Очаровательно

Существо перед ним нельзя охарактеризовать одним словом как-то иначе, чем существо. Маленькое, с меньшим количеством видимых мышц и невинное в каждом движении. За исключением, за одним долбанным исключением, которое ему не следовало бы забывать. Чем меньше, тем опасней. Меньше тело — более концентрирована сила, спрессованная до крохотной лани, такой неуместной среди пепельных барханов и акров бесплотной пустыни. Существо хрупкое и нежное. Оно очаровательно в своей небрежной демонстрации шеи, открытых ладоней, лишённых когтей, и от этого у Гриммджоу по холке пробегает мороз. От явной чужеродности и видимой уязвимости. Либо у существа между ушей ничего нет, либо за этими влажными жёлтыми глазками лани, как змея перед броском, притаилось безумие. От крохотной улыбки на бледном кукольном личике йерро на загривке встаёт дыбом. Гриммджоу считает себя разумным существом, поэтому делает осторожный шаг назад. Он не отводит взгляда, потому замечает, как улыбка становится шире, а голова наклоняется вбок. Совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы показать интерес. Гриммджоу заинтересовал это неизвестное и опасное существо по какой-то причине. И ему это не нравится. Существо делает шаг вперёд. Его белая одежда издаёт тихий шуршащий звук, облегает худую фигуру, как броня, которой существо должно обладать. Ни когтей, ни йерро, ни маски, ни даже занпакто. Гриммджоу сбит с толку. Его инстинкты сходят с ума, на мозг давит желание убираться оттуда нахуй. Но он замер, как олень в свете фар, раздираемый на части между сражайся или беги. Он приседает на пятки, расслабляет плечи, сосредотачивая всю силу в задних конечностях. В погонях мало веселья, когда добычей оказываешься ты сам. Гриммджоу это прекрасно понимает и надеется крохотным участком своего зудящего мозга, что ему удастся выскользнуть из этого достаточно невредимым. Существо издаёт весёлую низкую трель. — Очаровательно. Гриммджоу прикусывает язык на секунду позже, прежде чем пригибается и издаёт инстинктивный рык. Жёлтые ланьи глаза расширяются в удовольствии, улыбка широким росчерком пересекает лицо, уродуя кукольные черты до чего-то животного. Это больше похоже на правду. Существо двигается плавно, чуть покачиваясь. Цепи на его одежде звенят, и этот звук самое чужеродное, что Гриммджоу слышал в своей осознанной жизни. Его грудь касается песка, когда он готовится к прыжку. Между одним ударом сердца и другим узкая горячая ладонь ложится между его ушей. Пальцы давят на затылок, голос сверху грохочет: — Очаровательно. И Гриммджоу с запозданием регистрирует это как мурлыканье. Срань Господня, это существо мурлычет. И держит свою голую ладонь там, где Гриммджоу её не видит: опасно близко к шее, к позвоночнику, близко к концу его грёбаной жизни. В глубине горла Гриммджоу издаёт тихий звук, даже отдалённо не похожий на угрозу. Что-то среднее между вопросом и просьбой убрать эту руку оттуда-господи-блядь-пожалуйста. Существо напевает задумчивую трель и давление на затылок ослабевает. Гриммджоу не успевает дёрнуть ушами, как давление возвращается и спускается ниже. Вниз и вниз, по затылку, на заднюю часть шеи и на пару ударов сердца, трепещущего, как обезумевшая птица, давление расходится по шее вместе с тонкими пальцами. Они обхватывают его шею сзади, нежным жестом и горячим, как объятые огнём угли. Тупые ногти скребует его йерро, вызывают непроизвольную дрожь, прострелившую весь позвоночник до кончика хвоста, забившегося между ног. Гриммджоу чертовски напуган. Он бы обоссался, если бы помнил как. Напевание перетекает в мягкий утробный грохот. Жар следует за ладонью ниже, тупые ногти находят напряжённые связки перед лопатками, мягко дёргают, почти извлекая из пантеры скулёж. Почти — Гриммджоу прикусывает язык, едва опираясь на передние лапы. Он по брюхо опустился на песок, скованный давлением одной единственной ладони. Это не что-то физическое, это инстинкт, присущий котёнку, который расслабляет тело, когда мать хватает его за загривок. Гриммджоу не котёнок, а это существо точно не его мать. Ладонь находит ложбинку между лопаток и, наконец, давление нарастает настолько, что задние лапы подгибаются и Гриммджоу полностью обрушивается на песок. Его уши прижаты к черепу, хвост не думает дёргаться там, где оказался зажат между песком и брюхом. Существо льнёт к его боку, мурлыканье грохочет в его узкой груди, цепочки на одежде едва царапают йерро Гриммджоу, но это неприятно. Металл скрежещет и цепляется за выступающие части. Существо замечает это и прекращает мурлыкать. Отсутствие этого звука оглушает Гриммджоу, грохот сердца выходит на передний план в его опухшем от страха мозгу. Шуршание одежды едва не заставляет его выпрыгнуть из кожи. Гриммджоу осмеливается повернуть голову в сторону, чтобы видеть, что происходит. Существо скидывает верхний слой одежды с цепями. Его руки заняты рукавами, они отрываются от йерро Гриммджоу. Это идеальный момент. Он не двигается. Нет давления пальцев, нет реацу. Есть заинтересованный тяжёлый взгляд. Прикосновение возвращается, лёгкое, как мимолётный порыв воздуха. Пальцы стекают с позвоночника на бока. Возвращается мягкий напев, за ним мурлыканье. Гриммджоу требуется минута, чтобы понять, что сотрясается его собственная грудь. Существо льнёт к его боку грудью и мягким животом, под одеждой нет йерро. Эта мысль прошивает Гриммджоу подобно молнии. В его шее появляется спазм, мурлыканье, его собственное мурлыканье, заикается. Но существо едва ли обращает на это внимание, его ладони скользят по телу Гриммджоу, будто это самое приятное, что можно было испытать. Гриммджоу приподнимает таз, чтобы освободить хвост, и устраивается немного иначе. Существо маневрирует и без возражений приспосабливается к изменениям, как вода. Оно прижимается щекой к выступающим позвонкам и напевает, напевает, напевает, пока напряжение не покидает тело Гриммджоу. — Вот так, — довольно выдыхает существо ему в йерро. С такого расстояния его голос больше похож на бархат, а не обещание смерти. Приятная перемена, всё равно заставляющая замереть. Гриммджоу не решается что-то ответить. Он пытается повернуться так, чтобы видеть больше, чтобы вернуть некоторое подобие контроля. Ладони существа скользят почти без давления, почти без бездумного использования ногтей, совершенно не предназначенных для вспарывания брони и плоти. Это позволяет отпустить ощущение вздыбленной шерсти, уши немного расслабляются. Гриммджоу опускает голову, ощущение мира расширяется за пределы грохота в собственной груди и обжигающих прикосновений. Существо горячее. Будто огонь, заключённый в мягкую оболочку. И этот огонь сияет сквозь жёлтые блестящие глаза, с которыми Гриммджоу встречается взглядом. Уши приклеиваются к черепу. Голова опускается ниже, в положение неохотного подчинения на границе непокорности и готовности пнуть и бежать в погоне за бесполезной надеждой. Гриммджоу обдумывает это секунду, это достаточно долго, чтобы существо издало восхитительную довольную трель и потёрлось мягкой щекой о его позвоночник, выглядя счастливым. По какой-то непостижимой причине (для понимания которой Гриммджоу явно не хватает здравомыслия или должного уровня безумия) существо не хотело его сожрать, оно просто выглядело счастливым там, где находилось, приклеенное к его боку и мурлыкающее, будто завтра не наступит. Вероятно, постоянный голод окончательно свёл Гриммджоу с ума и он валяется где-то, лишённый разума, пока другие пустые рвут его тело на милые куски, полные духовных частиц, обещающих эволюцию. Самое разумное предположение, которое может выдать его опьянённый мозг. — Ты очарователен, — существо издаёт ещё одну трель, потирая бока Гриммджоу, который изо всех сил подавляет дрожь, рождающуюся в его костях. — У тебя есть имя? У тебя должно быть быть имя. У такого очаровательного существа не может его не быть. Звучание собственного имени в пасти похоже на пережёвывание песка. Горло Гриммджоу перенапряжено и глубоко внутри возникает ощущение, будто он глотал колючий камень. Но он всё равно выталкивает на выдохе: — Гриммджоу. Существо повторяет за ним, его ногти впиваются в ощутимые под давлением ложбинки между рёбрами. Это не больно, но почти неприятно — потому что близко к органам внутри, близко к уязвимости, которую не выставляют на показ. — Гриммджоу, — существо довольно рокочет и улыбается. — Я Тсунаёши. Можно Тсуна, друзья зовут меня Тсуна. Гриммджо ловит себя на том, что кивает. Уши всё ещё прижаты к черепу. В имени существа больше шипения, чем рычания или мурлыканья, но существо — Тсуна, теперь, когда у Гриммджоу есть имя для него — почти пропевает своё представление. — Друзья? — неуверенно спрашивает Гриммджоу. Это заставляет Тсуну остановиться. Его звучание обрывается, ладони замирают на рёбрах пантеры, на лице появляется нечитаемое выражение, которое Гриммджоу не может интерпритировать. Момент быстро проходит. Между тем, как Тсуна моргнул и коротко улыбнулся, пряча лицо в йерро Гриммджоу. Не из стеснения или дискомфорта, но в проявлении необъяснимой мягкости. — Их здесь нет. Но я рад, что встретил тебя, Гриммджоу. Тсуна мурлычет его имя, дрожь пробегает по спине и от этого Тсуна улыбается шире. Гриммджоу не может сказать или выразить то же. Его инстинкты пришли к выводу, что опасность миновала и он может вытянуть ноги и расслабиться. Ложно ли это чувство? Предстоит выяснить. Но Гриммджоу опасается, что к тому времени будет слишком поздно. Поэтому он оставляет для себя осторожность в том, как движется хвост и где именно расположены его лапы, которыми можно эффективно пнуть и нанести достаточно урона, чтобы защититься и ошеломить противника на пару секунд. Тсуна снова напевает. Он щурит глаза, будто прекрасно понимает, в каком направлении мчатся мысли Гриммджоу. Но не выглядит хоть сколько ни будь обеспокоенным или недовольным. Он почти заполз на Гриммджоу в какой-то момент и не испытывает того же трепета от близости другого существа, какое заставляет Гриммджоу почти вибрировать под всем йерро, которым он располагает. Но Тсуна тёплый. Его небольшого тела достаточно, чтобы согреть Гриммджоу от макушки до кончика хвоста и унять дрожь в его костях. Против воли Гриммджоу вытягивается на песке, натяжение его напряжённых нервов ослабляется достаточно, чтобы лениво помахивать хвостом. Тсуна одобрительно мурлычет. Он существо кошачьего типа? Ленивая мысль укрепляется в голове Гриммджоу. Тсуна не выглядит пустым, у него нет видимой дыры — но на нём столько одежды, что дыру легко скрыть. У него очень человеческая форма, но ничего в костях Гриммджоу не воспринимает Тсуну как человека. Существо иного рода. Не человек, не шинигами. Не пустой? Новая форма, высшая форма, которой может наградить эволюция? Гриммджоу рассеянно мурлычет и почти пропускает то, как тупые ногти спускаются к подбрюшью. Он напрягается, но давление слабое. Тсуна мурлычет и водит ладонями мягкие круги, его голос почти гипнотический. Часть мозга, ответственная за восприятие животного поведения, регестрирует Тсуну как старшего, как родительскую фигуру, которая может защитить от забвения, от одиночества, от голода. Гриммджоу отмахивается от этой мысли и замирает в неловкой позе, почти свернувшись вокруг Тсуны коконом из йерро и мурлыканья. Тсуна ничего не говорит, но Гриммджоу слышит его весёлое: «Очаровательно».