Вельвет

Цветущий вьюнок -

вот и он ведь тоже не хочет

стать моим другом... Когда взрослые отвлекались на свои взрослые и скучные дела, их мир обретал наконец смысл. Мир, который при родителях был укутан мраком, обретал цвета, новые смыслы. И во всём этом была своя история. Почему роза красная? Ты разве не читал Оскара Уайльда? А если сидеть под кроватью, то можно схватить Буку? Если в темноте живёт Бука, то зачем нужна ночь? Уж не для его гнусных планов? Родители отдыхали у камина: тихо переговариваясь о судьбе мира. В гостиной, звучала ненавязчивая мелодия, придающая этому вечеру особую атмосферу. Будто горячий шоколадный пирог старушки-поварихи Нэнси, который тает на кончике языка. Они прятались под кроватью, маленькие пылинки падали снежинками, мальчики просто задерживали дыхание и шептались. Где-то в низу, на кухне, где хлопотала повариха, доносился аромат шоколадного пирога, разносившийся по всему дому, так удушающе сладко. — Я стану пиратом, брошу школу и украду корабль! А потом объявлю тебе войну, ты её проиграешь, глупый Верг! — Данте считает пылинки, они так похожи на снежинки. Мама снова не отпустила их во двор, они хотели немного поиграть в снежки, но снова лишь категоричный отказ. Данте любит зиму, ведь зимой так много детей, они кидаются снегом и валят друг друга в сугробы. В глупых книжках Верга, есть совершенно идиотские описания снега: сахарная вата, воздушные обложка и прочий пафос. — Пират не может выиграть короля, Кретин. В распоряжении короля целое королевство! Стоит ему отдать приказ, и армия пополнится всеми его подданными, — Вергилий не считает пылинки. Его взгляд скользит по тёмной древесине кровати, думает о всех неровностях и пытается в голове выиграть дурацкую баталию с братом. Это как шахматы, только словесные. Е3 на В5. Проиграл. Его глупый брат не интересуется словесными баталиями, ему интереснее доказывать всё силой, а потом ныть. Так бывало всегда. Каждый день. Ударь, получи, разнойся. И так заново, будь они сиамскими близнецами, Вергилий давно удушил бы его подушкой. — Но тогда народ устроит восстание, которое я поддержу и тебя свергнут. Шах и мат! — весело вскрикивает младший брат и толкает его ногой. Игра в «Если» была их любимой. «Если я стану пиратом?», «Если я стану рыцарем?», «А если мы завтра умрём?» Играть в «если» было интересно всегда. «Если я стану Кракеном?», «Тогда я стану Годзиллой!», «Тогда я стану Ктулху!». «Так не честно!». Потом, они обязательно ссорились, начинали пихаться босыми пятками и винить друг друга во всех смертных грехах. Всё заканчивалось пинками и кулаками. Отец таскал их за уши и тыкал в маленькие бока, призывая быть мужчинами, а не шутами, защищать свой дом, друг друга, стать рыцарями света и вестниками нового времени. Но пихаться было интереснее, наблюдать, как все ссадины и переломы срастались всего за пару минут. Мама так не умела, другие дети, как подозревал Верг, тоже. Не то, чтобы они видели много детей в своей жизни, обычно, они смотрели на них издалека. Ева не пускала их в общие игры, Данте дулся, умоляя мать пустить их. Какие они, другие дети? Играют ли они в салки? О чем они мечтают? О чем болтают? Ева говорила, что другие дети не дерутся, они умеют играть без ссор. Иногда, мимо них проскальзывал нелепый слух: кто-то из детей прислуги упал с лестницы и умер. Данте считал, что так не бывает, он падал так, вот уже десять раз. Вергилий, конечно, всего один, а значит — слухи врут. Они оба целые. За всю свою крохотную жизнь, они общались только друг с другом, ненавидели друг друга, переносили на друг друга желания о вечной дружбе. Они дрались. Мирились. Обнимались. Пихались. Ругались. Вергилий подозревал, что это с ними что-то не так. Иногда, он подглядывал за другими детьми: они любили играть возле речки, играли в салки, громко ругались, дразнили друг друга. Данте мечтал прикоснуться к этой жизни, без чуткого надзора родных стен. Завести первого друга, который не будет Вергом. Мама отвечала отказом. Отец просил Вергилия задуматься, почему мама даёт отрицательный ответ. Дело не в том, что мир опасен для них. Они опасны для мира. Вергилий наблюдал, как деревенские дети издевались над собакой. Собака растерзала мальчику руку, и он понял, что люди, как и мама, очень хрупкие. Но люди не умнее этой собаки, будто глупые пиявки, которые не понимают последствий. Но Данте мечтал стать частью хрупкого мира. Вергилий мечтал быть над хрупким миром, или строить его своими руками. Их изолировали от мира, не совсем объяснили границы. Ева была слишком молода. А Спарда… Его интересовали тренировки сыновей, но не воспитание. Любовь чужда демонам, они не разбираются в эмоциях. Спарда был мудрым наставником, как для жены, так и для детей. Они боялись его, не перечили, но и уважали, молились, будто богу. Иногда Ева думала над тем, во что может вылиться несовместимость рас. Они избежали даже детских простуд. Она молилась на мужа, как на бога. Но знала, что рано или поздно странности проявят себя. Она наблюдала за сыновьями, за тем, как они раз за разом возвращаются друг к другу. После пинков, драк, ненависти, презрения, глупых дразнилок, они возвращаются друг к другу. На день рождения братья получили отцовские мечи и свой первый настоящий бой. Это стало началом конца. Отец символично сложил своё оружие и передал его сыновьям. Никто не понял дурацких метафор Спарды, а когда Вергилий их понял, было уже поздно. А потом отец ушел. Раз и навсегда. Спарда ушел. Надежд нет. Теперь мама больше времени проводила в своей комнате. Она часто молчала, или говорила только обрывками: «Да» — «Нет». В гостиной затих патефон, а слуги уходили один за другим. Теперь под кроватью они могли бы прятаться хоть целый день, считать пылинки и пихаться, и снова всё заново. Теперь никто не дерет их за уши. Теперь Вергилий шепчет: «Я старше, теперь я вместо папы». Вергилий руководит рабочим персоналом, пытается следить за состоянием бюджета и вечно недоедающей матерью. Данте ходит хвостиком, только мешается и дразнится. Губы Данте по прежнему дрожат от рыданий после пинков, но теперь скрытно, будто сам боится насмешек брата. Отец не возвращается и через год. Дом пустеет, а под кроватью они больше не вмещаются. Повариха-нэнси умирает в мае, больше в доме не готовят шоколадный пирог. Теперь болтают уже за закрытыми дверями, чтобы мама не слышала. Так называют взросление. Но их любимая игра навсегда с ними. А если папочка вернётся? А если нет? А если мамочке отдаст богу душу? А если папочка мёртв? В дверь позвонили ровно в пять часов вечера, когда Данте лениво передвигал угольки в камине, а Вергилий читал рядом. Мама, в тот вечер отдыхала в комнате, а слуги шушукались на кухне. Вергилий, позже, много раз думал обо всём этом: что если бы они просто не открыли, сбежали через окно? Во взрослой жизни всё это станет продолжением их любой игры. Дворецкий открыл дверь и чинно объявил: «Ордин священной инквизиции». Это был приговор. Даже Данте, мальчик, что читал по слогам, понял. Вергилий даже не пытался бежать. Они схватились за руки, будто неразумные котята, и просто смотрели на представителей Ватикана. Три монахини, уже пожилые, и два пожилых мужчины в шинелях с символом инквизиции. — Где ваши родители, джентльмены? — начал один из мужчин. Его усы были подстрижены на гусарский манер. Он взял на себя роль «хорошего» взрослого и искренне хотел помочь. Но мальчики молчали. Отец никогда не враждовал с инквизицией. Они сотрудничали и преследовали схожие цели. «Может, они ищут папу?» — подумал юный Данте. — Поторопитесь ответить! — выплюнул второй, «плохой» взрослый. Его лицо было красным от лопнувших сосудов. Кажется, он очень любил вино. — Отца нет дома, а наша мать сейчас нездоровится. Вы не вовремя, — холодно чеканит Вергилий, выступая вперед. Что-то внутри умоляло позвать маму, спрятаться за ее миниатюрной фигуркой, а после сбежать под кровать. Снова считать пылинки и играть в «если». — Очень жаль, мои дорогие, — с сожалением произнес «хороший» взрослый и дал знак зайти небольшому отряду инквизиции. — Мальчики, послушайте, сейчас для вас находиться дома очень опасно. Ваша мама тяжело больна. Ваш отец поручил заботу о вас нам. Нашему приюту имени святого Роланда доверена большая ответственность — воспитать сыновей самого Спарды. — В завещании отца вы не указаны, — Вергилий недоверчиво рассматривает отряд инквизиции. Данте знал, что втайне Верг мечтал пополнить их ряды: надеть наконец черный выглаженный костюм, белую повязку на руке с крестом, фуражку и крест на грудь, к которому он сможет прикоснуться только через боль. — Боюсь, что указ об вашей опеке ваш отец передал нам лично. Мама тенью проскользнула на первый этаж, тихой поступью спугивая монахинь. Великая Ева — святая дева Фортуны и жена Спарды. Инквизиторы скривились при виде нее, а Данте задержал дыхание. Так пахло угасание; с людьми такое бывает, но не могло случиться с их мамой. Она выглядела, как раненая валькирия. Ее голос был хриплым от долгого молчания. — Уходите, пока я жива, — твердо произнесла она. — Дети никуда не пойдут. Мой муж указал этот пункт в своем завещании. Данте нервно покусывал палец, выглядывая из-за плеча брата. Его загорелое лицо морщилось при виде толпы. — В окрестностях вашего дома замечены демоны, госпожа. Вы откладываете неминуемое. Не вините нас, если кто-то из ваших детей пострадает. Люди в черных костюмах покинули их дом. Они знали, что это не конец, совсем нет. За ними вернутся, хотят они этого или нет. Это случилось в понедельник. Данте ненавидит понедельники, самые плохие вещи происходят именно в этот день. Они так глупо подрались, сцепились из-за пустяка, будто неразумные псы. Кидались обвинениями: «Ты начал!», «Нет, ты!». Ева снова встала на сторону Данте, и Вергилий сбежал, клянясь, что больше не вернётся, что ненавидит глупую мать и Данте. А потом начался пожар, и напали демоны. Слова, которые они сказали, уже не вернуть. Мама оказалась мертва. Больше она не спасёт, не защитит от обидчиков. Это был конец. Винить было некого, им хотели помочь, но они отвергли помощь. Данте отыскался в шкафу после пожара. Пара ожогов, пустой взгляд. Там их и настигла инквизиция: заплаканных, окровавленных, жмущихся друг к другу. Казалось, инквизиторы пировали, забавляясь над ними, словно стервятники. Ямато был бесполезен против инквизиции, Вергилий испытал это на себе. В приюте царила ледяная пустота. Данте вечно ныл на ухо. Теперь они прятались под одним одеялом, не считая ничего, кроме, может быть, укусов клопов. Приют оказался таким, каким они себе его и представляли: утро начиналось с молитвы, затем изучение Библии, хор, снова молитвы, ночные службы. Но было одно «но». Или несколько. Они всё ещё были братьями. Где-то вдали остался дом, а на чердаке можно было прятаться от монахов. Всю одежду нужно было тщательно проверять, иначе клопы не давали покоя. Приют Святого Роланда — идеальное место для разработки самых интересных игр в «если бы». «А если мы убьём Сэра Луиса?» — вертелось в голове. Сэр Луис их невзлюбил, и было за что, в самом деле. С другими ребятами дружба не ладилась. Дети либо избегали их, либо были настроены враждебно. Гиперактивный Данте, готовый полезть в любую драку, не способствовал их популярности. С Вергилием всё было хуже: его дети побаивались. Зато они были вместе. Жили в одной комнате, обедали только за одним столом, на службах тоже сидели бок о бок. Они дрались, кусались, тыкали друг в друга словесными шпильками. Мирились, плакали на чердаке, клялись отомстить, пытались избежать святой воды и ударов других. Но даже это не могло продлиться вечно.