El tango de...

      Сенку считал эти слёзы крокодильими. Каждый раз, отправляясь на поиски, клялся прибить бессовестную тварь, испытывающую мировое терпение лишь одним своим существованием, и, как-то взяв за привычку, держал при себе два патрона. Оружие за поясом холодило нервы, рассуждаясь сразу двум: и тому, кто безжалостно рвал человеческие души, доводя до греха, и тому, кто безропотно велся на его манипуляции, радостно приближая энтропию. Всё справедливо с их масштабом трагедии.       И какая такая любовь к жизни? Только нездоровые эмоциональные привязки!       Какая разница, что там будет с научным сообществом и планетой в целом, если прямо сейчас Сенку выигрывал партию в прятки? Их дурная игра с извращёнными правилами, всегда приводила к краю, на котором стояло два намертво привязанных друг к другу безумца, от того как казалось, что дёрнешь одного и второй упадёт следом.       Даже если верёвки здесь — понятие фигуральное.       Каждый раз Сенку искал лжеца, наслаждающегося своими пакостями, но всегда находил заблудшего ребёнка с тоской в глазах.       И что-то внутри трещало, с оглушающим эхом надрывая логические связи.       Наверное оставаться в здравом уме, созерцая такое представление было невозможно. Объективно выше его сил.       Ген же никак не пытался объяснить свои мокрые глаза — завравшимся мальчикам иногда верят, в качестве исключения, плохим завравшимся мальчикам не верят вовсе, а на его счету слишком много оплошностей.       Он был умным ребёнком, дорвавшимся до взрослых игрушек. Безупречно держался в роли минуту назад вылупившегося птенца, судорожно хватавшегося за первого встречного, пиликая на восхищении и наивности. Такой далёкой от правды. Невинный и наивный, в меру безупречный, чтобы привлечь чужой взгляд, и катастрофически глупый, чтобы пробудить желание шефствовать над ним — такова его любимая роль в вечернем обществе. Пожирающие взгляды ему полюбились так же сильно, как и сиреневое пальто.       И к сожалению в авторитарном государстве имени Сенку Ишигами презумпции невиновности не существовало. Людей, как партий, много, но это лишь иллюзия выбора, потому что бюллетень с честным перечислением кандидатов никто не даст. Попробуй поднять бунт и будешь коротать срок в кандалах, может быть даже очень буквально. Законных прав тоже много, но все они с легкой руки переписывались под ситуацию и прямо на месте. К экстраординарным вопросам экстраординарные ответы, а Ген не мог выкинуть что-то тривиальное. Только такое от чего дергался глаз и рука тянулась к твёрдым тупым предметам.       Хотя… Если стукнуть сразу, летально, то отыграться за весь тот кипящий в жилах гнев не получится. А между тем ярость почти физически разъедала мозг. Любые мысли становились не информативнее капустного листа, наполовину съеденного потомством белянки, когда личная причина безумия снова пропадала на несколько дней.       Концентрации ноль.       Поднимать вопрос о продуктивности или даже желании жить в принципе не стоило…       Чтоб тебя черти драли, Асагири Ген!       Хотя…       И чертям доверять такое важное дело было опрометчиво. Обойдутся. Единственный, кто может расправиться с этой пародией на человека это тот, кто на свою бедовую голову обменялся чувствами с ней. Какими именно чувствами даже за пять лет совместной жизни понять не удалось.       Оставалось только оттащить за шкирку, как вредного кота от спрятанной под кроватью мертвой мышки, и прибраться. Сенку никогда не задумывался о братьях меньших больше, чем требовалось. Не его это стезя, но коты оказывается достаточно жестокие животные, не упускающие возможности поиграть с мелкими зверьками, которым так не повезло стать погремушкой на вечер.       Сенку был безупречен в подсчётах и разумеется знал какая по счёту эта погремушка.       Шестнадцатая.       Шестнадцатый труп.       Ген как-то слишком весело посмеивался для того, кто различает все уровни гнева своего дорогого учёного. Слёзы высохли так же быстро, как и пролились — удивительное чудовище.       И смех затих.       Закидывая вещи в побулькивающую ванну, он заворожённо наблюдал за пузырящейся щелочью, будто бы топя в ней немного больше, чем вещи какого-то несчастливчика. Будто бы вообще находясь не здесь, а где-то на теплом побережье, любуясь красочным фейерверком.       Или метеоритом.       Который вот-вот столкнётся с Землей и сотрёт всю живность подчистую.       Да, именно с таким мечтательным взглядом он однажды сказал, что был бы не прочь умереть, даже если прямо сейчас. Лучше, если прямо сейчас. Лишь бы только не очень мучительно, а то перебьётся всё благоприятное настроение, какое было от мысли о бессрочном отпуске. Наверняка и сейчас думает о том, что заслужил его. Идиот.       Раздражает. — Ты так скоро значительно сократишь население и без того маленького городка.       С фальшивым смешком и кривой полуулыбкой, он отпустил последнюю на сегодня пакость. Слишком хорошо всё-таки знал, что Сенку этой придури терпеть не может. По крайней мере при таком стечении обстоятельств поднимать на него взгляд было действительно… Опасно. — Нет, Ген, — тёмное пламя в его глазах тянуло градусов на шестьсот по Цельсию, больно жгло, но почему-то никогда не сжигало. — Ты.       Ощущение было такое, будто мимо пролетел снаряд или простой нож, лишь предупредительно поцарапав. Игра закончена и победитель выбирает наказание проигравшему. Пристально буравит, оценивает насколько раскаивается. Или считает сколько выдержит.       От такого взгляда подступал жар, а сняв пару слоёв фальши, можно было бы и снисхождения немного заработать. Ген расслабился: опустил напряженные плечи, стёр остатки роли с уст и прикрыл глаза. Пламя ослабло и стало невыносимо холодно. По хребту пробежала ледяная дрожь, может и не от холода вовсе, но Ген поплотнее завернулся в пальто. — Точно. Правильнее будет сказать мы.