По ту сторону солнца

в мире, состоящем из бедствий, что было дорого, все давно порвано так обо что нынче греться? лампабикт

      — Скажи, что придешь! — розовые ноготки скользнули вверх по руке, легко обвивая чужое предплечье. От этого касания, столь нежного и трепетного, можно было бы незамедлительно ощутить, как по коже крупой рассыпаются мурашки, а внутри теплеет и расцветает. Но он не почувствовал ничего подобного — только рвение к нему со стороны, к которому давно привык. — Ты же знаешь, как все мы заскучаем без твоего голоса!       Без его голоса, без его глаз, без его обаяния.       Вечно это «без его» тащило за собой в хвосте что-то, что можно было бы с легкостью приписать кому угодно. Миллионы глаз сталкиваются с нашими собственными каждый день, миллионы голосов опутывают наш слух своей полифонией. И в этом бесконечном потоке они сливаются друг с другом в единую бурную реку, из сияния которой не подденешь нитей ни солнечных, ни лунных.       Перед ним что-то мелькнуло, щелчком вызволив его из ловушки сознания. Все те же розовые ноготки и теперь сияющее от улыбки лицо однокурсницы.       — Генетика, да?       Сначала он удивился и не понял, затем вздохнул и потер переносицу. Почему-то эта дисциплина действительно изматывала в последнее время закономерностями и патологиями, которые застревали в памяти цепочками не самых, с эстетической точки зрения, приятных образов. Он усмехнулся себе под нос и мотнул кудрявой головой.       Пол Делос был старшекурсником престижного медицинского университета. Лечебным делом он не то, чтобы горел — у него просто неплохо получалось. Гораздо охотнее Пол хватался за гитару или диджейский пульт: и с тем, и с другим у него сложилась лирическая дружба, которая выливалась в мир на посиделках с однокурсниками и почти всегда обращалась проникновенными взглядами, подпеваниями, тряской и одобрительными воплями под удавшийся мэш-ап. Правда, сама идея спасения человеческих жизней время от времени все-таки зажигала Пола, и тогда он начинал больше стараться, на время отказываясь от сочинения новой бардовской композиции к следующей встрече или импровизации с электронкой. Когда на тусовке кто-нибудь заговаривал о том, что Пол остался дома подтягивать патанатомию, среди девушек пробегал отнюдь не разочарованный, а одобрительный шепоток: поглядите, как прелестен и прилежен наш лучистый мальчик.       — Мне нужно подумать, — уголок его губ приподнял щеку и проделал в ней ямочку. — До завтра, ладно?       — Но нам ведь нужно понять, заказывать диджея или понадеяться на тебя, и…       — Извини, Хора, — Пол мягко оборвал ее и потрепал по плечу. — Думаю, твоего таланта хватит, чтобы с этим разобраться. Генетика… правда утомляет, — он подмигнул ей, скрываясь под маской игривого угодника, шагнул назад и развернулся на пятках, беззаботно закинув руки за голову.       Хора удивленно моргнула и снова просияла, стиснув в руках ремень своей сумки. Кажется, она что-то прокричала на прощание, пока Пол удалялся, но он не услышал, ибо стоило ему только отойти, как наушники перемахнули с шеи на положенное им место. Оттуда донеслись обрывки слов: голосовой помощник озвучил сообщение от личного водителя. Пол выудил из кармана телефон и быстро ответил просьбой сегодня не приезжать за ним.       Раз в год он переступал черту между изобилием и приключением. В этот день мир раскалывался надвое, и привычная ему половина ненадолго становилась замороженной. Это сверкающее, как морозный кристалл, иногда легкомысленное забытье, где все льется как по маслу, оставалось за плечами вместе с университетом, смущенными бегающими взглядами девчонок и студенческими сборищами в клубах, где дрожащий звон его гитарных струн только задевал чужие сердца, не пронзая их насквозь, подобно стрелам.       Его ждали всегда, но не там, куда он хотел бы приходить.       Все знали, что отец Пола — владелец Корпорации и ее миллионов, несмотря на то, что сын не носил его фамилии. Все знали, что Пол — потрясающий красавчик, умница-отличник, которого все обожают. Все знали, что Пол — талантливый музыкант с мечтой, которую родительская рука задвинула поступлением в медицинский. Они видели в нем солнце всех солнц, и он относился к этому так же, как к благосклонности случая, удачному сочетанию точек на игральных костях, которое, безусловно, выпадает не каждому. Относился до тех пор, пока однажды что-то в нем не перемкнуло, и легкие податливые кубики не впились в его ладонь острыми, колючими ребрами.       Пока он шел, подгоняя кроссовками дорожную пыль, его окружение мельтешило перед замутненным взглядом яркими фигурками, вырезанными из цветного картона. Кажется, что разные, но сделаны все из одного материала. Лио бывала его вторым голосом, Эстер — третьим, подпевающим тише и мелодичнее. Милли считала, что его песням не хватает глубины и осмысленности, а Хоре нравилось под них танцевать. Каждая чувствовала в его музыке свое, не улавливая проблесков скрытой надтрещины. Пусть даже такое и сложно расслышать, но для них он — только красивая резная открытка со спрятанным внутри музыкальным механизмом, милая подарочная мелочь. Можно оценить, подивиться и закрыть глаза.       Его слышали, но не слушали, считая, что конструкция за картонкой слишком простая.       Пол шаркнул ногой и остановился. Плеер, который он сжимал в кармане, так и остался выключенным: мысли отскакивали от стенок черепа с таким громким гулом, что перебивали и глушили даже реальность за пластиковыми квадратиками на ушах. Он шел по наитию больше двух часов, не замечая ничего вокруг до тех пор, пока улица не выдернула его из себя знакомыми очертаниями: по обеим сторонам от него показались несколько забегаловок с неоновыми вывесками, между ними грудились смешные и пыльные барахольные лавочки… Впереди над краем дороги сгорбился обклеенный яркими пятнами бумаги пункт назначения — автобусная остановка. Отсюда только одним маршрутом можно было добраться до окраины города.       Болезненно мигающее табло подсказывало, что нужно было подождать еще минут десять. Уже по инерции Пол отвел взгляд на другую сторону дороги, почему-то не рассчитывая увидеть то, что обычно поджидало его там каждый год в этот день. Маленькая, сухонькая старушка, сидящая за сложенными друг на друга деревянными ящиками, поправляла сморщенной рукой перевязанные стебельки садовых букетов, пока над ней колыхалась чья-то веревка с бельем. Пол глянул по сторонам и в пару прыжков оказался рядом с цветочницей.       — Ах, юноша! — воскликнула она, приветливо улыбаясь. — Вы вернулись, чтобы снова меня разорить? — ее бархатный смех в считанные секунды согрел Полу сердце. Ради того, чтобы слышать его, он был готов идти пешком хоть еще два, хоть целых десять часов. Этот смех не был похож на хихиканье Лио или задористый гогот Хоры — они не отзывались в нем таким родным и вместе с тем незнакомым.       — Боюсь, что да, — Пол почесал светлую макушку и запустил руки в карманы, чтобы нашарить в них несколько аккуратно сложенных, но слегка потрепанных от постоянного перебирания во время ходьбы купюр. Пока он разглаживал и пересчитывал их, хозяйка собрала все цветы с прилавка в один большой букет — настолько большой, что саму ее за ним не было видно. — Кажется, в этом году урожай особенно хорош? — его взгляд был прикован к махровым ореолам розовых гвоздик, по случайному указанию руки сложенными в причудливую пушистую мозаику. Пол захотел прикоснуться к их тонким, мягким краям, но, почувствовав неудобство собеседницы, которая его даже не видела, осторожно перехватил у нее букет и протянул купюры.       — И впрямь, — закивала старушка, отряхивая ладони от приставших к ним травинок. — Земля и небеса были благосклонны к моему уголку. Вашей матушке они обязательно понравятся, — она посмотрела на гвоздики, затем на Пола и улыбнулась ему теплее прежнего. Его снова охватили чувства, по которым он тосковал целый год, и сердце, наконец замеченное, с тихим ликованием забилось им навстречу.       — Да, — Пол продолжил бы стоять, как вкопанный, если бы не раздавшийся позади воздушный скрип дверей. Он очнулся и попытался распрощаться со старушкой, но та торопливо замахала руками и ему, чтобы он успел добежать, и водителю, чтобы тот подождал. Пол запрыгнул в автобус и опустился на первое попавшееся сидение. Только переведя дух он заметил, что в салоне пусто.       Маленькая прокуренная коробка шатнулась, тронулась и поколесила по своему маршруту. Золотые кисточки на шторах из засаленного фиолетового велюра раскачивались и описывали мертвые петли, как бешеные крохотные маятники. Прижавшись затылком к стеклу, Пол закрыл глаза и вслушался в шуршание, доносящееся из водительской магнитолы; он впитывал долгожданную тишину, проводя кончиками пальцев по свежим крупным цветам. Наверное, хозяйка была права, и эти гвоздики, выращенные с такой любовью и старанием, каких он себе представить не мог, очень понравились бы маме. Тут прямо над ним что-то захрипело, и система оповещения выдала запоздалое:       — Следующая остановка — конечная: городское кладбище.       Латона Делос умерла, когда ему не было еще и года. Она не была женой его отца: рядовая жертва служебного романа, поверившая в то, что неземное счастье снизошло до нее, простой женщины, так о нем мечтающей. Отец Пола всегда ухаживал красиво и незаметно, однако иногда казалось, будто не было в Корпорации женщины, которая бы ускользнула от его внимания. Было ясно, почему его сын стал невольником обаяния, против воли притягивая к себе чужие взгляды и картонные сердца.       Роды были тяжелыми во многом потому, что законная жена изводила Латону упреками и даже угрозами, питая ненависть к измене и ее последствию и тем самым препятствуя спокойной беременности. Теперь пришел двадцать третий год со дня ее смерти. Как бы ни старались врачи, от нервного истощения Латоне не удалось уберечься, но ее дети родились сильными и здоровыми. Да, может быть, Пол и не знал бы всего этого, если бы Латона родила только одного ребенка.       Автобус затормозил и поехал медленнее по ухабистой дороге, тяжело встряхиваясь на камнях и ямках. Пара гвоздик выскользнула из объятий Пола и тут же закатилась куда-то под сидения и лестницу. Он сам чуть было не увязался за ними, когда фургон рывком накренился вперед и остановился, отбросив его на спинку сидения, а его затылок — на стекло.       — Приехали, — прохаркал водитель, даже не обернувшись в салон. Надвинув на лоб затасканную кепку, он пинком открыл дверь, щелкнул зажигалкой и вывалился наружу с сигаретой в зубах. Пол поправил сползшую лямку рюкзака, сжал цветы в руках и тоже спустился. Мертвенно-затхлый и холодный ветер, гуляющий по кладбищу, взбил в пух его золотые кудри, засквозил ледяными царапаньями под футболкой и подтолкнул вперед.       Недавно Пол осознал, что надлом, свербивший у него внутри, разошелся не только потому, что он начал видеть картонки вместо людей в своем окружении. Раньше казалось, что если отец содержит его и лихвой отсыпает ему деньги, как любимому ребенку — это не плохо, отнюдь не плохо, но позднее Пол пришел к тому, что это даже не способ выражения любви. Отец чувствовал что-то подобное ответственности за собственные похождения и должен был как-то откупиться. Можно было бы отдать ребенка в пригодное учреждение или приемной матери, заплатив за молчание, но такое избавление приравнялось бы к обоснованию собственной бесчувственности. Посему глава Корпорации, скрепя сердцем, принял решение об инвестиции.       Вот только она знала обо всем этом будто бы с самого начала. Знала и искала обходные пути, чтобы доказать собственную значимость и самостоятельность. Она не принимала подачек, не принимала себя как жертву обстоятельств и отчаянно боролась, выгрызая себе траншею и вопреки всему с нее не сворачивая. Ей двигали ненависть, гордость и зов открывшегося навстречу свободного мира. Ему это казалось чем-то непосильно трудным и непостижимым. До недавнего времени.       Пол замедлился и остановился. В глаза ему бросилось выщербленное на камне имя матери, а за ним — рыжеватые, медовые волосы, наскоро завязанные на затылке в объемный пучок, который того и гляди рассыпался бы от тяжести по плечам, спрятанным под клетчатой рубашкой из грубой ткани. Она заметила его уже давно, точнее услышала — у нее был невероятно чуткий слух, и каждый его шаг, каждый тяжелый вздох, который он испускал, сам того не замечая, сообщали ей о его приближении. Пол внутренне вздрогнул, когда на него уставились зеленые глаза, будто пронзившие его рентгеновскими лучами. И если обычно она смотрела на него так, что все о нем ей становилось предельно понятно, то теперь едва заметно замешкалась. Так, что даже отбросила клубни сорняков, которые держала в руках, и повернулась к нему лицом.       — Ты пришел вовремя, — констатировала она.       — Здравствуй, Ида, — Пол отложил букет, неловко потоптался и присел на корточки перед своей сестрой.