***
Конец октября в этом году выдаётся душным. Об этом каждый день говорят в прогнозе погоды, об этом каждый день говорят в каждом магазине, каждой кофейне и каждой компании, где надо чем-то занять неловкое молчание. – Ох, какая жара! – выдыхает кто-нибудь, демонстративно оттягивая воротничок белоснежной рубашки. – Ах, и не говорите! – непременно вторит ему собеседник, театрально вздыхая. – Ключ подай, – говорит Дракен, которому на погоду насрать. – Этот? – уточняет Майки и перекидывает за спину непривычно отросшие волосы прежде, чем потянуться к ящику с инструментами. У Баджи была привычка носить с собой резинку. Майки такой пока так и не обзавёлся, и теперь постоянно сталкивается с тем, что волосы, оказывается, мешают. Он думает попросить у Дракена, но потом на эту идею забивает: едва ли у того с собой есть запасная, и с Кена станется просто отдать свою, ту, которая удерживает заплетённой косу. А это уже свинство какое-то, у друга последнее отжимать. – За деталями завтра надо будет съездить, – вздыхая, констатирует Дракен. – Свечам пизда пришла. Майки не может заставить себя влиться в привычное русло обсуждения. Лишь неловко хмыкает, суёт руки в карманы и сверлит взглядом пространство. А мысли тем временем далеко-далеко. Он думает о том, что и где сегодня делает Чифую. Остался дома? Или Такемичи всё-таки потащил его опять куда-то, лишь бы отвлечь? Может, решает, что завтра надеть? Смотрит прогноз погоды, роется в шкафу. Ему ведь целый день потом на кладбище сидеть, надо как-то подготовиться. Впрочем, ему не впервой, так что, наверное, много времени это не занимает. Пару минут – и готово. И потом ещё двадцать три часа и пятьдесят восемь минут на то, чтобы думать о том, что завтра, в этот самый день, будет ровно четыре года, с тех пор как… – Кен-чин, как думаешь… я как друг совсем облажался, а? Всего четыре года прошло, а я уже так спокойно воспринимаю его смерть. Меня не ломает каждый раз, как начинается октябрь. В том году мы с тобой и Мицуей первого ноября поехали в Насу смотреть на клёны. Я… я на его могиле ни разу не плакал, и иногда мне кажется, что… – Чифую? Дракен спрашивает это спокойно, глядя прямо Майки в глаза. У него на подбородке – полоса чёрного масла, а во взгляде что-то очень цепкое, так, что отвернуться невозможно. И Майки медленно кивает, сжимает тонкие губы. – Мы с Баджи вместе с самого детства. Иногда мне кажется, словно он всегда был рядом. Он был мне как брат, я ради него на что угодно пойти был готов. Но Чифую… Они же только в школе познакомились, они друг друга знали всего ничего! А он каждый год ведёт себя так, будто Баджи умер только вчера. Я прихожу на могилу с утра – Чифую уже там. Я на другой год прихожу вечером – Чифую ещё там. Откуда в нём это? Как у него получается столько лет хранить в себе эти воспоминания? Я себя ощущаю бесчувственной скотиной. Последним мудаком. Потому что Баджи – мой друг детства, а на его могиле каждый год рыдает Мацуно, и я… – Майки. Успокойся. Октябрьское солнце ослепительно. Темно-карие глаза Дракена оно высвечивает, превращая в прозрачно-медовые. Их взгляд словно рентген, но перед ним Майки никогда не боялся быть открытым. Он хочет понять. Он правда, честно, искренне просто хочет понять. – Не ставь под сомнения своё отношение к Баджи, – тихо говорит Кен. – Ты делаешь и чувствуешь более чем достаточно для друга. Просто Чифую… Мимо с визгами проносится компания мелких пацанов. Лет по десять, не больше. Они несутся, не замечая ничего вокруг, и их беззаботный смех ещё долго слышится вдали. Дракен пристально смотрит на Майки, не спешит говорить. Что-то обдумывает, тщательно оценивая и взвешивая каждое слово. Это на него не похоже, и оттого нервирует вдвойне. И Майки сначала просто не хочет торопить, а потом уже укрепляется в уверенности, что Кен-чин ему просто-напросто ничего больше не скажет. Но тот вздохнув, решается. На миг отводит взгляд, чуть хмурится, цокает языком. И всё-таки произносит тихо, осторожно, вкрадчиво: – Майки… ты хоть раз задумывался, почему у Чифую никогда не было девушки?.. Чифую, конечно, на месте. Иногда Майки кажется, что если начнётся зомби-апокалипсис, то Мацуно нужно будет искать на этом кладбище, у могилы Баджи. – Привет, – окликает он. Чифую вежливо, безлико отвечает. Они вместе сидят до самого заката. Скрестив ноги, лишь изредка перебрасываясь пустыми фразами. Майки думает о Баджи и о том, знал ли тот. Когда кулаками вбивал Чифую в асфальт, знал? Когда предлагал себя ударить в ответ, считая до десяти, знал? Когда вонзал в себя нож, покрывая Кадзутору, понимал ли, что в этот момент убивает и частичку Чифую? Думал ли об этом? Как относился? – Идём, – приказывает Майки, вставая, когда луна выходит в зенит. Чифую не спорит, у него на это как будто вообще нет сил. И с кладбища они выходят втроём: Мацуно, Майки, и призрак Баджи за их спинами. След в след, неотступно. Майки думает о том, что сегодня Чифую не плакал. О том, мог ли тот выплакать за эти годы столько, что уже просто не осталось. О том, что можно, оказывается, чувствовать к Баджи больше, чем чувствуют даже его друзья детства. И о том, хорошо было бы или плохо, если бы Баджи остался жив и однажды узнал. Если он не знал, конечно. – Сегодня останешься у меня, – Майки не спрашивает и знает, что спорить с ним не будут. – Постелю тебе на полу. У него нет чёткого плана. Просто вчера, после разговора с Дракеном, он понял, что, помимо всего, Баджи оставил ему ещё одно незавершённое дело. То, о котором нужно позаботиться. Знал он или нет – это неважно. Но Баджи ушёл, оставив после себя Чифую, а Майки этого не понял. Должен был понять, должен был подставить плечо и найти способ вычерпать тот океан боли, в котором Мацуно барахтался в одиночку. Скрывал, иногда забывал на время, но никогда не мог выплыть. Значит, выгребут вместе. Способ Майки уж как-нибудь найдёт. – Ужинать будешь? – спрашивает он. Чифую, отвечая, понемногу начинает обрастать своим привычным панцирем, за которым содержимого не разглядеть. Вновь становится ироничным и улыбчивым, немного неловким. И Майки понимает, почему со своим заместителем так спелся Такемичи – эти двое отлично друг друга дополняют. Но с Баджи всё равно было лучше. Ужинают они довольно бодро. Майки, пожалуй, раньше решил бы, что кризис преодолён и Мацуно чудесным образом отпустило, но теперь он уже не верит своим выводами, когда дело доходит до Чифую. И можно сколько угодно оправдывать себя тем, что Кен-чин заметил и всё понял только потому, что его растили проститутки и у него всегда было не по возрасту опыта в вопросах половых отношений. Но это всё – чушь. Чифую – это то, что осталось от Баджи. Майки обязан был сам догадаться. Поэтому он подыгрывает, но не верит. И пытается понять, что делать дальше. Он даёт Чифую то, что может дать лидер Тосва – разговоры о мелких стычках, о забавных случаях, в которых Мацуно не принимал участия. Он вспоминает свои с Дракеном выходки, глупости, в которые оказывался втянут Такемичи, и, словно идя по минному полю, старательно обходит тему Баджи. Запоздало понимая, что не говорить может быть даже хуже, чем говорить без умолку. Может, он вообще ко всему такому не приспособлен? Исправлять что-то. За этим, однозначно, лучше идти к Ханагаки. – Я выключаю, – говорит Майки скорее утвердительно, чем вопросительно. Чифую не возражает. Закутывается в одеяло и отворачивается, как будто засыпает. В темноте к ним обоим крадутся тени. Вообще Майки никогда не считал себя сентиментальным. Был бы таким – никогда бы главной Тосвы не стал. Но есть вещи, которые трогают даже его. И, кажется, таких вещей оказалось чуть больше, чем он предполагал. Когда он впервые Чифую увидел, то ничего особо не подумал. Баджи где-то откопал этого пацана, у них там были какие-то совместные драки, посиделки на лестничной клетке и вот это всё. В общем, капитан первого отряда стал пропадать не только с основателями. Все говорили – девчонку нашёл. А Баджи приволок Чифую и сказал, что – вот, теперь это его зам. И Майки не вдавался в подробности, кто там и что, просто одобрил. Потому что доверял Кейске на тот момент как себе, и если тот сказал, что это – зам, ну, значит, так оно и есть. Оказалось, так думали далеко не все. Оказалось, парень реально силён в драках. Оказалось, Баджи он морду под кулак готов подставлять абсолютно безропотно. Сколько бы тот его ни пиздил, Мацуно всегда молча терпел, а потом вертелся у ног, как собачонка, преданно заглядывая в глаза. Было в этом что-то… ненормальное. Уже тогда. В том, что Чифую был так зациклен на Баджи. А может, если подумать, заодно и в том, что Баджи так его берёг. Берёг ведь, как никого другого. Бил всегда только сам, только по делу. Случалось что с Чифую – и Баджи уже тут как тут. И в округе все знали, что тронуть зама капитана первого отряда Тосвы – последнее дело. Билет в один конец, фактически. Но тогда все думали, что это Баджи просто так защищает свою репутацию. Не дело ведь, когда каждая шавка на зама зубы скалит. А Мацуно, как назло, ещё и мелким был, но выёбистым. Такие многих бесят, уж Майки-то знал. Так что вот эта опека Баджи не казалась чем-то выходящим за рамки. Но могло ли быть, что на самом деле... Размышления прервал тихий, сдавленный, явно изо всех сил сдерживаемый всхлип. Он был один-единственный, нечаянно оброненный. И оттого, в вязкой тишине ночи, прозвучал выстрелом. Майки встал бесшумно, соскользнул с кровати, ступив на пол босыми ступнями. Ещё не понимая толком, что делает, подошёл к Чифую и, схватив за плечо, перевернул с бока на спину. Его ресницы были мокрые, а губы мягкие и солёные. Прежде, чем Чифую что-то успел возразить, Майки, оседлав его, склонился ниже и поцеловал его во второй раз, увереннее и сильнее. Он ожидал возмущений, но услышал рваный, шумный, дрожащий вздох. И не сразу понял, в чём дело. А это просто его длинные волосы, рассыпавшись по плечам, стекли вниз, плетьми улеглись на обнаженную кожу Чифую. Черные, как вороново крыло, гладкие, как змеиная чешуя. У Баджи они были такими же, один в один. И в глазах напротив, расширенных, изумлённых, было то, что окончательно убедило Майки, что ему делать. Он, потянувшись, поднял с пола брошенную футболку. Аккуратно сложил её, и, оборвав невнятную попытку сопротивления, завязал Чифую глаза. Он откинул одеяло, стремительно сократив преграды между ними почти до нуля. Улегшись сверху, устроил руку Чифую у себя на затылке и тихо прошептал: – Думай только о нём. А потом, переведя дыхание, перестал быть собой. Почему он не замечал, что его волосы стали такой же длины, как у Баджи? Зачем вообще он их отращивать начал? Эти самые волосы, завязанные глаза, убивающий различия в голосе шёпот были тем, что пригвоздило Чифую к тонкому матрасу. Тем, что вспороло его панцирь до самого нутра, выворотив острые углы и куски окровавленной плоти. Чифую лежал под Майки вскрытый, выпотрошенный до самых основ. И больше не способен был защищаться, только принимать и подставляться, до самого конца. Что делал бы Баджи, получив его? Это был сложный вопрос. Но Майки знал своего друга достаточно, чтобы понимать, что тот не стал бы делать. Не стал бы колебаться, медлить и нежничать. – Чифую… – прошептал Майки не своим голосом. Он уткнулся носом в тонкую кожу на шее, вдохнул чуть сбитый гелем для душа аромат. Непривычно, странно, немного пугающе. Потому что Чифую пах как парень, как тот же Кен-чин, как, наверное, сам Майки. Он и под прикосновениями ощущался иначе, без мягких округлостей в нужных местах, без персикового бархата кожи. Но всё это – не настолько, чтобы остановиться, отступить, не исполнить задуманное. И поэтому, на миг прикрыв глаза, Майки припал к шее поцелуем-укусом, безжалостно ставя своё клеймо. Сдавленный вскрик, дрожь, и вместо сопротивления – отчаянная попытка прижать ближе. Майки выцеловывал его шею уверенно, планомерно, настойчиво. Не пропуская ни сантиметра, не щадя и не спрашивая, что потом Мацуно будет рассказывать приятелям. Здесь, в этой комнате, был Баджи Кейске. А тому плевать, однозначно плевать. Он – хочет, и поэтому берёт. – Не дёргайся, – всё тем же шёпотом прервал он попытку Чифую сопротивляться. Без всяких прелюдий скользнул пальцами под резинку боксеров, больно отбил пытавшиеся помешать ему руки. Тихо, раздражённо выругавшись, сомкнул пальцы на истерзанной шее, грубо удерживая под собой, прижимая сумасшедший пульс. И когда подумал, что так, наверное, уже слишком, получил хриплое, отчаянное, сладко-молящее: – Баджи-сан… Чужой член Майки держал впервые, и совершенно не знал, что думать по этому поводу. Пока в голову ничего особенно не лезло, будто всё это – обыденность. Размер, форма – это понятно. Но неужели это было единственным, что интересовало Майки в такую минуту? Он ожидал от себя большего. Пацаны вечно шутили на тему пидоров и жопоебли, но вот где в итоге оказался сам Майки. В собственной комнате ночью, с каменно-твердым стояком Чифую в руке. И как-то пофиг. Что бы сделал Баджи? Если бы вот это всё было с ним, как бы себя повёл? И ответ пришёл на удивление легко. – Стой…те… Окончание слова Чифую умудрился простонать. Запрокинув голову, растекшись в руках Майки, словно кусок льда в летний день. Он дрожал, пытаясь не подаваться бёдрами вслед за рукой, но безнадёжно проигрывал. Баджи никогда не стал бы дразнить или играть. Верный себе, до жути прямолинейный во всех своих инстинктах, он бы дрочил размашисто, крепко, резко. Пошло сплёвывая на член, заставляя Чифую краснеть, размазывая по стволу слюну и усмехаясь каждый раз, когда Мацуно издавал этот невероятный, крышесносный звук, определение которому Майки пока не подобрал. Это очень похоже на поскуливание, в котором мольба о большем сочится, пропитывает воздух, кожу, кровь. Она проникает внутрь, прямо в цель, и там вскипает, заставляя терять рассудок. Чифую скулит ещё раз и Майки, не выдержав, матерится сквозь зубы. Это всё будто какая-то другая реальность. Потому что ни одна девчонка под ним так не звучала. Так не звучали даже шлюхи из салона, где обитал Дракен. А уж те гонорар отрабатывали всегда профессионально, Майки в своё время их через стены наслушался. Нет, Чифую не был громким. Если бы он орал и охал, устраивая показательные выступления, Майки бы всё это нахрен свернула первые тридцать секунд. Но в том-то и дело – Чифую звуков почти не издавал. Дышал сбивчиво, лихорадочно – это да. Дрожал, пытался ласкать в ответ или вскидывать бёдра – конечно. Но никакого парада стонов не было. Лишь изредка он вскрикивал, вжимался щекой в подушку, тяжело дыша, а потом, когда становилось совсем невмоготу, тихо скулил: – Баджи-сан… Умоляя то ли продолжить, то ли, наконец, дать ему кончить. «Просто он искренен», – мелькает в сознании. «Просто он влюблён», – сразу следом. Майки сплюнул на ладонь ещё раз, обвёл ей головку и едва удержал Мацуно, которого от этой ласки подкинуло вверх. Представлять вместо Майки бывшего капитана первого отряда, скорее всего, было легко. Положение лёжа скрадывало разницу в росте, телосложение у них, закалённых в драках, у всех было более-менее одинаковое. А ещё Майки знал, что финальный штрих – это волосы. И потому позволял Чифую вплетать в них пальцы, тянуть, сжимать, гладить, перебирать и целовать вслепую. Исследуя исступлённо, жадно, с обезоруживающей нежностью в каждом движении. Что нужно делать, чтобы тебя полюбили вот так? Чтобы тебя, потеряв, отчаянно искали даже зная, что это безнадёжно. – Чифую, – уже привычно, так, как от него ждут, шепчет Майки, – отсосёшь мне?.. Оказывается, те звуки, которые Майки слышал до – они не в счёт. Потому что Мацуно всхлипывает с такой интонацией, что по всему телу мурашки. Он кусает губы, пытаясь сдержаться. Он дёргает волосы Майки так, что это уже больно. И вдруг, совершенно неожиданно, кончает ярко, стремительно, сильно. За секунду разогнавшись до ста и зависнув на этом пике на несколько мучительно-желанных мгновений. А потом падает на матрас и шумно дышит, выравнивая дыхание. Вот это уже было... вау. Расскажи кто Майки – он бы не поверил. Он в этот момент Чифую даже не дрочил, как раз затормозил на секунду, чтобы добавить слюны. А тот всё равно кончил. Просто представив член Баджи у себя во рту. – Май… – Тш-ш… Лежи. Повязку оставь. Он, вытерев Чифую салфетками, просто остаётся рядом. Не обнимает, ни в коем случае, потому что это не в его характере, и, что ещё более важно, не в характере Баджи. Тот никогда бы не ушёл после, но и лезть с киношными нежностями тоже не стал бы. И поэтому Майки лежал, закинув руки за голову, думая обо всём и ни о чём конкретно. А у него под боком, постепенно, медленно засыпал Мацуно, так и не освободившись от футболки на глазах.***
– Привет, Баджи. Не думал, что приду поговорить с тобой об этом. Закатное солнце золотит ровные ряды надгробий, а шум листвы в мягких потоках ветра похож на голос моря. Незадолго до того, как опустится ночь, Майки на кладбище один. Кутается в шарф, чтобы не потерять тепло, то и дело скользит пальцами по аккуратно остриженным прядям волос. – Я не обижаюсь, конечно, да я и не в том положении. Но, блин, почему ты не рассказал мне про вас с Чифую? Боялся, что я не пойму? Что осуждать буду? Настолько не доверял, что… Майки поспешно замолкает, стискивает зубы, мотает головой. Это всё – не то. Не это он хотел сказать. Его обиды глупы и неуместны, как у ребёнка, с которым не поделились конфеткой. Надо же, у Баджи были от него секреты! Да как он только посмел?! – Он говорит, что хочет в зоомагазине работать, – резко меняет тему Майки. – Вы какого-то кота спасали вместе, ты помнишь? Он проникся. Говорит, ты ночами не спал, а потом в школе отрубался. А он тебе вызвался с домашкой помочь, но нихрена не получилось, потому что неизвестно ещё, кто из вас двоих глупее, и ты… Горло сжимает спазмом, и Майки резко, боясь упасть, садится на корточки, прячет лицо в руках, пытается выровнять дыхание. Он знает, что это ему за то, что ни черта тогда не понял. Дураком он тогда был, не смог сложить два и два. А вот Кен-чин смог, чтоб его. А он только сейчас понемногу, постепенно догоняет, что к чему. Он вспоминает Баджи. Его голос, который всегда становился на десятую долю градуса теплее, если он обращался к Чифую. Его выражение лица, насмешливую улыбку на губах. Как он всегда язвил, всегда бил нещадно, в полную силу. А потом сам обрабатывал раны, склоняясь над притихшим Чифую и никого больше не подпуская. Он нашёл его, защитил его, приволок к себе домой, притащил в Тосву. Ближе-ближе-ближе. Будь моим другом, будь моим замом, будь моим… – Баджи… Майки чувствует, как щёки, наконец, обжигает. Только сейчас он сумел вытащить это чувство из себя, препарировать и рассмотреть. Все эти годы почему-то не мог, но перед искренностью Чифую спасовал. Если тот не боялся так говорить о своей скорби, если не боялся даже своей неправильной, такой неуместной в уличной банде любви, то неужели Майки не может признать, наконец, что тоже скучает? Что до сих пор помнит, и что так и не пережил этой смерти. – Ты прости, что я с Чифую это сделал, – тихо, сбивчиво говорит Майки. – Был бы ты жив, я б сейчас в больнице отдыхал. Хотя, если бы ты был жив, то до этого никогда бы не дошло. Солнце садится, сгущаются свинцовые сумерки. Утихает ветер, и на кладбище воцаряется удивительная тишина. Частокол надгробий кажется лесом, просто удивительно ровным и аккуратно высаженным. Поднявшись на ноги, Майки, сунув руки в карманы, произносит: – Кен-чин говорит, Чифую надо кого-то найти – тогда ему легче будет. Только такого, как ты, не найдёшь больше. Но… ты помоги ему встретить хорошего парня, ладно? Кого-нибудь, кто присмотрит за ним вместо тебя. Никакого ответа он не ждёт, конечно же. Все эти разговоры с мертвыми раньше казались ему полной чушью. Но потом умер брат – и это стало первым толчком. Тогда он очень, очень захотел поверить, что смерть – это не конец. А потом он у этой самой могилы увидел Мацуно, и сам не заметил, как тоже начал что-то Баджи рассказывать. Чаще мысленно, считая, что не обязательно проговаривать вслух. Но иногда и вот так, словно с живым. Он знает, что Баджи не был эгоистом, кто бы что ни думал. Если бы у них по какой-то причине с Мацуно не сложилось бы, он бы не стал злословить, мстить и ненавидеть. Отпустил бы, даже бить бы не стал. Скорее, пошёл бы куда-нибудь, нарвался бы там на каких-нибудь гопников и с чувством, вкусом и мастерством подрался, выбив из тех всё дерьмо. Баджи бы хотел, чтобы Чифую был счастлив – это Майки знал совершенно точно. Он ёжится от ночной прохлады, кутается в шарф. Прощается с Баджи и неспешно возвращается на парковку. Вздыхает, перекидывает ногу через сидение, привычно кладёт руку на руль своего байка и вдруг замирает. Вскачь пускается сердце, в ушах барабанным гулом бьётся пульс. Потому что он слышит. Всего пару мгновений, но он точно слышит звук Suzuki GSX250E. А волос на затылке ласково, едва ощутимо касается тёплое дуновение. Мгновение – и ничего уже нет. Майки резко, стремительно оборачивается в сторону кладбища, всматривается в темноту. Но тишина по-прежнему идеальная, абсолютная. И посеребренные лунным светом ветви деревьев замерли, словно нарисованные. В полном безветрии. Конец.