We begin the hunt tonight

Они никогда не вели себя как типичные «хищник» и «жертва». По крайней мере сами на себя такие ярлыки не вешали. Это всегда получается само собой и естественно, как будто открыться внутреннему зверю — ровно то же самое, что и признаться хотя бы самому себе: ванильные отношения это слишком пресно. Сайно сам по себе напоминает опасного хищника, ему даже не нужно создавать особый образ или как-то менять тактику поведения. У него тяжёлый взгляд, нечеловеческая грация и быстрые, смертоносные движения. Может быть он и «генерал Махаматра» с клыками настолько крупными, что могут без особых трудностей выдрать противнику трахею, но иной раз поведением он здорово смахивает на шакала. Он умеет скрываться так, что его никто не найдёт, если он сам этого не пожелает, зато если понадобится, то свою цель он буквально из-под земли достанет, и жертве не спрятаться, не скрыться. Он напоминает зверя перманентно изготовившегося к прыжку. Под кожей перекатываются литые мышцы, каждое движение — плавное и слитное с другими. Это же человек может переворачиваться на спину и подставлять обнажённые живот, грудь и глотку. Говорят, что хищники демонстрируют глотку либо как признание поражения, либо в качестве акта величайшего доверия [генерал Махаматра не знает поражений, но секретарю Академии доверяет безраздельно]. Кажется, что он почти что мурлычет, когда выпрашивает ласку, выгибается кошачьим движением и лукаво, сквозь прищур, следит за своим любовником, стоит тому повестись, переключить своё внимание. Сайно умеет как выласкивать, словно бы вылизывать и расслаблять влажными касаниями языка, так и безо всякого предупреждения впиваться зубами в незащищённую кожу, словно бы напоминая не забываться. Он сжимает челюсти крепко, оставляя глубокие отпечатки на коже любовника, а потом вновь их зализывает, как будто бы извиняясь. Сайно не умеет спокойно: всё то, что подавлялось годами службы, в один момент выплеснулось наружу, да так и бьёт мерным, неиссякаемым потоком. Он не умеет скрывать своё неуёмное желание близости, контакта, ему приятное чувствовать живое тепло человеческого тела. Он напрыгивает со спины, сжимает в объятиях, трётся всем телом и тычется носом в плечо, таким вот незатейливым способом переключая на себя внимание. Аль-Хайтам никогда не причислял себя к жертвам, он, скорее всегда был из тех, кто вцепится в загривок своего противника и как следует тряхнёт, прежде чем бросить себе же под ноги и придавить глотку протектором тяжёлого сапога. Соколы не стелются по земле, выслеживая добычу. С Сайно вести себя как-то определённо не получается практически никогда, потому что он путает все карты и рушит любое представление. Два хищника, перманентно борющихся за право доминации. У аль-Хайтама глаза необычные, на свету радужка распадается двумя цветами. Пронзительный взгляд вызывает ассоциации с глазами хищных птиц, которые развивают головокружительную скорость для того, чтобы сверзиться с небес на свою жертву и вогнать в её шкуру мощные когти и клюв. Едва заметная улыбка, мягкий тон голоса, который в один момент без перехода может стать резким, отрывистым и лающим. Сайно всегда отвечает поцелуем на поцелуй, укусом на укус. Он не отказывает себе в удовольствии смыкать зубы на крепкой шее своего любовника, впиваться в неё зубами практически до хруста, оставлять глубокие кровящие отпечатки до самой мышцы, а потом выласкивать лунки кончиком языка и наблюдать за тем, как кровь перестаёт окрашивать нежную здесь кожу красным. Аль-Хайтам, чувствуя доминанту над собой, прогибается почти что послушно, только смотрит и просит «сильнее» сжимать челюсти. Аль-Хайтам любит наваливаться, придавливать весом тела к поверхности, смотреть, демонстрируя превосходство. Он не умеет стонать, как будто бы не имеет права на громкое выражение чувств и эмоций, зато горячее прерывистое дыхание и глухое, низкое рычание звучат гораздо откровеннее чем любой стон. Но больше всего он любит когда Сайно буквально забирается сверху, сжимает коленями и целиком контролирует всё от и до, потому что так возможно получить максимальное удовольствие от происходящего, так возможно попробовать что-то иное. Аль-Хайтам учится отдавать контроль и просто наслаждаться. Он подставляется под напрыгивание любовника и наклоняет голову, демонстрируя ему открытые шею и плечо. Он приваливается к поверхности и не даёт себя поцеловать, уворачивается, позволяя касаться только языком. Сайно же нетерпеливый и иногда демонстративно показывает на часы, чтобы проверить, как быстро любовник может раздеться, а сам толкает два пальца внутрь и предварительно растягивает себя, чтобы ощутить заполненность хотя бы мимолётно. Он стонет всегда несдержанно, прекрасно ведь знает, как любовника заводит один только его голос. Он умеет низко рычать прямо на ухо, требовать, почти что приказывать, но звучит это так, что противиться совершенно не хочется. Это, наверное, когда-то напоминало брачные игры животных. Они ходили вокруг да около, присматривались, нарезали круги и принюхивались перед тем, как сделать пробный бросок и попытаться прихватить зубами хотя бы плечо. Естественный запах тела играет далеко не последнюю роль, и от аль-Хайтама пахнет хорошим парфюмом и бумагой, а от Сайно — как от свежей раны, из которой до сих пор струится кровь. У них было пару лет на то, чтобы присмотреться друг к другу, а потом — быстрое развитие отношений буквально в течение нескольких месяцев. Они никогда не называют друг друга как-то особенно, им это ни к чему. Если приходится упоминать — всегда есть отличное слово «mate», которое используется для обозначения пары у животных. И дело тут не вовсе в карамельных мечтах о соулмейтах, а в том, что они — просто два животных, хищников по своей натуре, которые научились подставлять друг другу глотку и сосуществовать в комфорте. Запихивать это поглубже и прятать, скрывать, держать в тайне — значит отказываться от самих себя. Заигрывания на грани безопасности, полное и безоговорочное доверие, открытость такая, которую нельзя позволить с кем-то другим. Если бы кто-то видел это со стороны, то появились бы серьёзные опасения насчёт того, не свернут ли они друг другу шею в порыве страсти, когда устраивают спарринги прямо на постели, когда пытаются завалить друг друга на лопатки и с победным рычанием оказаться сверху, придавить, примять собой. А поцелуи после — и не поцелуи совсем, больше напоминают откровенное вылизывание, открытую влажную ласку языком к языку. Им просто хорошо выпускать наружу всё то, что обычно приходится держать глубоко внутри. По крайней мере друг с другом они могут не скрываться.