Опиум для никого

Одинокая желтая висящая лампочка освещала тесную кухню с облезлыми желтыми обоями и отбрасывала длинные зеленые тени. — Мы сыграем с тобой в русскую рулетку, — тихий вкрадчивый голос проникал под кожу, и от его звучания у Серванта всегда табуном бежали мурашки по коже; он не помнит ни одного случая, когда Камукура снимал маску холодной непоколебимости или повышал голос. Нагито не уверен, что действительно хотел бы увидеть, что скрывается за этим фасадом. Изуру достал из внутреннего кармана пиджака старомодный револьвер и шесть пуль и положил их на стол посреди обшарпанной кухни. В последнее время Комаэде исключительно везло, что ему удалось найти посреди очередного полуразрушенного города уцелевшую квартиру с каким-никаким электричеством и водоснабжением(даже ржавая вода из-под крана была роскошью, а брезгливые люди во время Трагедии долго не жили), однако его удача могла так же легко и закончиться. Даже этим вечером. Сервант никогда не говорил, где остановится. Камукура всегда находил его сам. Не то что бы Комаэда намеренно пытался от него сбежать. Скорее наоборот — Изуру был неуловим, как сигаретный дым, и никогда не оставался с Нагито больше, чем на один вечер. Последний не возражал — он думал, что если бы они постоянно были вместе, то быстро наскучили бы друг другу, и Комаэда предпочел бы, чтобы Камукура остался на пьедестале недостижимого бога, которому чуждо все человеческое(хотя Нагито знал, что где-то в глубине Изуру такой же человек, как и все остальные; потому что если он не человек, тогда зачем он продолжает возвращаться, и почему он тогда вообще выбрал пойти за Джунко). — Я изменил правила игры по своему усмотрению, — с этими словами Камукура зарядил одну пулю в револьвер и, прокрутив барабан, вплотную приставил ствол ко лбу Серванта, на котором уже проступила испарина, — мы будем стрелять друг в друга по очереди, каждый раз добавляя по ещë одной пуле. Комаэда не был уверен, от чего вся кровь в его несчастном теле прилила к его щекам. Было ли дело в прошибаюшем насквозь взгляде гранатовых глаз, или в том, что прекрасный юноша напротив него так интимно приставил к его лбу револьвер? Может быть, все сразу, и сверху что-то ещë. Может быть, он просто был больным извращенцем. Щелчок. Ему повезло. Изуру отложил револьвер на стол с потрëпанной клеëнкой, на которой были изображены какие-то непонятные цветочки, и молча уставился на Серванта. Направляя заряженный уже двумя пулями револьвер на Камукуру, Нагито ощутил странное чувство дежавю. Эта ситуация казалась ему до боли знакомой — фантомное воспоминание неприятно раздражало его, но когда он пытался вспомнить какие-то определенные детали, то словно открывал пустую книгу и пытался в ней что-то прочесть. Комаэда отодвинул револьвером прядь смоляных волос, которая закрывала лоб Изуру. Увидев тонкие швы у самой линии роста волос, он совсем не удивился. Он уже видел их раньше, но даже в первый раз, когда Камукура позволил до себя дотронуться, Сервант знал, что перед ним искусственно созданная Надежда. Эношима убедилась в том, что он знает, через что пришлось пройти несчастному юноше с Резервного Курса перед тем, как переродиться в бога. Также Нагито не удивлялся отчаянным попыткам Изуру развлечь себя — его "эксперименты" больше походили на грубое исследование своего физического предела и предела собственного сознания. Никто не знал, что придет в его голову потом — вдруг в следующий раз ему захочется ампутировать себе конечность или довести свой организм до полного истощения. На таком фоне простая игра в русскую рулетку даже смотрелась довольно невинно. Щелчок. Изуру зарядил третью пулю. Комаэда не помнил, когда в последний раз он испытывал страх. Может быть, в детстве он как и все боялся жуков или темноты, но ему рано пришлось избавиться от этих страхов, потому что рядом с ним не осталось никого, кто бы сказал, что в темноте нет никаких монстров, а жуки боятся тебя больше, чем ты их. Потом он приучился слепо полагаться на свою удачу, и не без азарта воспринимал новые жизненные трудности(читай: угрожающие жизни ситуации). И сейчас вместо страха за свою жизнь, Сервант испытывал лишь странную эйфорию и слышал гулкий шум крови в ушах. Раздался привычный щелчок, встреченный едким разочарованием, но Комаэда вспомнил, что Камукура ничего не говорил про то, на какой пуле они остановятся. Нагито зарядил четвертую пулю. Их отношения нельзя было охарактеризовать чем-то определенным. Со стороны их можно было принять за мастера и слугу по властной и статной фигуре Камукуры и характерному металлическому ошейнику на тонкой шее Нагито, но Изуру изначально не нужен был никакой слуга, а Комаэде ломать комедию перед ним было совершенно бесмысленно, всë равно его игру не оценят. Щелчок. Сервант отложил револьвер на стол. Изуру взял его и зарядил пятую пулю. Чем меньше свободных ячеек оставалось в барабане, тем взволнованнее становился Нагито. Одна мысль о том, что он может сейчас погибнуть от рук Абсолютной Надежды, приводила его в экстаз(всë-таки подобная смерть была намного красивее медленного умирания от голода или болезни где-то в канаве), но он играл против обстоятельств и похуже, чем пять пуль против одной свободной ячейки в револьвере. Камукура прокрутил барабан. Щелчок. Дрожащей рукой Сервант зарядил в револьвер последнюю пулю. Прокручивать барабан было бессмысленно. Такой же дрожащей рукой он приставил дуло ко лбу Камукуры. Посреди апокалипсиса Изуру выглядел по-особенному прекрасно. Слегка вьющиеся волосы очень красиво обрамляли похудевшее лицо с острыми скулами, которому болезненность придавала лишь больше шарма. Его выражение так и не поменялось во время их маленькой игры, как пристально бы ни старался в него вглядеться Комаэда. Камукура напоминал восковую статую, слепленную с большим вниманием к деталям, но более живым она от этого не становилась. Щелчок. Одновременно с этим лампочка с треском перегорела, и темнота липким одеялом накрыла их обоих. Револьвер дал осечку. — Как скучно.