Ты прекрасно знаешь, почему

Лежа на грязном полу, Андрей успел смириться и с маячащей перед глазами жизнью в колонии, и с исчезновением последнего шанса на нормальное будущее, и с разочарованием в глазах Ирины Сергеевны. Он еще с момента избиения Равиля догадывался, чем может обернуться для него решение пришиться. Так что Андрей лежал на полу и не сопротивлялся, ожидая прибытия доблестных сотрудников милиции. А через несколько часов его выпустили. Пригрозили напоследок, что это в последний раз, а в следующий он обязательно сядет. Андрей, еще не осознавая своего освобождения, в растерянности вышел из участка. Снаружи его ждала Ирина Сергеевна с ожидаемым разочарованием в глазах. — Ты думал, что будет с Юлей, если ты сядешь? — сурово спросила она. И Андрея прошил стыд, потому что о Юле в тот момент он совершенно не думал. Ирина Сергеевна перевела его в новую школу, половину Универсама выпустили, и Андрей вновь примкнул к ним, игнорируя скребущимися на душе кошками мысли о Юле. Марат учился с ним в одном классе. Последнее — единственное, что выбивалось из новой, вяло текущей жизни Андрея. Он смотрел на Марата и хотел или вовек его не видеть, или схватить за руку и все вопрошать: «Как ты мог, как посмел…» Избивать Марата Андрею больше не хотелось — и так уже почти забил, оставил лежать на мокром снегу. Андрей помнил, как, прихрамывая, ушел, помнил, как весь вечер думал, дошел ли Марат до дома или лежит и не может подняться, замерзает. Сердце против воли своего хозяина сжималось от беспокойства. Тогда Марат смотрел на него в последний раз. Сейчас взгляд Марата на него не падал, даже когда он рассеяно скользил им по классу — Марат не смотрел ни на кого, ходил в одиночестве по школе и постоянно бормотал себе что-то под нос. Учителя его не трогали, списывая такое состояние на горе по погибшему брату. Андрей его тоже не трогал. Андрей следил за ним с обидой, покрывающей его сердце коркой льда, с воспоминанием о том, как смиренно Марат смотрел на него в последний раз — точно брошенный всеми щенок — с неясным желанием, чтобы Марат взглянул на него вновь. Андрей спешил на сборы. Он забежал в пустую раздевалку, схватил куртку и резко обернулся, заметив движение сбоку. От удара в живот даже хорошие рефлексы не спасли, и Андрей судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Увернулся от следующего удара, посмотрел на противника. Это был Марат. Марат, который не замечал его все эти дни, смотрел будто бы сквозь, будто бы никогда не знал. Марат, который сейчас решил устроить драку в пустой раздевалке. Андрей его желание удовлетворять не собирался, он и драться не планировал — в его жизни и так хватало насилия. Перед глазами встал образ того Марата, смирившегося, лежащего на снегу с капающей из носа кровью, и потому Андрей сейчас не бил и только уворачивался от ударов. Внутри разливалось недоумение, поднимала голову обида — что в этот раз он сделал неправильно, по мнению Марата? — а еще то, что Андрей признавать не хотел, потому что признать распространяющееся в его груди, подобно пожару, пугающее в своей правде восхищение было тяжело. Марат обратил на него внимание, Марат наконец на него взглянул, Марат-Марат-Марат!.. Возились они минут пять, прежде чем Андрею надоело, он заблокировал очередной удар Марата и придавил его к полу. Посмотрел — понадеялся, что его взгляд полнился равнодушием или обидой, потому что за такими стылыми чувствами легче было скрыть жадное желание рассмотреть его лицо, каждое совершенство и несовершенство тоже (в случае Марата все оказалось бы совершенством). — Че это было? — спросил Андрей, и это был их первый диалог за последнее время. Марат, лежа под ним, загнанно дышал, смотрел, как дикий неприрученный зверь, так не желавший садиться на цепь, но на которого уже одели ошейник и затянули покрепче. — Морда твоя мне надоела, — буркнул Марат, и это была самая неумелая ложь в его исполнении. Андрей всматривался в темень его глаз, пытался разглядеть правду, но во взгляде Марата была только пугающая темнота, точно черные дыры, о которых Андрей читал в энциклопедиях в детстве. Раньше в глазах Марата был свет, были чувства — обжигающие, яркие, смертельно-опасные, и в этой же опасности притягательные — раньше в глазах Марата была жизнь. Теперь Андрей смотрел в глаза живому трупу. — Пойдем курить, — предложил Марат так буднично, будто между ними не было ни ссоры, ни недель тягостного молчания. Андрей встал, руку Марату не протянул принципиально, и тот, хмыкнув, поднялся самостоятельно. Курили они молча. Андрею не с первого раза удалось поджечь сигарету, и он почему-то закашлялся, словно курил в первый раз — может, потому что Марат на него смотрел, изредка моргая, и взглядом своих темных бездушных глаз пожирал. Андрею хотелось сказать слова соболезнования о Вове, Андрею хотелось сказать даже что-то про бедную Айгуль. Про Универсам говорить, наоборот, не хотелось, да и вообще, про все, что могло разделить их вновь, Андрей говорить не собирался. Впервые за долгое время он чувствовал себя на своем месте даже с таким странным непривычным Маратом, это чувство метафорически било его под дых, и Андрей по-мазохистски был готов терпеть такую боль. Наслаждаться ей. — Как Юлька? — Нормально. Не произнес: «Она скучает по тебе». Не признался с тихой тоской: «Я скучаю по тебе». Вряд ли Марату нужны были эти слова, вряд ли Марату нужен был он. — Как комсомол? — Нормально. Марат был непривычно для себя молчалив, Марат теперь вообще сам по себе был непривычен и почти что незнаком, но Андрей впитывал такого Марата, запоминал его, ведь не знал, последняя это их встреча или нет, последние ли слова друг другу. С Маратом никогда не поймешь. Разговор не складывался, не склеивался, расползался, как мокрая бумага, но Марат не уходил, пожирал его своим полубезумным взглядом, и Андрей ему это позволял. Вечером, придя в качалку, он узнал, что пришедших на сборы универсамовских поймала милиция. На следующий день в школе Андрей поймал Марата на лестничном пролете, прижал к стене, посмотрел — со злобой, с непониманием, с обидой, с… да с чем угодно, только не с ненавистью. Ненавидеть Марата у него не получалось, несмотря на все жалкие попытки это сделать. — Ты вчера со мной подрался, чтобы задержать? Чтобы я на сборы опоздал? — со льдом в голосе процедил Андрей. — Получилось же, на сборы ты не пошел, — не стал отрицать Марат. Глаза у него горели лихорадочным блеском, искусанные губы расползлись в кривоватой улыбке. — Просто попросить тебя не идти еще в прошлый раз не сработало. Андрею захотелось коснуться его шеи руками, надавить, чтобы Марат засипел, лишаясь кислорода, а затем отпустить — поймать ускользающий сквозь пальцы желанный контроль хотя бы так. «Почему?» замерло на языке, растаяло, подобно льду, не высказалось вслух, потому что догадка пронзила Андрея мечом, скользнула раскаленным лезвием по его мыслям и неустойчивому хладнокровию. — Это ты, — понял он, — вызволил меня из ментовки за кражу видика? Вот почему его отпустили так легко. Но зачем? Андрей избил Марата, делал вид, что ненавидит Марата — а тот спас его, вызволил точно принцессу из башни. — Ага, — подтвердил его догадку Марат. Он выглядел больным, будто бы находился в затяжной лихорадке и не желал от нее излечиваться. Марата трясло, а он улыбался Андрею, обнажал свои зубы, точно скалился, смотрел на него, безмятежно счастливый и в своей болезни, и в своем сумасшествии. — Почему? — все-таки спросил Андрей. Марат в лице не изменился, только в глазах его на мгновение мелькнула тень нежности и тут же пропала. Он коснулся рукой щеки Андрея, скользнул ледяными пальцами по его мягкой коже. — Ты прекрасно знаешь, почему. Андрей отшатнулся, и пальцы Марата нелепо замерли в воздухе, но так и не опустились. Ты прекрасно знаешь, почемупочемупочему. Он знал, он не знал, он всегда знал, он никогда не хотел этого знать. Андрей развернулся и ушел, почти сбежал, перепрыгивая с ступеньки на ступеньку и игнорируя стук своего бешено бьющегося сердца. Кожа, которой коснулся Марат, жгла. Вечером Андрей узнал от Ирины Сергеевны, что милиция, кроме Универсама, за последние недели смогла изловить половину Домбытовских и часть пацанов из Разъезда. — Темные времена настали для группировщиков, — многозначительно произнесла она. Андрей ее почти не слушал, все его внимание сосредоточилось на щеке, которую днем коснулся Марат — жжение наконец утихло, и ему захотелось заново ее расчесать, лишь бы почувствовать вновь призрачный след его касания. Андрей пришел к его квартире поздним вечером, постучался, чувствуя дежавю — он уже ждал в полумраке подъезда, надеялся, что все сможет наладиться, что Вова вернется и исправит отшивание Марата. Пустые надежды. Марат открыл дверь, увидел его и ухмыльнулся — будто у марионетки дернули ниточки вверх, приказывая это сделать, — сказал: — Тебе повезло, что родителей нет дома. Вышел в подъезд. В этот раз Марат был не в растянутых домашних штанах и Вовиной рубашке, в этот раз Марат был одет так, точно собрался на выход. Ладный, красивый — по мнению Андрея, он всегда был красив — чужой. — Это ты отлавливаешь группировщиков? — не стал юлить Андрей. Марат посмотрел на него — между ними натянулась тонкая нить, но не оборвалась, нет, то, что между ними было, никогда не смогло бы оборваться, — поправил: — Помогаю. Марат приблизился к нему. Он был ниже, но Андрею все равно показалось, что сейчас Марат управлял ситуацией, управлял им. — Я его цепной пес, понимаешь? — поделился тайной. — Раньше я был скорлупой, а теперь я цепной комсомольский пес. Его глаза — все еще пустые, безжизненные, будто бы застывшие в момент величайшей скорби — опасно блеснули, и Андрей впитал этот блеск, пропустил сквозь себя. — Но зачем? Ты же можешь отказаться… — У всего есть цель. Андрей схватил его за руку, не дал уйти. Кожа у Марата оказалась холодной, и Андрея поразил контраст со своей теплой кожей, ведь раньше все было наоборот. Нашел пальцами пульс. — Расскажи. Марат выглядел со своими широко распахнутыми глазами и увеличенными зрачками безумцем, но Андрея это не волновало. В голове набатом билась мысль: «Какой же он, черт возьми, красивый». — Ты хочешь знать? — зачем-то спросил Марат. — Правда хочешь? — хмыкнул недоверчиво. — Ну, слушай! Марат было отшатнулся от него, но в последнюю секунду замер, выглядел болезненно-буйным, и Андрею стало не по себе, потому что это был одновременно он и не он. — Я отомстил за Айгуль, — признался Марат. — Коневич подал мне Колика на блюдечке, и я избил его. Смотрел, как этот ублюдок лежал на полу и плевался кровью, думал закончить на этом, остановиться. Айгуль этого бы хотела. Но потом понял, знаешь, что понял?.. — черты его лица исказились, словно с него сходил верхний слой кожи. — Колик Айгуль не пожалел, и я жалеть не стал. Андрей слушал его отстраненно, как слушают новости по телевизору. Он обращал внимания на его жесты и резкие движения, точно Марат начинал что-то делать и тут же заканчивал, теряя свою природную плавность. — Я забил Колика. До смерти, — уточнил Марат. — Он уже не дышал, когда Коневич вернулся. Подошел ко мне и сказал, что все уладит. Коневичу даже плохо не стало, представляешь? Смотрел на Колика, как на сломанную игрушку, — Марат фыркнул. — Я думал, мне станет легче, но нет. Не стало. Марат шаркнул ногой. — А потом умер Вова, — он помолчал, прежде чем признаться. — И я тоже умер. Марат не смог справиться с гибелью Вовы, метафорически похоронил себя рядом с ним, присыпал сверху землей и оставил существовать только бездушную полубезумную оболочку. — Вову убил Ильдар, но посадить мента не так просто, как домбытовского группировщика. Коневич попросил за это большую цену. — А я? — А ты проценты к этой цене. Марат резко дернулся, толкнул его к стене. Прижался всем телом, кончики их носов соприкоснулись — у Андрея в горле замер истерический смех, потому что Марату, чтобы вот так оказаться глазами напротив глаз, пришлось встать на носочки. — Ты мое последнее слабое место, Андрюш, — признался шепотом он. — Все остальные погибли. Андрея пробрало дрожью, волной мурашек окатило по спине. Ему стало горько и сладко, немного больно — Марат впился обкусанными ногтями ему в плечи — но в целом хорошо. Будто и с таким Маратом, который признался в убийстве человека, который сдал Универсам, могло быть хорошо. Могло. — Хорошо, — согласился Андрей, потому что Марат был его слабым местом тоже, потому что Марат был его уязвимостью, той частью, что все еще так жалко и благородно держалась за свою человечность. Марат уткнулся носом ему в шею, шумно вздохнул. — Ты не уйдешь? — спросил тихо, потому что однажды Андрей уже ушел. Если бы Марат спросил, Андрей бы признался, что уйти от него было смерти подобно, что все эти недели он тоже чувствовал себя мертвым. Но Марат спросил другое, и Андрей пообещал: — Не уйду. Марат оторвался от его шеи, опять посмотрел глаза в глаза. Андрей подумал, что готов смириться и с новым Маратом, если он останется рядом, готов тоже отлавливать группировщиков, ведь Универсама больше не существовало, а Марат остался, Марат был здесь с ним, и это единственное имело значение. — Почему? — Ты прекрасно знаешь, почему. Марат всегда это знал.