Никогда не повторятся

      Они ввалились в спальню, как не подобало аристократам: растрёпанные и почти задушенные своими чувствами. Нежно-блондинистые волосы закрывали обзор на всё, кроме лица, но Мэри не была недовольна. Его лицо рассматривать она готова вечно, как и вечно утопать в бездонно-голубых глазах, невольно красоваться жемчужной кожей. Но больше всего завораживали глаза: они смотрели на неё почти с болезненной нежностью, но всё ещё этот взгляд не принадлежал ей.       "Посмотри на меня, Джозеф. Смотри только на меня."       Мэри впивается губами в чужие, смазывая всю горечь. Она срывает с себя шаль вместе с заколками: теперь её волосы встормошенны так же, как у Джозефа.       Он тяжело дышит и стонет в чужие губы. Руками обвивает талию и чувствует, как нежные руки, хрупкие, словно хрусталь, но такие жестокие когда бьют зеркала, когда разбивают, целясь в него, вазы, что стоят для некоторых как состояний. Как же жестоки эти руки, когда отталкивают его нежность, его чувства...       Они сметают всё со стола. Слышно, как бьётся чернильница и Джозеф ловит себя на том, что пачкает в чернилах гольфы, но им всё равно: Мэри извивалась в его руках, молила и умоляла, дарила ему всё, что есть у неё самой. Джозеф искусывает чужие губы, будто вместе с их почти кукольной аккуратностью, искусывая и их статусы, что стали для них клеткой. Он сжимает в руке нежную грудь и припадает к шее, желая только одного: запечатлеть это так, как запечатлел бы фотоаппарат. Мэри чуть оттягивает его за волосы, будто напоминая, что вообще-то, у них есть статус, а у всего есть глаза.       На кровать они падают уже почти без одежды: лишь нижние слови отделяют тела. Тела, что разгорячены отчаянием, что после этого они не смогу видеться ещё очень долго. По их лицам не текут слёзы, тратить время на них, драгоценное время, слишком расточительно.       Дезольнье проводит ногтями по нежной коже бедра, почти рвёт тонкие колготы, но всё же лишь ласкает. Нежные руки, уже без перчаток, перебирают его волосы. Мэри подставляет под чужие поцелуи и касания, лишь моля о большем:       "Пожалуйста... Я хочу... Прошу..."       И Джозеф поддаётся и рвёт затяжки корсета, обещая заплатить за них. Мэри охает и лягает его ногой. Джозеф вдруг перехватывает и её, закидывая на плечо. Мэри хмурится, но сейчас не время для глупых обид: Джозеф срывает всё, что было, и припадает губами к уже твёрдым соскам, закидывает вторую ногу на плечо и тут же ласкает рукой другую грудь. Мэри стонет тихо, но для Джозефа это подобно грому молнии: тяжесть в штанах становится невыносимой.       Он отрывается от чужой груди и оголяет половые губы. — Прости, если будет больно... — он нежно проникает тонкими пальцами внутрь и Мэри до боли, наверное даже, до синяков сжимает чужие плечи, а на её глаза наворачиваются слёзы, — Прошу прости, — Джозеф целует её, сцеловывает слёзы и разводит пальцы. Вторая рука оглаживает всё, нежно оглаживая грудь, аппетитное бедро и живот.       Но никто из них не готов больше терпеть.       Блондин направляет член внутрь и входит еле-еле, боясь травмировать чужое нутро. Мэри раздвигает ноги, которые Джозеф всё же убрал с плеч чуть, шире, впуская чужой половой орган. Она и сама чувствует, насколько она внутри туга и насколько нежен Джозеф и тянется за поцелуем. Дезольнье отвечает охотно, будто мурлыча и входит всё же до конца.       Мэри кажется, что внутри неё всё взрывается и жужжит: она и сама, вроде бы, шипит, всхлипывая и постанывая чужое имя одновременно, а когда Джозеф начинает двигаться уже более не сдерживает голоса, как в прошлые разы. Как можно сдерживать хоть что-то, когда им осталось там мало?       Дезольнье говорит ей что-то на ухо, стонет её имя, припадает от груди к бёдрам, от них — к лицу, целуя, а от лица к животу. Мэри кажется, что у неё двоится в глазах: Джозеф повсюду, даже внутри неё и это обескураживает. — Я... Прости, — блондин толкается пару последних толчков особенно глубоко и изливается внутрь. Мэри выходит почти на визг и осознаёт, что Джозеф на самом деле её проклятие.       Теперь она даже не сможет его забыть. Теперь напоминание о нём будет внутри неё и мелькать перед глазами, напоминая, как были прекрасны те минуты.       И что они никогда не повторятся.