Единственная ночь

У Генмы глаза шальные. Карие, тёплые, со спрятанным где-то глубоко внутри весельем. Такой он, Генма Ширануи. Серьёзный, собранный, вечно крутит в губах сенбон. А потом смотришь в глаза, а там, далеко на дне, искры смеха. Или ярости, которая никогда не прорвётся наружу. Будет похоронена под этой серьёзностью, под шутками, небрежностью. Райдо дёргает своего напарника на себя, рывком расстёгивая ширинку, запуская руку, по-хозяйски властно. И Генма уже стонет, пока ещё тихо. Знает, что это сводит с ума. Умеет стонать так, что у всегда серьёзного Райдо сносит крышу. И не притворяется. Просто отдаётся целиком, и телом, и душой. Весь. Что Генма нашёл в нём? Даже теперь, когда половина лица — сплошные шрамы, смотрит так, будто никаких жутких рубцов нет и в помине. Райдо пытался сторониться напарника, когда обзавёлся этим «украшением». Но разве сбежишь? Генма не отставал, пока не заставил признать, что его присутствие — неизбежность. Райдо спросил, почему? Что такого в его уродливой морде? И получил ответ, который выбил землю из-под ног: «Заводит. Какой бы ни была». И сейчас Генма гладит изуродованную щёку, разглаживая дрожащими пальцами рубцы, зацеловывает их торопливо, жадно, вздрагивая от возбуждения, от того, что ещё только начинает с ним делать Райдо. И зная, что Райдо почувствует лишь сам факт прикосновения к этим рубцам, как будто после парализующего яда с его сенбонов. Генма всегда ходил с этим чёртовым сенбоном во рту. И всегда на вопрос: «С ядом или понты?» предлагал попробовать. Небрежно, с лёгкой улыбкой, так и не выпуская сенбон из губ. Только передвигал языком спицу так, что она указывала чуть вверх, в лицо спросившего. Никто не решился. Смеялись, отмахивались, но не решались. Райдо всегда коробило от такого. Как можно быть настолько несерьёзным? Для шиноби это непозволительно. Он был практически единственным, не задавшим этого вопроса. И однажды Генма сам встал у него на пути. Дурацки завязанная узлом на лбу бандана, чуть вздёрнутые брови вразлёт, глаза, распахнутые в ироничном немом вопросе, эта чёртова лёгкая тень улыбки и направленный в его сторону сенбон. — Ты единственный не спросил, — не вопрос, даже не констатация факта, а невысказанное требование. Вместо ответа Райдо протянул руку выхватить спицу изо рта у явно нетрезвого шиноби. Но рука поймала лишь воздух. А Генма, зажав сенбон в пальцах, нарочито медленно облизнул его целиком, захватив губами, протягивая от одного уголка рта до другого. — Не так, — в улыбке вызов. А в следующую секунду прижался губами к губам в настоящем, без дураков, поцелуе. Язык скользит, проникает в рот, касается языка, нёба. Райдо отталкивает Генму, поздно вспоминая, что Ширануи — любитель неожиданных и странных шуток. — Ну как? — спрашивает Генма, в глазах которого участие и веселье. А Райдо не может ответить, потому что губы, язык, горло онемели. Яд. Парализующий яд ползёт всё дальше в горло со слюной, которую он не может сплюнуть. Яд, почему-то не действующий на Генму. Потом будет противоядие, его мерзкий продирающий привкус, когда вернётся способность чувствовать и дышать. И тревожные глаза Генмы, взгляд, который отныне всегда будет направлен на него. Позже он узнает, что Ширануи всю жизнь понемногу принимал эту и не только эту отраву. Привык к ней настолько, что «пустой» сенбон в рот потащит только по привычке. Или чтобы не отравить его случайно. А тогда Генма извинялся. Шутник и тут не сумел обойтись без своих выходок, заявившись ночью тайком и без приглашения, когда он спал. Но извинялся так, что Райдо пропал. Раз и навсегда пропал в этих серьёзных, тёплых, с затаённым весельем глазах, в этих заставляющих терять рассудок стонах, в ползущем лёгком онемении. И, как оказалось, в глубоко спрятанной ярости. Сегодня она пытается прорваться наружу и Райдо жёсток, почти груб. Потому что сейчас Генме нужно именно это. Второй раз за последний месяц. Первый был, когда погиб Хаяте. Они с Генмой были так похожи, что их подозревали в родстве. Подозревали и в связи. Генма искренне радовался, когда узнал, что у Хаяте серьёзный роман с Югао. И Райдо радовался с ним вместе, как-то незаметно войдя в этот круг. Знал, что этих двоих связывает дружба. Тихая, искренняя, не выставляемая напоказ. Пожалуй, он один из немногих, кто видел и мог оценить Танец Полумесяца Хаяте и как веером разлетаются под взмахом меча с сумасшедшей скоростью бросаемые Генмой сенбоны. Теперь Хаяте нет. В тот день, когда нашли изломанное тело в луже крови, Хокаге собрал их всех на совет. Тогда они спорили и решали, что делать. Копирующий говорил о начале войны, аналитик, чтоб его, к самому Райдо не прислушивались, расписывая мощь Орочимару, а на дне карих спокойных глаз Генмы плескалась яростная тьма. Той ночью Генма, всегда мягкий и шутливый, был другим. Резким, злым, безжалостным. И Райдо позволял ему выплёскивать эту ярость. Они, всегда бережные друг с другом, целовались до крови и боли, торопились, будто это был их единственный раз, и Генма брал его зло, быстро, вбиваясь с такой силой, будто иначе не почувствовал бы, а Райдо не мог произнести ни звука. Яд. Точно рассчитанная доза. А потом Генма жарко дышал ему в затылок, гладил непослушными дрожащими руками, целовал от затылка до лопаток, прижимаясь горячим лбом, шептал что-то бессвязное. И уже Райдо в свою очередь выбирал и способ и темп, сходя с ума от стонов. Пока из карих глаз не уходила эта ярость, не возвращалось тепло, заставляющее уже Райдо нести какую-то чушь, отводить от лица Генмы слипшиеся от пота волосы. В тот раз они оставались вместе до рассвета. Завтра Генма заменит погибшего Хаяте. Ему стоять на площадке судьёй. Быть готовым в любой момент остановить поединок, встав, если потребуется, между сражающимися соперниками. А Райдо предстоит в одиночку охранять Хокаге. Что бы ни происходило на площадке, он будет следить за всем, что находится поблизости. Быть тенью, посланцем и телохранителем за них обоих. И если что, закрыть Третьего собой. У тех, кто годами ходит рука об руку со смертью, ощущает её присутствие, рано или поздно появляется что-то похожее на предчувствие. Неявное, неуловимое ощущение грядущей опасности, засады, чьей-то смерти. Наверно, они оба сейчас чувствуют это, потому что в глазах Генмы та самая ярость и тьма. Потому эта ночь для них будет как последняя и единственная. День покажет, были ли они правы.