ты не нужный.

Достаточно тёплый новый день согревал душу. А согревалась душа парня, чьё имя было... Никита. Однако, чаще всего он ощущал лишь сплошную пустоту, ведь спустя много лет так и не отошёл от потери дорогого друга, в которого был влюблён. Комякин не мог и не хотел забывать о нём, ведь... Ваня, его умерший друг — был для него всем, Никита любил его. Химинец был весёлым, храбрым, сильным, всегда защищал и поддерживал его. А сейчас его нет, и есть только Никита и прототип Вани в его подсознании, только немного видоизменённый. Также, прототип Вани, Изуру — явно больше, чем в дружеских отношениях с прототипом самого Никиты — Слуги. Это заставляло парня чувствовать зависть и обиду. Грусть и воспоминания преследовали его ежедневно после смерти Вани, а парень никак не мог избавиться от всех негативных чувств. Его попытки подавить моральную боль остановились на селфхарме. Никита часто резал свои руки и ноги, а сами порезы иногда доходили до дермы, и всего один раз он нечайно от переизбытка эмоции порезал руку до жира. Больно было теперь физически, но он не мог остановиться, ведь это казалось ему лучше, чем моральная боль. Самоповреждением он начинал заниматься всё чаще и чаще, уже даже каждый день. Его нынешний близкий друг Феликс не замечал и намёка на то, что Комякин так уродует своё тело, но заметил то, что Никита перестал надевать одежду с короткими рукавами и шорты даже летом, что казалось Феликсу странным. А Комякин всё страдал и страдал, и не стал просить о помощи ни Феликса, ни Изуру, а Слугу тем более не стал бы. Личности в его подсознании итак знали о всех проблемах парня, но им было зачастую всё равно, а Слуга и вовсе давил на Никиту чаще, желая довести его до самоубийства. Правда, парень сам задумывался об этом неоднократно, но попыток суицида у него не было, ведь он всё таки боялся. Однако, Комякин раздумывал ещё очень долго над этим, и понял, что бояться ему нечего. « — Тебя никто не ценит! » , « — Ты никому не нужен. » , « Убей себя. » — Эти слова произнесенные Слугой оставались в памяти парня, хоть сам он подсознательно понимал, что сам Слуга просто чересчур капризный и ему плевать на Никиту. Но... Никита и вправду считал, что его никто не желает любить, ценить, поддерживать и даже просто уважать. Вечно докучать Фелу со своим нытьем было стыдно, он считал себя слабаком, кто не может держать всё в себе. После этих же мыслей парень и начал держать всё в себе, а боль становилась сильней. И моральная, и физическая. Вся жизнь стала просто невыносимой, мокрая подушка от слёз, всё тело в шрамах, и сам внешний вид Комякина давали знать о себе. Ему хотелось просто исчезнуть и покончить со всем. И вот, Никита стоит возле моста. На улице темно, парень не взял с собой ничего и даже стоит в одной футболке и шортах, в которых видны все его шрамы. Изуру снова делся куда-то со Слугой, видимо, мартовский период... Комякин думал о смысле всего существующего, смысле своей жизни, смысле небытия. Желание плакать не превосходило желание умереть, но страх всё еще был сильнее. Пытаясь преодолеть свой глупый страх, Никита достал канцелярский нож со своего кармана, и со всей силы надавив на лезвие, он провёл его по руке. Снова порез до дермы, очень больно, но как ни странно, боль чуть успокоила его от страха. Не теряя времени, парень уже был готов спрыгнуть с моста в воду, где было его отражение и утонуть там. Никита Комякин решился на это сам. Никто не способен его остановить. Никто не хочет его остановить. Никто никогда не любил его. Никто никогда не ценил его. Никто. Даже он сам... Из-за этого, в данный момент он уже бросил нож вниз и упал за ним, а сзади послышались какие-то крики, и голос напоминал голос Феликса... « — Прости. »