, был несогласен. Чимин сел на постель, уперев ладони в колени, сжимая ткань брюк пальцами. Для чего ему что-то доказывать Тэхёну? Зачем переубеждать? Ему это не нужно, а Чимин вряд ли снова встретит его. Был бы Тэхён его другом, были бы убеждения Тэхёна опасны, могли бы они ему навредить, но этого не было. Чимин бессильно испытывал гнев, не имевший под собой никаких чётких оснований. Не зная, как спастись от нахлынувших эмоций, Чимин потянулся к своему чемодану. На дне лежал блокнот с неисписанными несколькими страницами. Чимин решил подарить свои чувства бумаге. Он обязательно отправит из Йокогамы эти слова письмом своему другу, тому, с кем Чимин всегда делился мыслями о происходящем вокруг себя. Так, наверное, прошёл час, может, два. Чимин не смотрел на изредка подрагивающие от качки часы на стене. В дверь каюты постучали. Чимин не сразу услышал этот стук, но тот повторился снова, а через несколько секунд чуть тише, аккуратнее. Кто бы это ни был, он ошибся дверью, ведь Чимин никого не ждал. Перед ним стоял Тэхён. В своём светлом костюме и фетровой шляпе. На пиджаке виднелись мокрые следы, оставленные каплями дождя, но он не промок насквозь, а значит, не выходил на палубу стоять под дождём. Всё же был в этом человеке какой-то здравый смысл. — Вероятно, я вчера был излишне резок, — сказал Тэхён, снимая шляпу с головы и прикладывая к своей груди. — Я приношу вам свои извинения, Чимин. Мне не следовало портить обед настолько серьёзными разговорами. Это было не к месту. Если я ещё окончательно не упал в ваших глазах, может быть, составите мне компанию за сегодняшним ужином? Я слышал, что будут играть джаз. Не уверен, нравится ли вам джаз, но другого ничего предложить не могу. Чимин растерянно стоял на пороге, смотря в одну точку, находившуюся на уровне глаз Тэхёна. Он не был насмешлив, не смотрел снисходительно, но был открыт и честен, как и всегда. — Как вы меня нашли? — Вы не называли номера каюты. Мне пришлось обойти каждую. К счастью, у меня было много времени с самого утра. — Но я мог просто не открыть. — Что ж, я бы повторил это завтра. И послезавтра. Я искал бы вас в ресторане или на палубе, где угодно. Потому что я не согласен принимать обстоятельства, где вы не открыли бы мне дверь, Чимин. Он не мог сказать ни слова. Все беспокойные мысли, оставленные на листах бумаги из блокнота, разом исчезли. У Чимина не было ни злости, ни смятения, только совершенная пустота, к которой привёл его внезапный визит Тэхёна. Он извинялся, но, возможно, за этим не стояло ничего, кроме желания продолжить убивать свою скуку. Если каждый день Тэхён заводил беседы с другими пассажирами, как сам утверждал, никогда не повторяя своего выбора, то мог приглашать Чимина на ужин лишь за тем, чтобы после вновь подвергнуть критике любое его слово. Этот человек совершенно точно делал только то, что хотел сам, не считаясь с чувствами других. Нужно было отказать, закрыть дверь и при последующей случайной встрече не одаривать Тэхёна даже мимолётным взглядом, но вечером того же дня Чимин сидел в ресторане, на небольшой сцене которого собирались музыканты, настраивая инструменты.***
Музыка — это поток, способный управлять разумом. Она уносит, стирая границы и заставляя позабыть обо всём вокруг. Она окутывает, словно мать, качающая на руках ребёнка, в стремлении принести спокойство. Где бы вы ни услышали звуки музыки, вы неизменно пойдёте вслед за ней, ногами ли, мыслями ли. Весь зал ресторана был полон света. Свет затапливал пространство, превращая его в нечто подобное раю на земле, и проникал под кожу каждого человека здесь. Глаза всех, с кем бы ни довелось случайно столкнуться взглядом, были полны света, исходящего изнутри. От улыбок, смеха и общей атмосферы непрерывного счастья слепило душу, но она не стремилась отвернуться, закрыться веером или поплотнее натянуть шляпу. Душа тянулась к свету, к каждому его источнику, а значит, каждый человек тянулся к каждому. В тот момент не имело никакого значения, кем был собеседник, на каком языке вёлся разговор и что могли значить осторожные жесты. Дамы танцевали со своими спутниками, с которыми проделали огромный путь по океану, или довольствовались вниманием проходящих мужчин, тоже одиноких в этом путешествии. Они кружились по залу, шелестя юбками, создавая непередаваемое пёстрое безумие тканей, заливисто смеялись, откидывая головы назад, не задумываясь о смысле сказанных им слов. Мужчины шутили, размашистыми жестами добавляя красок каждому слову. Смеялись во весь голос, полно и густо, перекрывая даже звуки музыки. Всем хотелось стать частью потока, несущего куда-то к самому небу. А Чимину хотелось не думать, однако мысли были сильнее него. Он вслушивался в музыку, смотрел по сторонам, стараясь при этом не создавать впечатление заинтересованности хоть в ком-то, кроме человека, сидящего сейчас напротив. Тэхён был весь в звуках, издаваемых оркестром. Ему нравился джаз. И ему безумно подходил джаз. Такой же неудержимый, смелый, полный противоречий. Одна из дам в оранжевом вечернем платье привлекала внимание почти всех в зале. Танцуя, она напоминала живой всполох огня, раздуваемый ветром. Мужчины не сводили с неё взглядов, и кто-то, поклонившись, обратился к ней после танца. Вместе они сели за стол. Оголённые плечи женщины чуть подрагивали, на груди блестел пот. Вместе с мужчиной, которого она не знала, они заказали вино и начали лёгкую беседу, не значащую ничего. Для них и других всё вокруг вмиг стало простым и понятным, но не для Чимина. Он перевёл взгляд на свой полный бокал вина, не решаясь поднять его. Он не пил. В родительском доме это было попросту невозможно, порицаемо сильнейшим образом. В Сан-Франциско пили многие, даже коллеги и знакомые, с которыми Чимин виделся в течение трёх лет кряду. Они закатывали шумные вечера, где лилось шампанское и вино, а воздух был тяжёлым из-за дыма папирос и толп людей, наполнявших скромную кухню в чьей-то квартире. Чимин редко оставался на таких вечерах допоздна, как бы его ни уговаривали. Он был вежлив, принимал чужое гостеприимство, но не желал доставлять неудобства своим образом жизни, который твердил, что утром нужно обязательно быть в редакции, принимать новую партию материала для будущего выпуска. — Нужны какие-нибудь слова для тоста, — задумчиво произнёс Тэхён, когда музыка смолкла, а оркестр решил сделать небольшой перерыв. Люди в зале тоже нуждались в передышке, тяжело опускаясь на стулья. — Спасибо за приглашение, — это не было подходящим, но Чимин так и не поблагодарил Тэхёна. Если бы тот не пришёл днём к нему в каюту, вряд ли Чимин знал бы о вечере. — Вам нравится здесь? — Здесь лучше, чем... чем много где. Я будто в совершенно другом мире, где никого ничего не волнует, ни у кого нет забот и тяжёлых мыслей. Думаю, это неплохо. — Если бы вам представился выбор между палубой под ночным небом и этим местом с музыкой и танцами, что бы вы ответили, Чимин? — тоста не было, но Тэхён всё равно отпил из своего бокала. Его губы впитали часть вина, став ярче, а глаза на короткий миг блеснули интересом. Он отвёл их чуть в сторону, туда, где сидела дама в оранжевом платье и незнакомый мужчина. Они о чём-то смеялись, почти опустошив целую бутылку. — Предполагаю, вы знаете ответ, — уклончиво сказал Чимин. Взяв даму в оранжевом платье под руку, мужчина оставил несколько купюр на столе для официанта и вышел из зала. Чимин и Тэхён одновременно проследили за ними взглядом. Последний усмехнулся. — Но если бы на палубе под ночным небом вы были не одни? — продолжил Тэхён, и теперь он смотрел на Чимина прямо. Его глаза были тёмными даже при всём количестве света вокруг. Почти чёрными, как глубокое озеро, в которое страшно заглянуть, ведь по округе давно ходит слух о нечисти, живущей на его дне. Чимин молчал. Он смотрел в эти тёмные глаза, с удивлением обнаруживая, что до этого момента никогда не видел лица Тэхёна. Впрочем, он и не рассматривал, не пытался задержаться на мельчайших деталях, вроде едва заметной родинки на кончике носа или под губой. Однако Чимин знал, что с этих губ никогда не сходит усмешка, иногда растягивающаяся в беззаботную улыбку. Чимин знал, что смех Тэхёна похож на плеск волн о борт идущего через океан лайнера. Знал, что Тэхён олицетворяет собой свободу, неудержимую и никому неподвластную. — Все выходят на палубу, чтобы увидеть закат, — сказал Чимин. — Никто не задерживается до самой ночи. Никто не смотрит на звёзды. До самого конца плавания я вряд ли встречу хоть одного человека, кто решил бы помешать мне быть в одиночестве. Только если... — Здесь становится слишком людно, не находите? — зачем-то перебил Тэхён. — И музыка... думаю, мы услышали лучшее, что могло сегодня прозвучать. — Прошла только половина вечера, — заметил Чимин. — А звёзды, возможно, уже давно вышли на небо. Он поднялся стремительным движением. Чимин сделал то же, хотя и не чувствовал потребности покидать зал. Возможно, он действительно предпочёл бы наслаждаться в тишине движением луны по чёрному небосводу, а не танцевать среди пёстрой толпы под громкую музыку, заставляющую сердце гулко стучать в груди. Совершенно точно он не остался бы здесь без Тэхёна. Дама в оранжевом и мужчина вместе с ней о чём-то громко разговаривали. Она, прислонившись к ограждению палубы, шумно, с придыханием, задышала, заполошно говоря своему спутнику какие-то пламенные слова, касаясь пальцами его плеча. Мужчина просто смотрел на неё, долго и тяжело. Их общество не могло оставаться незамеченным для Чимина и Тэхёна, хотя на них пара не обращала никакого внимания. — Вы знаете их? — вдруг спросил Чимин, поворачиваясь к Тэхёну. — Нет. Но, думаю, до сегодняшнего вечера и они не знали друг друга. — Они общаются так, словно близки, — глаза Чимина расширились от удивления, когда дама вдруг прильнула губами к мужчине, а тот сжал её в объятиях, комкая оранжевую юбку. — Это же... — Солнечный удар, — со странной улыбкой, непохожей ни на одну из виденных ранее, произнёс Тэхён. Он будто был внутренне счастлив за двух людей на палубе, которые нашли друг друга в этот вечер. — Солнечный удар? — Да, самый настоящий. И подобных ударов каждый день здесь множество, Чимин. Неужели вы не замечали? — Куда они? — в смятении спросил Чимин, стоило даме в оранжевом и мужчине быстрым шагом скрыться с палубы. — В его или её каюту. Это не имеет значения. — Но они же едва знакомы! — Да, и, скорее всего, проведя друг с другом ночь, больше никогда не встретятся за пределами этого лайнера. Возможно, она отправится к своей семье, а он по своим делам. Или наоборот. Или кто-то даже останется с разбитым сердцем. Но в любом случае, это не пройдёт бесследно, как и солнечный удар. Для Тэхёна это было любовью. Одним из её проявлений. Странным, спонтанным, которое бессмысленно сдерживать, и оно выплёскивается, будто солнечные лучи, пробивающиеся сквозь плотные слои облаков. Для Чимина это было чем-то невозможным, необъяснимым, на грани с неправильным и заслуживающим осуждения. Но Чимин никогда прежде не испытывал сильных чувств к кому-либо, он попросту не знал, что происходит с людьми в подобные моменты. Знал ли об этом Тэхён? Был ли в его жизни свой солнечный удар, если он говорил об этом с такой уверенностью? Мама не раз с улыбкой повторяла, что нет ничего ценнее счастья. Пока оно есть у нас, какой ни была бы жизнь вокруг, мы не будем этого замечать. Нам будет легко и свободно, будто за спиной крылья, будто солнце никогда не скроется за тучами и не уйдёт за горизонт, а вечно будет греть землю и всех людей на ней. Миг счастья короток и потому способен свести людей с ума. В желании удержать его можно дойти до края, потеряв голову окончательно и бесповоротно. Чимин не знал, был ли он когда-нибудь по-настоящему счастлив. Вероятно, в детстве, в юности, но не в молодости. Было ли его счастье в спокойной одинаковой изо дня в день жизни? Или, может, он только наивно полагал, что это счастье, когда в действительности это было лишь однообразной скукой, от которой он отмахивался ввиду долга перед собой, семьёй или страной? Музыка из ресторана зазвучала с новой силой. Это не был джаз, больше напоминало вальс или что-то из старых известных мелодий. Спокойное, но буйное в деталях, заставляющее сердце снова гулко стучать, а дыхание прерываться. И Чимину вдруг смертельно захотелось танцевать. Он поднял неуверенный взгляд на Тэхёна, чьё присутствие всё осложняло. Тот смотрел в ответ, смотрел давно, видя каждую эмоцию смятения на лице Чимина, изучая, выжидая. Возможно, Тэхён как никто умел ждать. — Вы умеете танцевать? — спросил Чимин. За весь вечер Тэхён ни разу не поднялся из-за стола, в отличие от других пассажиров. Он пожал плечами, не давая конкретного ответа. Чимин не знал, что сказать дальше. Он не хотел выглядеть странным, но музыка влекла за собой, и он готов был попрощаться с сомнениями на несколько минут, лишь бы они сложились для него в одну маленькую вечность. Вечность свободы и мимолётного счастья, которое останется в этой ночи на лайнере, а её свидетелями станут только луна, звёзды и... Тэхён подал ему руку, дёрнув краем губ. Он не одарил Чимина усмешкой, способной посеять неуверенность в душе, и не улыбнулся, настаивая на конкретном решении. Он предлагал Чимину решить прямо сейчас, сделать выбор, который обязательно останется в его памяти, словно последствия солнечного удара. Его руки были мягки, а движения плавны, выверены. Он прекрасно умел танцевать, и Чимин чувствовал неловкость собственных шагов. Он тянулся за Тэхёном, его руками, уверенно ведущими его по палубе. Плеск океана, звуки музыки и лёгкая поступь танцевальных движений слились в единый мотив лёгкости и счастья. Да, Чимин был счастлив. Две минуты танца с мужчиной, который не давал опустить взгляда. Тэхён был спокоен, его тёмные глаза сверкали, и при повороте Чимин, затаив дыхание, возвращался мыслями к даме в оранжевом. Чувствовала ли она то же? Была ли беззаботно счастлива, когда кружилась в зале? — Я выбрал бы звёзды, — тихо произнёс Чимин, чувствуя ладони Тэхёна на своих локтях. Музыка сменилась, они стояли на расстоянии в полшага, продолжая держаться друг за друга, смотря прямо и без тени сомнений. — Каким бы ни был прекрасным шумный праздник, я всегда выбирал бы звёзды. Но если среди шумного праздника был бы кто-то, кто заставлял бы меня терять голову и путал бы мои мысли, даже не говоря ни слова, я остался бы там. И я знаю, что только этот человек пришёл бы на палубу к звёздам вместе со мной, хотя в любой другой миг выбрал бы музыку и танцы. — Что вы чувствуете сейчас, Чимин? — Счастье. Я готов смеяться, как вы тогда. Без причины, ни о чём не думая. А что чувствуете вы, Тэхён? Он ничего не сказал. Его руки соскользнули с локтей Чимина, коснулись кончиками пальцев талии сквозь светло-коричневый пиджак, но это прикосновение было настолько ощутимым, словно он дотронулся до самой кожи. Он ничего не сказал. В его чёрных глубоких глазах впервые промелькнуло смятение, ровно на долю секунды, но Чимин увидел это и чуть приоткрыл рот в удивлении, не ожидав, что сможет стать свидетелем новой эмоции. Он ничего не сказал. Спустя миг, его губы коснулись приоткрытых губ Чимина, так же невесомо, как пальцы талии. Время остановилось. Музыка умолкла. Мир будто застыл, и даже лайнер, упорно идущий в сторону Йокогамы, словно замер, заглушив мотор, прекратив плеск океана вокруг себя. Чимин положил ладони на плечи Тэхёна, подойдя на те полшага ближе. Хотелось чувствовать ярче, хотелось окончательно потерять рассудок. Дыхание опаляло губы, подбородок, щёки. Тэхён целовал, не думая, не выбирая. Он обнимал так крепко, заставляя Чимина чувствовать, как бьётся в груди сердце напротив. Оно тоже гулко стукало, сбиваясь с привычного ритма. Впрочем, пылкое сердце Тэхёна вряд ли могло подчиняться единому ритму. Жизнь не останавливалась ни на миг. Лайнер по-прежнему шёл, а звёзды, рассыпавшиеся по небу, сияли будто бы ещё ярче. Словно алмазы, они блестели, собираясь в причудливые узоры, и Чимин смотрел на них заворожённо. Приходилось смотреть на звёзды, лишь бы не думать о том, что он целовал Тэхёна несколько мгновений назад. При мысли об этом на щеках собирался жар, а пальцы едва подрагивали, вновь ощущая прикосновение к чужим плечам. Однако Тэхён стоял рядом, тоже подняв голову к небу, руками держась за ограждение. Всем своим видом он выражал спокойствие, словно не было ничего на палубе минутами ранее. Вернее, Тэхён выражал бесстрастность. Внутри него было смятение чувств, готовое вот-вот вырваться наружу словами или действиями, могущими запутать всё только сильнее. Тэхён не хотел этого. Он хотел тишины и спокойствия под ночным небом, без неловких взглядов друг на друга в попытках объясниться и придумать оправдание, почему это было сделано. Тэхён не считал оправдания возможными. Он сделал то, что хотел. То, что чувствовал. Он был уверен, что поступил правильно, и он знал, что Чимин, они с Чимином, были счастливы в тот момент. Впереди оставалось четыре дня и пятнадцать часов пути.***
Новый день не был жарким, к чему привыкли пассажиры лайнера. Небо сплошь было затянуто тонкой пеленой облаков, не обещавших пролиться дождём, но закрывавших солнце. Все стремились выйти на воздух из душных кают и провести целые сутки за их пределами. Не стремился только Чимин, закрывшийся у себя и бегавший взглядом по соскакивающим строкам очередного письма в Пусан. Он чувствовал необходимость поделиться своими сомнениями, мыслями, всем тем, что не дало ему уснуть прошлой ночью. Навязчивые образы кружились над головой, вспыхивали под веками, рассеивая кромешную темноту, принося небывалые прежде ощущения. Чимин будто вновь был на палубе, танцевал с Тэхёном и дарил ему первые в своей жизни поцелуи. Настоящие, решительные, так непохоже на Чимина смелые. Хотел ли он этого вновь? Нужно ли было найти Тэхёна и объясниться? Чимин писал эти вопросы на последнем куске бумаги, зная, что прочтёт их совсем другой человек. Друг, его милый друг детства, чья сестра должна стать для Чимина доброй супругой, поддерживающей и в горе, и в радости, этот человек никогда не расскажет. Он будет хранить тайну вместе с Чимином, как хранил до сих пор все их совместные секреты от родителей, учителей и соседей. Со стоном оттолкнув от себя лист, Чимин схватился за голову. Он сжимал виски, впутываясь пальцами в волосы и запрокидывая голову назад, затылком касаясь стены каюты. Он снова ничего не понимал. Всё, что было вокруг Тэхёна, оставалось совершенно непонятным и, казалось, невозможным для понимания. В этот день Чимин не вышел в ресторан, не поднялся ни на одну из палуб при свете дня, отважившись покинуть каюту только к ночи. Звёзды всегда приносили успокоение, должны были сделать это вновь. Однако на старом месте уже был тот, кого Чимин не хотел видеть, но всё равно желал. — Что вы чувствуете сейчас, Чимин? — поинтересовался Тэхён, когда прошло около получаса молчаливого стояния рядом. Они не смотрели друг на друга, но не могли даже думать о мире вокруг. — Я не могу вам рассказать. Если скажу хоть слово, то... Нет, Тэхён, я не могу, — он покачал головой, низко опустив её. — Весь день я не находил сил выйти из каюты, потому что знал, что могу встретить вас. И вот мы встретились здесь. Снова под звёздами, и снова, кроме нас, никого больше. Видимо, сегодня я снова не смогу уснуть из-за этого. — Я чувствовал головокружение, слабость, мне казалось, я смертельно болен. Мои сердце и пульс, они будто сошли с ума. — Вы описываете мне симптомы солнечного удара? — Нужно иметь много удачи, чтобы получить его ночью, — Тэхён тоже покачал головой. — Но мне повезло. И я хотел бы испытать это снова. Поцелуй вновь был жарким, опаляющим, будто солнце в зените. Чимин закрывал глаза, чтобы не ослепнуть от силы того чувства, что пробуждалось в нём, когда он подавался навстречу Тэхёну. Тот отстранялся, давая им время на передышку, тогда Чимин прислонялся щекой к его плечу, стараясь дышать, как можно тише. Он боялся, что кто-то может выйти на палубу, хотя этого никогда прежде не случалось. Он боялся, что через мгновение Тэхён вновь отпустит его, им придётся молча стоять рядом, и никто не найдёт в себе смелости первым заговорить. Тогда завтра всё повторится вновь: Чимин будет искать клочок бумаги для очередного письма, Тэхён будет мучиться последствиями солнечного удара, произошедшего ночью. Никто не хотел этого. Хотелось иначе, совсем по-другому. Чтобы завтра не наступило, чтобы мысли не вернулись, чтобы сейчас они не боялись. — В Нанива на берегу срезан тростник под корень. Одна короткая ночь. Но нет мне теперь спасенья, любовь уносит меня, — они встретились, когда Тэхён прочитал этот стих на японском. — Две ночи, Тэхён, — коснувшись его ладони своей, произнёс Чимин. — Десять дней и пятнадцать часов, Чимин. Им оставались самые крохи. Лайнер неумолимо приближался к концу своего маршрута, и пассажиры день ото дня становились всё более взбудораженными концом долгого путешествия. Сейчас Тэхёну казалось, что дни пролетели в мгновение ока. Путь, который он предполагал удручающе скучным, невыносимым, несшим его в страну, где он никогда не чувствовал себя на своём месте, оказался столь быстротечным, что все прошлые мысли теперь выглядели сущей глупостью. Солнце не успело преодолеть и четверти своего пути до зенита, а Тэхëн уже стоял под дверью каюты Чимина, намереваясь пригласить его на завтрак. За завтраком они долго смотрели друг на друга, почти забывая о еде, там же решали вопросы о том, когда встретятся на обеде. Чимин хотел прогуляться по палубе вместе с Тэхëном, но не выдерживал и часа солнечных ванн. Тэхëн же не надевал свою фетровую шляпу, позволяя солнцу греть его чëрные волосы, словно он намеренно шëл к удару и смерти от него. — Единственное, от чего я могу сейчас умереть, так это от ваших глаз, Чимин, — громко смеясь, говорил Тэхëн, проводя тыльной стороной пальцев по щеке Чимина. — От того, как вы отводите их, стоит мне вас коснуться. И от того, как мало времени им оставалось. В последнюю ночь плавания в ресторане снова играли джаз. Жизнеутверждающие мотивы, побуждающие каждого пуститься в неудержимый танец, оставив последние капли беззаботности здесь. Уже через пятнадцать часов лайнер остановится в порту Йокогамы, а все пассажиры будут вынуждены вернуться к своим делам и заботам. Дама в оранжевом платье тоже была вновь в ресторане. Рядом с ней не было того мужчины, хотя ни Чимин, ни Тэхëн, ни кто другой не запомнили его. Дама сидела в одиночестве и выглядела печальной. Еë солнечный удар постепенно отпускал сердце, восстанавливал пульс. Жар, вскруживший голову, спадал. — Вы хотите посмотреть на звëзды, Чимин? — отчего-то в голосе Тэхëна тоже слышалась печаль. Вокруг пестрило и гремело, но он был, как и прежде, оторван от этого. Даже на лайнере он почувствовал себя лишним. — Нет, — помотал головой Чимин, незаметно дотрагиваясь до лежащей на столе руки Тэхëна, будто намеревался потянуться за бокалом. — Я... Я хочу... — слова давались ему с трудом, он не мог выразить своë желание вслух, будучи окружëнным другими людьми. Казалось, все услышат его и обязательно осудят. — Пойдëмте. Они одновременно поднялись из-за стола. Уже выйдя на тëмную палубу, Тэхëн перехватил запястье Чимина, решив вести за собой. Если бы кто-то спросил у Чимина, как выглядела каюта Тэхëна, в которой он никогда не был, Чимин не смог бы вспомнить ничего. Ни одной детали, даже самой незначительной, вроде складки на постели или царапины на дверной ручке. Но он в точности описал бы, как странно блестели глаза Тэхëна в полумраке, как тот осторожно коснулся губами щеки, а затем линии челюсти. Чимин вспомнил бы мягкость его рубашки, к которой прикоснулся впервые не через ткань пиджака. Кажется, она была абсолютно белой, почти светящейся в темноте. Чимин позволял Тэхëну вести за собой, будто они до сих пор танцевали на палубе. Прикосновения его губ к коже были трепетными, осторожными, и Чимин вздрагивал всякий раз, пытаясь дотянуться пальцами до руки Тэхëна. Ему было нужно чувствовать опору в нëм, то единственное, что заставляло бы поверить в реальность и не сойти с ума, заключив, что это всего лишь один из множества снов, преследующих сознание в последние дни. Это был уже не солнечный удар, Чимин словно проглотил целое солнце. Жар наполнял его изнутри, он задыхался, метался по постели, как безумец, крепче сжимая пальцы Тэхëна между своими. С губ срывались беспорядочно все слова мира, на чосонском, японском, английском, даже на тех языках, которые Чимин никогда не знал. Возможно, так выглядела агония смертельно больного, и Чимин так же страстно желал конца. Утро наступило, будто гром среди ясного неба. Чимин встретил его, ощущая под щекой вздымающуюся от ровного дыхания грудь Тэхëна. Тот гладил его волосы, спускаясь к скулам, линии подбородка, и возвращаясь обратно. — Лайнер остановится через считанные часы, — произнëс он. — Вы должны вернуться к себе, Чимин, собрать багаж. — Вы же дождëтесь меня на причале, Тэхëн? Мне нужно будет отослать несколько писем и потом... — После, Чимин, всë после. Вещи беспорядочно летели в чемодан. Он плохо закрывался, и Чимин дëргал заклëпки, словно боялся опоздать, словно от каждой секунды здесь, в своей каюте, зависела вся его жизнь. Это было неправильно, невозможно, невероятно. Всë вновь смешалось в мыслях, и Чимин действовал порывом. Сердце просило решительности, возможно, роковых свершений. Чимин думал о том, что они с Тэхëном могут вместе навестить его бедного друга, у которого умерла жена, оставив детей. Потом Тэхëн обязательно уедет в какую угодно страну, ведь не сможет находиться там, где всë изначально чужое. Чимин мог бы поехать вместе с ним. Мир лежал у него на ладони. Он мог узнать о нëм всë, что уже знал Тэхëн. Мог попробовать то, о чëм раньше даже не догадывался. Увидеть то, на что не было способно воображение. Сердце Чимина замерло. Стукнуло так, что отдалось в уши, и затихло. Чимин стоял посреди каюты, чувствуя, как лайнер замедляет ход. Мгновение, и он сорвался с места, будто при крушении, лишь бы успеть. Тэхëн должен был уйти. Ступив на причал, немедленно развернуться спиной к лайнеру и быстрым шагом покинуть скапливающуюся толпу встречающих и только прибывших из-за океана. Однако он не мог сделать ни шага. Он не хотел просто исчезнуть, ему нужно было что-то сказать. — Я не вправе разрушать вашу жизнь, Чимин, — говорил он быстро, не давая вставить ни слова. — Я не вправе менять ваши убеждения. Всë, что было между нами, было самым прекрасным моментом в моей жизни. Но это солнечный удар, он случился, мгновенно, неожиданно. А впереди у вас ещё многие годы. Вас ждëт невеста, самая истинная чосонка на свете, семья, которую вы никогда не сможете предать, страна, для которой вы созданы. — Нет, Тэхëн, вы не можете вот так просто, — Чимин коснулся края его пиджака, но тут же перестал чувствовать прикосновение к ткани. Тэхëн отвëл руку. Он поправлял фетровую шляпу, защищавшую его от солнца. — Мы должны, должны встретиться вновь! Это не просто солнечный удар, это нечто большее. Инсоляция — солнечное перенасыщение. — Простите меня, Чимин. Я надеюсь, вы всегда будете счастливы, что бы ни случилось, где бы ни оказались. Его светлый костюм несколько раз мелькнул в толпе, а потом исчез так, словно сгорел, подобно спичке, за секунды.***
Спустя несколько дней два письма дойдут до друга Чимина. Он с удивлением молча прочтëт их, так же молча сложит и никогда ни словом ни обмолвится о строках, которые обязательно отпечатает в памяти. Спустя три недели Чимин будет держать руку Давон. Милой, прекрасной, доброй девушки, однажды поселившейся по соседству. Истинной чосонки, которая робко спросит, про какой солнечный удар Чимин шепчет, выходя каждую ночь на террасу их дома. Она не узнает. Спустя два месяца Чимин напишет статью в местной газете про лайнер «Корея», который двадцать шестого июля 1905-го года вышел из порта Сан-Франциско до Йокогамы и преодолел маршрут за рекордные десять дней и пятнадцать часов. Спустя несколько лет, когда не будет существовать государства Тэхан, а обращение «чосонец» превратится в оскорбление и клеймо, Чимин случайно повстречает человека по имени Ким Намджун. Он вместе с тремя дочерями будет стоять под палящим солнцем около редакции Чимина, ожидая открытия, чтобы дать объявление о розыске своего старшего сына, ушедшего на фронт год назад. — Простите, Намджун-ши, — несмело обратится к нему Чимин. — Вы никогда не знали Ким Тэхëна? Намджун окинет Чимина усталым взглядом. В этом взгляде будет скрыто столько тоски и боли, пронесённой через всю жизнь, что сердце Чимина замрëт на мгновение, глухо стукнет о грудную клетку и снова утихнет. — Если вдруг вы однажды увидите его, передайте... — голос Чимина слаб, в уголках глаз скапливаются слëзы. — Передайте ему, что любовь — это не солнечный удар. Это всегда что-то большее.