Your creature

      Тонкими пальцами выводятся рисунки на чужих чёрных джинсах, плотных, подобно второй коже, и жёстких. На остром, костлявом плече их хозяина, который в своей собственнической манере прочно обнимает чужое юношеское тело, лежать не слишком комфортно, но так привычно, что это ощущается скорее необходимостью.       Чёрную-чёрную комнату наполняет приятная, едва слышная музыка из плейлиста с самыми разными жанрами от блэк металла и депрессивных мотивов до позитивных песен про счастье и любовь. В принципе, выключили бы это к чёрту, но тишина нещадно клонит в сон, поэтому приходится мириться.       Короткие тёмные пряди без труда скользят меж холодных пястей Дотторе, слегка массируя голову Скарамуччи, который лежит неподвижно, несмотря на всё желание мурчать и ластиться подобно кошке. Ведь он скучал по этим прикосновениям, как бы сильно не отрицал этого.       Они действительно были вместе. Если слово «вместе» подходит для описания этого союза. Доктор в то время расстался со своей первой настоящей любовью, затем убивался по уже занятой женщине, в коей пытался найти кого-то, кто вернёт ему желание жить, а Скара… У него веских причин вступать в отношения, тем более такого мерзкого, паршивого и отвратительного рода, совсем не было. Весь израненный, измученный, убитый и преданный жизнью, он в глубоком подсознании хотел, чтобы его любили. Любили искренне и чисто. И он знал, что Дотторе никогда не сможет стать для него идеальным партнёром. Знал, но раз за разом путался в его сетях, позволял себя изучать и находить в себе новые, более эффективные, а иногда довольно болезненные подходы к его душе. И ему это даже нравилось. Правильно пелось в той старой-старой песне, тысячу раз перепетой разными лицами: «some of them want to abuse you, some of them want to be abused…»       — Скар, — позвал своим низким, с приятной хрипотцой голосом Дотторе, — как думаешь, если бы остальные знали… они бы убили нас?..       Без издёвки, с почти чистым интересом, словно бы сам Доктор ответа на свой вопрос не знал.       — Тебя — да, — без тени сомнения или колебания ответил Скарамучча, не переставая выводить на его старых, но всё ещё идеально выглядящих джинсах невидимые узоры.       Он видел в однотонной чёрной ткани цветы, облака и просто закорючки, которые и повторял рукой. Он видел так много всего прекрасного, но при этом и немало ужасных вещей вроде страха и отчаяния, которыми веяло от Дотторе… Он видел очень много; видел то, чего не видели другие. И чувствовал то, чего не чувствовали другие. Дотторе это восхищало. Его редко чем можно было искренне зацепить, но то, как Скар, сломленный и изуродованный множеством как душевных, так и физических шрамов, ощущал все их песни, а позже мог к каждому новому уже совместному альбому подобрать обложку, не могло не вызвать в нём интерес.       Док задумчиво хмыкнул на слова Скара. Другого ответа он от него и не ждал, посему тот его ни капли не задел: скорее нездорово будоражил от предвкушения реакции друзей, которые рано или поздно должны были узнать их грязную, мерзкую до тошноты и вкуса желчи во рту тайну. Они порвали (если это можно назвать разрывом) меньше полугода назад и толком не могли окончательно оставить этот союз, поэтому всё ещё было впереди.       — Ты разъебал меня морально, — продолжил Скара тоном спокойным настолько, что любому нормальному человеку стало бы страшно. — И я тебя за это никогда не прощу. — Он устроился на чужом плече удобнее, словно бы от этого был какой-то толк. — Но это не значит, что я тебя не люблю.       Доктор то ли едва заметно усмехнулся, то ли закашлялся в ужасе от его мёртвого безразличия по отношению к собственной судьбе. В позыве этом не было ни капли удивления: он знал, что сам это сделал; он знал, как это произошло. Не совсем целеноправленно, но довольно эффективно Дотторе доламывал его вместе с прочими проблемами, пока не привёл в губительное состояние крайней степени усталости. Дотторе свою вину не отрицал — он принимал её всецело. Но никак не мог подобрать слов для извинений. Безусловно, они были излишни: Куникудзуши его никогда не простит. Поэтому лучшим решением для их «союза» оказалось расставание. Обоюдное, согласованное, запланированное. Но от этого не менее тяжёлое.       — А ты… ты когда-нибудь думал всё вернуть?..       Скарамучча сам не верил в то, что говорит. Он первым начал делать шаги к разрыву, от которого сам же пострадал. Просто в этом вопросе будто был заложен какой-то особый смысл, неощутимая необходимость. Они редко оставались наедине в последнее время, а сейчас, когда они сидят в загородном особняке Панталоне, который вместе с Арлекино и Синьорой уехал на всю ночь гулять по городу, нельзя было терять лишнюю возможность наконец-то поговорить по душам.       — Ты же сам знаешь ответ, — рассмеялся Дотторе.       Скара задумчиво хмыкнул и наконец остановил хаотичное вождение пальцами по бедру Доктора. Он прикрыл глаза, уткнувшись носом в его шею, и мысленно переместился во время, когда они только начали свои отношения и всё ещё было хорошо. Когда Скар любил его и чувствовал его заботу, совсем не думая о том, что она может быть корыстна.       Голые ноги едва достают до пола с обогревателем. Тело же утепляют объятия Доктора. Тонкая футболка нужна разве что как оправдание, почему ему настолько нужно сидеть с ним именно так, вплотную друг к другу. Скар знал, что может ничего не придумывать и прямо в лоб заявить о своём желании оказаться с ним в этой близости. Но оправдаться стоило перед своей гордостью.       — Мне кажется, в наших отношениях ничего бы не изменилось, сошлись бы мы вновь, — с издёвкой над ними обоими пробубнил Куникудзуши.       — Нет. Кое-что бы точно изменилось, — по-доброму, в несвойственной для себя манере хохотнул Доктор.       — И что же?..       — Сейчас мы наедине не ссоримся.       И правда: стоило им оказаться тет-а-тет, как тут же улаживались все конфликты, кончались поводы для безжалостного стёба и безобидных шутеек. Раньше они могли ругаться часами, днями, ночами, а сейчас… А сейчас на это нет ни сил, ни желания. Всё уходит на поддержание образа «мы никогда не были вместе и вообще друг друга ненавидим». Только вот если ненависть Скарамуччи была оправданной и реальной, пусть не такой сильной, как хотелось бы, то Дотторе лишь делал вид, что товарищ ему неприятен.       Мелодичная, расслабленная мелодия сменяется на более энергичную. Скарамучча вдруг поднимается, двигается к колонке и добавляет громкость.       — Ты чего это так? — удивился Дотторе.       — Просто песня нравится, — отрезал Скар и поднялся с дивана. Он внимательно окинул с ног до головы фигуру Доктора, который и не думал сдвигаться с места, а затем молча протянул ему руку, за которую тот охотно взялся и оказался на ногах рядом с ним.       Дотторе очень высокий. Выше Скары на голову, из-за чего со стороны они кажутся до боли комичными, словно бы ненастоящими, нарисованными… Лицо Дока засияло улыбкой, когда Скарамучча потянул его в свободную от мебели часть комнаты.       «Is this love? Is this just a movie?..» — начала петь девушка из колонки.       Скар тихо рассмеялся, сверкая яркими огоньками в глазах.       — Ты ведь учился в танцевальной школе, верно?       — Верно.       — Тогда… подари мне один танец. Всего один.       Док широко осклабился.       Шаг, шаг. Лёгкими движениями они перемещаются по комнате в такт пока ещё относительно спокойной музыке. Скара кладёт руку на плечо Дотторе, который тянет его на себя за талию. Он скользит по дорогому паркету и с импульсивным, маниакальным счастьем смотрит на Дока, который кружит его словно в вальсе.       Дотторе сплетает с ним пальцы одной руки и всё так же элегантно ведёт Куникудзуши за собой. Поворот, поворот. Они наращивают темп с каждым движением. Вдох, выдох. По телу бегут приятные мурашки от предвкушения горячо любимого припева. Скарамучча кусает губу.       — I'll be anything you like, make a true believer, — тянет Скара, чувствуя, как дыхание сбивается от совсем быстрого для простого любителя темпа.       Дотторе же, напротив, лишь входит во вкус и даже не думает останавливаться. Его кроваво-алые очи смотрят в более тёмные напротив. В них горит яркое пламя и что-то ещё, по чему Куникудзуши скучал, пожалуй, больше всего на свете…       — I lose control of my mind, something they don't teach ya, — продолжает Доктор.       — And I become a creature…       Элегантный верть. Дотторе оборачивает Скара вокруг воображаемой оси слабым жестом одной руки, а затем останавливает.       Азарт бурлит в жилах. Скарамучча с искренним восторгом смотрит на всю элегантность милых жестов Дока и не может сдержать дурацкую улыбку на губах. Хочется, чтобы это никогда не кончалось. Хочется танцевать так вечность. Просто наедине. Коряво, несогласованно заранее, просто идти за Дотторе, выполнять все его невербальные команды и быть рядом. Просто рядом…       «What did you expect? I'm not your experiment…»       Счастье вмиг потухает в глазах. На его место приходит слепая задумчивость, от которой следовать за умелым Доктором становится сильно тяжелее, но не то чтобы того это останавливало.       «Say you love me when I'm lovely; when I'm ugly you repent…»       Дотторе разворачивает его к себе спиной, прижимая за талию. Скара вжимается плотнее, но глаза прячет в пол, прямиком к бледным босым стопам, которые по сравнению с «ластами» Дока кажутся совсем хрупкими. Словно, стоило бы Дотторе ненароком наступить на них, он бы их разбил… Хотя предельно было ясно, что это скорее Куникудзуши налажает, а Доктор вовсе не заметит.       «I'm a rush of your life, a broken paradise…»       Сердце сжимается от боли, в горле заседает мерзкий ком. И даже губы Доктора, целующие кромку уха, никак не успокаивают.       — Come on over to your house, maybe move in, — неумело, но уверенно хохочет Дотторе, то ли не чувствующий, то ли игнорирующий перемены чужого настроения.       Узоры водятся по плоскому животу Скарамуччи с некой бережностью, странной, почти любовной заботой. Куникудзуши знал: Доктор его не любит и не любил никогда. Но всё равно изо всех его действий сочилось нечто почти неощутимое. Была ли это столь искусная ложь, симуляция чувства?.. Почти. Было в этой откровенной неправде что-то искреннее, идущее от его гнилого и чёрного сердца…       Скар чувствует, как в глазах неприятно щиплет, но останавливаться не думает ни на секунду: ему нужно это мгновение.       «I could be your Harley Quinn, baby, dive in…»       Верть. И вновь они стоят лицом к лицу. Скара поднимает полный отчаяния взгляд, подобный тому, как побитый щенок смотрит на малолетнего хулигана с рогаткой, а затем слегка приподнимается на носках.       «I'll be anything you like, make a true believer!.. Boy, I won't ever leave ya…»       Из очей течёт первая слеза горечи, старательно сдерживаемой внутри тяжкими месяцами.       — I lose control of my mind, something they don't teach ya… — дрожащим голосом бормочет Скара.       Поцелуй в солёную щёку.       — And I become a creature…       «I, I, I, I, I, I, I'm a warning sign!.. Run, run, run, run, run, run, run for you're life!..»       Слёз становится всё больше и больше. Они льются водопадом. Скара жмурится, отдаваясь в полное распоряжение Доктора, который уверенно крутит его вокруг себя, поддаваясь порыву целого спектра различных чувств.       — I lose control of my mind, something that don't teach ya, — теперь и Дотторе начинает сбиваться и запыхаться. — And I become a creature… — продолжает он у самого уха Скары, которого только что взял под бедро и типично для окончания парного танца наклонил, заставляя выставить его тонкую ногу высоко вверх.       Они замерли в этом банальном до ужаса жесте подобно древним статуям античного искусства. По щекам Куникудзуши текут слёзы, а Дотторе задыхается от всех виражей, которые они успели выполнить за эти две минуты. Скарамучча ещё какое-то время собирался с мыслями, молча поглаживая подушечками пальцев чужую спину, а затем, почти до крови от переполняющих эмоций закусив губу, робко позвал Доктора.       — Дот… — запнулся он, — Дотторе…       — М? — вопросительно хмыкнул он в ответ, вместо тысячи слов и уточнений.       — Возьми меня… Сейчас… Пока я не передумал…       Дыхание спёрло у обоих.       — Ты точно?..       — Что конкретно в фразе «пока не передумал» тебе не ясно? — грубо перебил Скара.       Задумчивый вздох.       — Шут с тобой.       Они целуются подобно голодным животным, сидевшим на цепи невыносимую вечность, которая измучила обоих до полного сноса крыши. Дотторе прочной верёвкой обвивает Скарамуччу, словно тот снова самый податливый, послушный мальчик в его руках, который нуждается в нём больше, чем в воздухе, больше, чем в воде и во сне, больше, чем в чём бы то ни было… Словно Скара снова принадлежит только ему.       Доктор подхватывает его под бёдра и садит на первую попавшуюся поверхность, которой оказался широкий комод. Тот сдавленно ойкнает и принимается царапать короткими ногтями с аккуратным чёрным маникюром его кофту.       — Сними… — жалобно скулит Скара.       Дотторе глухо рассмеялся и прикусил его нижнюю губу перед тем, как отстраниться и сбросить свитер на пол. В комнате всё ещё прохладно, но после небольшого разогрева это уже не чувствуется. Доктор улыбается, когда руки на его шее плотно смыкаются.       «But will you still love me tomorrow when I'm a creature?..»       Док сцеловывает солёные следы с чужих щёк своим по-кошачьему шершавым языком, чтобы после медленно спуститься к голой, ничем не прикрытой шее. Губы его прожигают кожу почти насквозь, настойчиво пробираясь до костей, и на секунду в голове Скара даже закрадывается мысль о том, как хотелось бы, чтобы это действительно было так. Куникудзуши плотнее обхватывает талию Доктора бёдрами, не давая отстраниться от себя ни на шаг. Дотторе тихо мычит, словно собирается что-то сказать, но молчит.       Жарко. Очень жарко. Страсть греет голову, заставляет забываться в ощущениях без остатка. По щекам всё ещё текут горячие слёзы, но больше не от душевной боли. От приятной истомы и предвкушения тело берёт мелкая дрожь.       У Доктора зубы острые. Они оставляют на белой коже заметные отпечатки, даже несмотря на все его бессознательные попытки быть нежнее. Он делает это в исключительно индивидуальной манере. Его следы нельзя сравнить ни с какими другими, из-за чего все метки, по-особенному яркие, красочные, приходится прятать куда тщательнее других и носить одежду с широкой горловиной, потому что ни одно косметическое средство такое не скроет. Но Скарамучче этот кошмар на своём теле нравится. Он подставляется под настойчивые укусы, царапая плечи Доктора скорее инстинктивно, по старой привычке, от которой никак не избавиться.       Дотторе стягивает с Куникудзуши его широкие домашние штаны, скидывает на пол и нагло тянется в один из отсеков комода за смазкой.       Холодные руки сжимают бледную плоть чужих бедёр в немом вопросе «можно?». Но Скара так же тихо и бессловно ответить не спешит. Он сдвигает ноги плотнее, зажимая Дока между ними как в тисках, а затем переходит на жалобный скулёж.       — Док… — тянет он с предыханием. — Сломай меня… Снова…       Дотторе усмехается одним уголком губ.       — Повтори, — бессовестно требует он от измученного тела напротив.       — Убей меня… морально… — Он воет и нещадно впивается в бледную кожу спины своего «мучителя». — Как ты это умеешь…       Док тихо смеётся, осторожно обнимая хрупкую тушу друга.       — Мне кажется, у тебя лучше получается себя убивать… Забыл, что было после нашего расставания?..       Куникудзуши издал низкий гортанный рык.       — Нет. И я сделаю это снова, если сейчас же не перестанешь ебать мне мозги!..       Доктор оголил острые зубы в зловещей ухмылке. Он знал: Скар блефует лишь отчасти.       Лёгкий поцелуй в щёку, вместе с которым тонкие пальцы проникают под бельё Куникудзуши, поддевают его и стягивают на пол. Тихий стон вырывается наружу, и Скара откидывает голову назад и с силой кусает губы, когда в нём оказывается первый палец Доктора, пока он периодически целует то чужую бледную шею, то острую линию челюсти.       — Ска-а-ар, — тянет нежным шёпотом Дотторе, — ты такой красивый сейчас… Само совершенство… Я бы даже сказал — пауза, — божественное творение…       Скарамучча громко хнычет и раздвигает ноги шире. Доктор смеётся со столь выдрессированного жеста, добавляет палец и бережно проводит самыми кончиками перстей другой руки по худому колену друга.       — Не хочешь открыть свои прекрасные глаза?..       Скара лишь тихо воет в ответ.       — Ну же. — Этот садист тут же прекращает как-либо двигаться. — Я жду.       — Тварь ты конченная… Я… Я ненавижу тебя… — кряхтит Куникудзуши, чтобы с силой разомкнуть очи и исполнить просьбу. — Доволен?..       — Сполна.       Перед Скарамуччей возникает картина: светящееся белоснежным оскалом лицо Доктора, слегка растрёпанные по-обыденному голубые волосы и обнажённый худощавый торс. Скар нещадно кусает щёки изнутри, так и наровясь поранить их. Он скучал. Безумно скучал по этой тёмной, мрачной атмосфере и по его безумно, уродливо прекрасному Дотторе, который сейчас любуется красочной реакцией его лица и тела, словно проводя эксперимент. Это так одновременно мерзко и хорошо, что не хочется больше ничего на свете — только раствориться во времени и в пространстве…       Колонки тем временем затихли: плейлист и даже рекомендации к нему закончились. Теперь музыкой служила разве что симфония стонов, поцелуев и других звуков чувственного желания. В прочем, так даже лучше: наконец никакая назойливая попса не мешает наслаждаться моментом во всех красках, без сглаженных углов. Только настоящая страсть с примесью их уродливого нутра.       Доктор наклоняется к шее Скара. Его настойчивый язык начинает ходить по ней, сползает вниз и снова движется вверх. Скулёж Скарамуччи становится всё громче и громче с каждым толчком пока ещё пальцев. Он не перестаёт плакать. Доктору это даже нравится. Ему нравится на смотреть на слёзы и думать, что именно он является их причиной. Док прекрасно знал, что Скара плачет не столько от удовольствия, сколько от того, как сильно сломан. Он сломан жизнью, сломан самим собой, сломан тяжёлыми отношениями с матерью и непосредственно Доктором… Но Куникудзуши осознание того, как его ненаглядный любит чужие рыдания, как ни странно, ничуть не ранит. Ему даже в некоторой степени по-нездоровому спокойно плакать рядом с ним. Ведь Дотторе никогда не станет задавать ему лишних вопросов и неумело, халатно успокаивать, делая лишь больнее. Док никогда не умел поддерживать, но при этом никогда и не пытался, в чём его можно было бесконечно упрекать, наслаждаясь этим удивительно живым ступором, вызванным чужими перепадами настроения. Их страшный, странный и мерзкий симбиоз возник задолго до начала их отношений, потому даже по их окончании привычка питаться слабостями друг друга во имя эгоистичного мимолётного приступа удовольствия не исчезла, словно встроившись в генетический код.       Всхлипы нещадно перебивают дыхание. Хочется большего. Неприлично большего. Сформулировать внятную просьбу становится непосильной задачей, но Скар на выдохе произносит, запинаясь и захлёбываясь в своих чувствах:       — Док… войди в меня… п-прошу…       Дотторе тихо хмыкает. Ему повторять не надо — вмиг звенит пряжка ремня, спускаются брюки и крайне рутинно его губы касаются солёных губ Скары. Он не любит медлить, потому сразу после жеста недозаботы вынимает пальцы, выдавливает смазку и медленно погружает свой член в его тело.       Куникудзуши стонет. Звук выходит совсем тонкий и жалобный, больше похожий на скулёж раненного животного. Ногти всё сильнее впиваются в костлявые плечи Дотторе. Скарамучча прекрасно знает, что оставит на них ярко-красные следы, и мысль об этом ему чертовски нравится.       Темп толчков медленно наращивается, отчего пальцы на ногах поджимаются до бледноты. Слёзы льются от удовольствия и дурманящего чувства эйфории. Мягкое тепло неравномерно растекается по телу, концентрируясь в нижней части живота и в голове. Скар периодически сводит колени в оргазмической судороге, чем мешает Доктору, которому то и дело приходится раздвигать их обратно.       — Дотторе, я… — задыхается Скара, — я… скучал…       — Я тоже, мальчик мой, — пробормотал Доктор и нежно провёл тыльной стороной ладони по его щеке.       Они видятся почти каждый день, почти каждый день разговаривают, играют вместе музыку… Но этого недостаточно. Недостаточно для того, чтобы чувствовать настоящую близость друг друга. Чувствовать чьё-то тело и слышать чужие, но до боли родные мысли.       Их отношения никогда не были обычными, классическими, не имели ничего общего со здоровыми и даже элементарно валидными. Они и со стороны смотрятся топорно, неорганично и странно. Но, если знаеть, что непосредственно происходит между ними, то становится совсем страшно от того, как эти отбросы, непринятые обществом и непринимаемые самими собой, могли состроить столь позорную и корявую кальку на отношения.       Это не любовь. Это уродство.       Сердце бьётся чаще, но его стук перебивают стоны, скорее жалобные и никак не похожие на удовольствие. Дотторе, конечно, знал, что Скаре сейчас слишком хорошо, чтобы давить из себя что-то карикатурно более общепринятое, хотя прежде часто так делал. Из-за чего всю жизнь чувствовал себя фальшивым, ненастоящим.       — Я люблю тебя… — шепчет, задыхаясь, Скара. — Сильно люблю… Как никого и никогда…       — Я знаю, — отвечает Доктор и едва ощутимо целует его в висок.       Рука его перемещается на чужой возбудённый член и движется в такт толчкам, отчего Куникудзуши сначала вздрагивает, а затем натурально взвывает в плечо Дока.       — Я знаю… — вторит Дотторе.       Они кончают почти одновременно. Несколько минут уходит на восстановление напрочь сбитого до кружащейся головы дыхания. Доктор беспорядочно целует Скару в висок и в щёку, в линию челюсти и обратно. Он медленно выходит из него, заставляя Скарамуччу тут же ощутить эту всепоглащающую пустоту внутри.       Доктор помог ему осторожно спуститься с комода, придержав за предплечья. Куникудзуши, ещё до конца не отошедший от чувства эйфории и с мелкой дрожью в ногах, стал неспешно натягивать свои широкие штаны.       — Ну, что ж… — подытоживает Дотторе, затягивая ремень. — Теперь нас обоих убьют.       — Это ещё почему? — удивлённо спрашивает Скара, тут же сменив свой тоскливо-наслаждённый настрой на пугливое возмущение.       — Это любимый дизайнерский комод Лоне, который он вёз сюда из Венеции.       На секунду между ними воцаряется гробовое молчание.       — Ты… — запинается Куникудзуши. — Ты выебал меня на любимом комоде своего лучшего друга?!.       Доктор по-дурацки улыбается, словно бы его огрели по голове тяжёлой сковородой, что, вероятно, грозит ему в случае, если Панталоне о случившейся неприятности узнает.       — Да какой же ты друг после такого, — бурчит Скара и пихает его в плечо, пробираясь к дивану.       — Отвратительный.       — Как и парень.       — Не поспоришь.       Не успевает Доктор дотянуться до своего свитера, как тот тут же оказывается надетым Скарой поверх его футболки. Дотторе хотел было возмутиться, но, взглянув на хитрое удовлетворение Скарамуччи, который слегка оголил аккуратные, словно специально заточенные клыки, а затем, привстав на носки, обвил руки вокруг шеи Дока, решил покорно оставить предмет одежды ему.       — А они не заметят, что кофточка тебе явно длинновата? — тянет Дотторе, поглаживая Куникудзуши по спине вдоль позвоночника и коротко целуя в скулу.       — Даже внимания не обратят, — смеётся Скара, потеревшись щекой о голое плечо Доктора. — А если обратят, разговор будет недолгий.       Док тихо хмыкнул.       — Смею предположить, ты не намерен расходиться по комнатам сегодня?       В ответ раздаётся отрицательное мычание.