Who is He?

В тускло освещённой комнате слышно лишь звук медленно капающей воды, да тихий звон железных инструментов. Мужчина работает с некой опаской; твёрдой рукой стёсывает углы, раз за разом срезает изгибы, корректируя и надолго останавливаясь, чтобы рассмотреть своё творение. Откладывая инструмент, он погружает ладони в миску с водой, вынимая же возвращается к мрамору, мягким движением стирая тонкий слой пыли, словно только этого и не хватало для законченной статуи. Однако, после он снова хмурится, приземляя сжатый кулак на холодное плечо. Всё это было не тем, чего он добивался. Холодный мрамор улыбался ему, и в улыбке мужчина видел только изъяны собственного труда. Лицо же выше ему не удалось даже начать делать. Пальцы хватают статую за подбородок, второй рукой он держит шпунт, пока что мешкая; проходит пара секунд, и инструмент острой стороной вгоняется туда, где находится переносица. В комнате слышно треск и по несовершенному лицу медленно расползается кривая полоса. Мужчина подхватывает киянку, осторожно простукивает шпунт, пока трещина не заканчивается на затылке мраморного человека. Камень падает, поднимая пыль. Неровности в месте слома почему-то кажутся ему более правильными, чем подобие лица, бывшее до этого. Он плотно сжимает инструмент, стиснув зубы; ему приходится пробыть около минуты в тишине, чтобы получилось наконец-то расслабить мышцы, вернуть инструмент на место, не забыв обтереть, и закрыть кейс. Взгляд неизменно возвращается к статуе, и ладони снова тянутся к лицу. Мрамор – дорогой материал, и он надеялся, что именно качественного камня не хватало, чтобы его образ наконец-то обрёл себя. Что же, попытка успехом не увенчалась. Он вздыхает; подушечками пальцев медленно проходятся по сколу, проводит выше, вычерчивая в воздухе места, где должны были быть волосы. Сегодня он приснился ему с рогами, потому и дорисовывать их приходилось; удивительно, его музе шли аккуратные острые рожки. Только после он ведёт по уже существующим его чертам, рисует тонкую дугу под нижней губой, растянутой в лёгкой улыбке, тянется ниже, стучит подушечкой по узлу галстука, соскальзывает вниз, убирая ладонь. И отпускает его до следующей ночи. На выходе из мастерской он снова смотрит на последнее творение, а после снимает фартук и выключает подобие освещения. Пора бы сменить лампочку, иначе рано или поздно он отсечёт себе пальцы. Дверь за ним закрывается на ключ. Мужчина смотрит на часы, так долго и недовольно, словно от этого они начали бы обратный отсчёт, дав ему больше времени на отдых. Жаль только, что время безразлично абсолютно ко всем – часы продолжают ход, тихо тикают, что в тишине лишь больше раздражало, и своим циферблатом будто бы холодно смотрят в ответ, вопрошая, чего же он ждёт, теряя драгоценные секунды? Может, конечно, дело было в часах, как в предмете. Мужчина не знал. Быстро разогреть ужин. Быстро поесть. Запереть комнату, чтобы сестра не вздумала мешать ему (пусть у неё и был запасной ключ, на всякий случай). Обязательно сходить в душ, просто чтобы избавиться от пыли. Его не особо волновало, как он будет выглядеть на стриме, ведь уже три года как пользуется виртуальным аватаром. Дело было не в том, что он стеснялся себя, нет – ранее он всегда стримил с камерой, однако, чем больше было зрителей, тем тяжелее было сфокусироваться только на игре. Очень многие комментировали только внешность, казалось бы, стоило воспринимать комплименты, как нечто приятное, однако его позиция была простой: он стримит игры, и хочет иметь дело с теми, кому именно они и интересны. Он оставался ему верным настолько, что, когда менеджер сказал, что пора бы наносить макияж и привлекать ещё больше аудитории – он уволил менеджера, даже не подумав о пересмотре решения. Строить карьеру на внешности было для него нонсенсом. Тем не менее, виртуальный аватар был на него немного похож. Разрезом глаз, может, и немного причёской. В изначальной версии он был одет довольно легко – чёрная безрукавка, брюки, высокие берцы. Осенью и зимой у аватара появлялся чёрный плащ с высоким воротом. Этот его вид чем-то напоминал антигероев из мультфильмов. Были и другие варианты, которые оплатили рекламодатели – в мужском ципао, довольно простом на вид. В нём он стримил файтинги, в конечном итоге все, но начинал с одного, в последствии, с разрешения компании, перейдя и на другие. Так это стало традицией канала. Есть и вариант в женском ципао. Это появилось из-за проигрыша постоянному спонсору в споре, и мужчина не взял за это деньги, ведь всё равно проиграл. С тех пор, что забавно, его азарт лишь возрос, и в подобного рода сделках теперь он ещё более усерден. Правда, больше не принимает подобного рода предложения от «Райской девочки». Стримил с ним он всего один раз. И третий вариант, который используется во время стрима хоррор игр – два вида аватара в нарядах священнослужителя и монахини, так же и два вида тела под ним, которые соответствовали выбранному на вечер персонажу. Если он играл за «плохую сторону», наряды эти были рваные, а единственным украшением была засохшая кровь. Сегодняшним выбором был обычный аватар, а на голосование выставлены несколько шутеров и 5v5 игр. – Добрый вечер, – его аватар поднимает вверх уголки губ, кивает в знак приветствия. Чат, до этого изредка пополняясь сообщениями, пока была заставка, весьма резко оживился, и каждое сообщение взлетало вверх всего за секунду, теряясь в сотне других. – В эфире канал «Попробуем ещё раз», с вами Ю Чжунхёк. Во что мы поиграем сегодня?

***

Студия, в которой он творил, всегда была ярко освещена. Можно сказать, что лампы в ней проливали свет на творящийся внутри хаос. Начнём с того, что на полу, в абсолютно беспорядке, валялись исписанные холсты. На всех них был один и тот же образ, который порой едва удавалось разглядеть – его часто перекрывали широкие мазки чёрной краски, местами ровные, словно учительские, перечёркивающие повторяющуюся ошибку, местами же они напоминали истеричные кляксы, словно художник из раза в раз вбивал свою кисть в неудачный рисунок, а после растирал краску с такой злостью, что, будь холст хоть немного менее прочным, прорвался бы. Быть честным, разорванные холсты тоже лежали где-то в углу. Для их же хозяина ничего из этого значения не имело. Сегодняшний холст был большим, шириной слегка превышая самого мужчину, высотой же в два раза больше. Мужчина творил без устали, долго думая, прежде чем вновь приложить кисть и повести линию. Рисунок казался до одури простым, это был лишь чей-то бюст, однако каждый мазок сейчас был чрезвычайно важен. Ему казалось, что именно таких размеров и не хватало, чтобы он смог выразить то, чем постоянно грезил. Помогло ли это? Что же… Линия подбородка, кажется, была совершенной. Изображённый мужчина в профиль казался кем-то, кого создали греческие боги, не меньше, слишком идеальные черты для живого существа. Однако, это был лишь силуэт. Его рука не поднималась, чтобы попытаться закончить хотя бы глаза. Ничего из того, что он знал и умел, не могло передать того же взгляда. Он держал кисть так долго, что плечо начало болеть и, стоило провести полосу нижнего века, тут же сдался. Он не хотел портить рисунок, только не этот, а потому спешно слез. Прошло каких-то секунд десять, и его рука опустилась в палитру, комкая то малое количество красок, что было в ней, смешивая, превращая в грязь; он делает несколько шагов и ударяет по старому рисунку ладонью, снова и снова, пока следы его руки не закрывают лицо на ней изображённое полностью. Всё не то. С годами погоня за этой музой превратилась для него в пытку. И он продолжал добровольно возвращаться на плаху, если так он сможет снова встретиться с ним. Стул под ним скрипит, стоило только вновь на него опуститься, спиной же мужчина упирается в незаконченный портрет, макушкой приземляясь там, где было чужое плечо. Взгляд, направленный в белый потолок, с трудом фокусируется, и он закрывает глаза вовсе, трёт лицо грязными ладонями, наплевав на ещё не засохшую краску, пытается расслабиться. Когда дверь жалобно сообщает о своём открытии неприятным звуком, он не обращает внимания. К этой комнате есть доступ только у одного человека. – «Уже известный художник, не раз поражавший общественность и критиков своим воображением и восприятием мира, вновь объявляет об открытии новой выставки. Прежде его картины захватывали дух, решая дара речи даже самых строгих ценителей. Все они приходили к одному выводу – в картинах художника, известного всем как Ким Докчжа, находится неизвестный никому мир, и мир этот настолько же правдоподобен и захватывающ, сколь и пугающий. Образы, изображённые в нём, неизменно завораживают, словно нам, простым обывателям, вдруг открыли дверь в другое измерение, такое же живое, как и мы с вами.», – за выразительным чтением слышно, как девушка раскалывает зубами леденец, а её аккуратный ноготь стучит об экран телефона, перелистывая всё ниже, – Восхваления, восхваления… О. «Так почему же человек, что так любим публикой, до сих пор скрывает своё лицо?». Да потому что он затворник! Девушка смеётся совершенно по-лисьи, словно никогда и не знала настоящих причин, заставляя лишь секундно нахмуриться; он быстро расслабляется, знает – всё это лишь шутки с её стороны. – Видал, как тебя издательства любят? – за закрытыми веками мужчина видит сначала тень подошедшей, а после яркий свет, подобный фонарику, понимая, что перед его лицом сейчас экран телефона. Он открывает глаза и вздрагивает. Название статьи гласит: «Нам удалось заснять его!», и на фотографии и правда силуэт художника, смазанный от движения. Его лицо не удаётся разглядеть, даже если сильно постараться, и оттого из груди невольно вырывается облегчённый вздох. – Хан Суён, – он хватается за щеку подруги пальцами, тянет на себя и мгновенно отпускает, определяя так наказание за вторжение на его территорию без предупреждения. В её случае, он хотел бы предупреждения хотя бы дня за три, чтобы подготовиться морально, – хорошо, что ты пришла. Поможешь мне вынести портрет. – Опять сжигать? – она недовольно кривится, забавляя своей гиперболизированной реакцией, что-то ещё бубнит и убирает телефон в карман, застегнув на нём молнию, не дай боже он выпадет и разобьётся, и если хоть один файл с черновиками крашнется – издательство её покарает; она уверена, что её агент умеет пытать, – Эти твои ритуалы меня скоро убьют. Он же огромный! Если я надорвусь, ты будешь ухаживать за мной. Бесплатно. – За бесплатно я готов приготовить тебе овсянку. На воде. И кормить ею три раза в день. Кстати, без сахара. И конфеты твои я спрячу до выздоровления, – мужчина разминает шею, пытаясь так спрятать собственную не очень добрую ухмылку, после хруста наконец взглянув на девушку с видом невинной овечки. – Я же тогда опять курить начну. Тебе плевать просто на меня, так и скажи, – девушка карикатурно убивается, хватаясь за голову; кажется, из её уст слышно что-то вроде «как жить, как жить, меня все ненавидят, умру никто и не вспомнит». – Это я тебе тоже не дам. Будешь в кровати лежать и играть в тетрис. Или купить тебе тамагочи? – улыбка его столь нежная и милая, что у Суён мгновенно портится настроение, она лишь сильнее кривится. – А-а-а, просто пойдём уже! Какой это вообще по счёту? Их точно за полторы тысячи перевалило, – от невозможности избить друга, она пинает его стул, тут же хватаясь за ногу с тихим шипением – сама же больно ударилась пальцем. Она уверена, всё в доме этого идиота проклято. – Тысяча семьсот девяносто третий, – мужчина отвечает с точностью машины, грустно оглядывая холст. Его даже немного жаль поджигать. – Ну конечно, ты знаешь точную цифру. Затворник-задрот, – девушка ворчит и приподнимает холст с одной стороны, мужчина берётся с другой. Его очередная неудача теперь оказывается на полу. – Разве можно назвать задротом того, кто только книги и читает? – Докчжа приподнимает брови, вопросительно глядя на подругу; она всё ещё ужасно им недовольна. – Мне всё можно, я так решила, – она прикусывает палочку от почти закончившегося леденца несколько раз, отчего та двигается вверх-вниз. – К слову о твоих великолепных решения. Ты закончила черновик? – лицо девушки, до этого бывшее лишь недовольным, приобретает такой вид, словно ей только что засунули в рот целый лимон, выжали весь сок и туда же ударили электрошокером, посылая импульс по всему телу. – Не говори, как мой агент, иначе я вообще перестану тебя навещать, покрывать, слушать, да и вообще дружить с тобой, – ответ весьма ясный – ничего она не закончила, словно на лбу написано. – Я слышу эти угрозы уже который год. – его трагичный голос пробуждает в Суён интерес к тому, по какой причине она вообще терпит его в своей жизни, – Покурим? – Сахарная терапия, король уродцев, ты что, слепой? – она снова жуёт палочку, тыча в неё пальцем, напоминая так, что пытается заменить сигареты чем-то менее вредным. Между прочим, держится уже целых пять дней! – Ладненько, – он же, в свою очередь, совершенно бесцеремонно закуривает прямо перед ней, выудив пачку из широкого кармана рабочего фартука. Суён смотрит на него так, словно вот-вот убьёт, делает шаг вперёд, отчего мужчина отшатывается, не ожидав, да выплёвывает остаток конфеты в урну, стоящую рядом с холстом, выхватывая пачку из его рук, словно не она курила всего часов так шесть назад, и эти пять дней держалась на одной штуке в день, на самом деле. Ему она в этом не признается. – Знай, – она отворачивается, выдыхает дым на незаконченный портрет чужой музы; если бы Докчжа сейчас смотрел на неё, заметил бы, как погрустнел девичий взгляд, – я тебя ненавижу.