Будь моей женой.

      Сабантуй, творящийся за стенами штабной палатки добрые четыре часа, стих, и лишь редкие одинокие возгласы особо упертых, не желающих расходиться мышей, разрезали ночную тишь. Карабин тяжело вздохнула. Пока она работала тут, за маленьким, походным столиком, в гордом одиночестве, ее ухо то и дело дергалось от долетающих до нее звуков бесшабашного веселья. Ее, как и других военных, приглашали. И она, поняв, что последний раз отрывалась как следует год назад, хотела пойти. Хотела забыться, напиться, скакать, как умалишенная, под звуки рока и, раздирая связки, орать слова особенно любимых песен. Хотела снова почувствовать себя молодой девчонкой, которой она являлась на самом деле. Но сначала она должна была сделать свою работу. Ведь находилась при исполнении, носила малый офицерский чин и имела кучу обязательств. К тому же, с недавних пор свободное время у нее было только на поспать.       Всего пару месяцев назад, конфликт с плутаркийцами был вяло текущим и они не позволяли себе тех зверств, которые творили теперь. Объявив марсиан агрессорами, враг стал бить не стесняясь и не сдерживаясь. Отвечать приходилось не менее яростно, чтобы удерживать хотя бы те территории что остались. А командование, что б их, требовало письменную объяснительную за каждую потраченную пулю. Все из-за правительства, которое, надеясь на мирный выход из межпланетарных разногласий, не объявляло войну с Плутраком. О каком мирном выходе шла речь, когда половина Марса была не пригодна для жизни, а другая пылала в агонии, лейтенант не понимала, но отчеты строчила усердно.       Наконец-то покончив с очередной объяснительной, Карабин сложила исписанные листы в стопку и всунула их в конверт, чтобы завтра отдать посыльному. «Как на заре марсианского технического прогресса, ей богу!» — подумала она и потянулась, разминая затекшую от долгого сидения на неудобном стуле спину. Затем она опустила тяжелую голову на столешницу, удобно устроив ее на руках, и с тоской посмотрела на настольную лампу.       Две недели назад подчиненный, тезка, нашел эту вещь в одном из покинутых домов, что располагались слишком близко к линии огня, и принес ей. Теперь Карабин не приходилось держать фонарик хвостом: света аккумуляторной лампы более чем хватало. Вещица была интересная, напоминала музейный экспонат. К кованной, искусственно состаренной, треугольной подставке крепился стеклянный шар. Внутри него, в самом центре, при включении появлялся маленький огонек. Карабин нравилось смотреть на плавный танец оранжевых язычков. Это успокаивало сердце, приводило в порядок мысли. Или в беспорядок? Мышка не могла сказать точно, ведь с каждым днем, глядя на крохотное пламя, она все чаще задумывалась над тем, чтобы покинуть армию и присоединиться к гражданским.       «Борцы за свободу Марса», с которыми их лагерь вынужденно соседствовал уже полтора месяца, пули потраченные на врага не считали. И с мнением правительства, стремительно теряющего свой авторитет, не считались. Они были простыми, в большинстве своем очень молодыми, марсианами, которые, насмотревшись на царящее беззаконие и наслушавшись пустых обещаний, подняли вверх головы, чтобы защищать то, что еще нуждалось в защите. Не обученные военному делу, организованные левой ногой с протезом, они действовали гораздо эффективнее чем (признавать это было горько) официальные структуры, к которым принадлежала Карабин. Однако уйти лейтенант была не готова. Пока нет. — Карабин…       Мышка вздрогнула от своего имени, произнесенного этим невероятным низким голосом с приятном «песочком». И мысленно отругала себя за то, что снова не услышала его приближения. — Я могу войти? Девушка закатила глаза и, не вставая со стула, развернулась лицом к выходу: — Нет.       Рыжий Лихач по обыкновению проигнорировал ее слова. Он уверенно прошагал к столу, опустился перед ней на корты и нежно обхватил ее ладонь холодными руками. Карабин шумно втянула легкими стылый воздух приближающейся осени, который плотно окутал Дросселя, и скривилась, почуяв нотку алкоголя. — Карабин, будь моей женой, — с обожанием глядя ей в глаза, попросил Дроссель. — Какого черта ты сегодня не в патруле? — устало потирая переносицу, спросила она. Собственный голос показался ей несчастным.       Дроссель, не переставая самозабвенно поглаживать пальцами ее ладонь, обольстительно улыбнулся и шепнул: — Это не важно. — Важно! — возразила Карабин.       Она забрала свою руку. Игнорируя поползшие вниз уголки кофейных губ, развернулась к столу и вновь взяла в руки уже готовые документы, показательно сосредотачивая все свое внимание на них. А чтобы до Лихача наверняка дошло, выпустила в голос максимальную стерву и припечатала: — Я специально у Стокера узнавала, и не ждала тебя. — А ты меня всегда ждешь? — просиял Дроссель.       Воодушевления в его голосе было столько, что Карабин отчаянно захотелось ему врезать. Жаль было не за что. Поэтому она лишь стиснула зубы и, не понимая, зачем тратит время на этот разговор, ответила: — Когда знаю, что ты будешь бухать, жду. — Я не бухал! — оскорбился Рыжий. — Я немного выпил. Чуть-чуть.       Дроссель показал пальцами «чуть-чуть». А Карабин закатила глаза и вымученно застонала. Усилием воли лейтенант заставила себя не читать лекцию по генетике из старшей школы. Ее стараниями, об особой восприимчивости к алкоголю у рыжих мышей, на базе знал каждый. Дроссель тем временем сел поудобней, ненавязчиво положил руку на ее коленку и, принявшись самозабвенно бодать ее лбом в бедро, запел старую песню: — Карабин, ну будь моей женой. Ну, пожалуйста-пожалуйста. Хотя бы на одну ночь. Неужели тебе влом? Карабин…       Карабин сжала кулаки, безжалостно сминая края конверта с отчетом. Громко задышала, угрожающе раздувая ноздри. Но едва открыв рот, чтобы наорать, остановилась…       Это ведь не первый раз. Он выпивает, приходит к ней с непристойным предложением руки и сердца, наутро ничего не помнит. Над ним ржут его друзья, она высказывает все, что о нем думает. Он краснеет, извиняется и приносит ей розовоцветы, которые она терпеть не может. А нужны ей его извинения после бессонной ночи полной нервотрепки? И ведь ничто не могло заставить захмелевшего Дросселя отступиться от своей навязчивой идеи. Ни отказы, ни объяснения, ни избиения, ни травля однополчанами — не работало ничего. Лихач изводил ее своими мольбами до тех пор, пока уставший не вырубался сам.       Карабин взглянула в сторону. Туда, где стояла ужасно неудобная, но такая манящая раскладушка. Легкомысленно подумав о том, что ее здоровый сон стоит пяти минут (или на сколько там его хватит?) мучений, она выпалила: — Я согласна.       И тут же уставилась на рыжего испуганными глазами. — Правда? — с надеждой спросил он. — Пра-вда. — оцепенев от абсурдности собственных слов, ответила она.       Дроссель, вдруг сделавшийся серьезным, каким он бывает во время боя, отстранился. Карабин вцепилась в стул, глядя на то, как он поднимается и расправляет широкие плечи. Она испуганно моргала и не могла понять, всегда ли он был таким ужасающе огромным? Почувствовав себя загнанной в ловушку, лейтенант судорожно оглядывала палатку в поисках того, чем могла бы огреть рыжего. Поняв, что лампу ей жалко, а пистолет лежит в кобуре на раскладушке и, если она кинется к нему, то угодит прямо в лапы Дросселю, Карабин зажмурилась и совсем не по-лейтенантски хныкнула. В этот момент раздался шорох тяжелой брезентовой ткани.       Девушка открыла один глаз: в палатке она осталась одна. Хмурясь, мышка открыла второй глаз и неверии оглядела пространство. Дросселя нигде не было. — Что серьезно?! — ошалело выпалила она и принялась рассуждать вслух: — То есть, все те ночи, когда я мучаясь отказывала ему и не могла спокойно заснуть, я могла просто сказать «Да», и он бы свалил?!       Карабин пыхнула, как лошадь, вцепившись одной рукой в свои волосы. Нервно хихикнула, потом еще раз и расхохоталась. Громко и заливисто, как не смеялась уже с полгода.       Отсмеявшись, девушка встала и подошла к кровати. Приготовив ее ко сну, чтобы не тратить на это время после душа, она скинула с себя форменную кофту и штаны. Оставшись в одном белье, Карабин нагнулась к тумбочке, чтобы взять полотенце и замерла. Она услышала, как снова шеркнул брезент. По босым ногам тут же потянуло холодом. Обернувшись, Карабин увидела Дросселя.       Лихач держал в руках корзину грязной одежды, и улыбаясь, как последний дурак, смотрел на Карабин. Мышка, конечно, догадалась в чем тут дело, но никак не хотела в это поверить. Дроссель тем временем решительно бухнул на пол свою идиотскую корзину. Подошел к обалдевшей девушке и нежно чмокнув в щечку, потребовал: — Будь лапушкой, постирай.       И тут же, скинув лишь берцы, завалился на ее раскладушку и захрапел. Карабин хлопнула выпученными глазами. От удивления приоткрыла рот. И когда, наконец, поняла, что произошедшее ей не приснилось, грозно прошипела: — Какой же ты гандон…       Помня о том, что пьяный рыжий спит, как убитый, Карабин даже не попыталась его растолкать. Она грозно попыхтела в его сторону, показала его заднице фак: три раза подряд. Потом вытащила свою водолазку из-под его ноги и зашагала прочь из палатки. На ходу она прихватила принесенную им корзину. Только потому, что сама собиралась стираться! И потому… Что сегодня во время внезапной атаки, он ей вообще-то жизнь спас.       Но это сегодня, а завтра… Она выскажет ему все. И пусть он опять извиняется. И пусть снова краснеет. И пусть несет ей дурацкие розовоцветы, которые она ненавидит! И плевать, что она будет рада принять их из его рук только если… Если эти цветы исчезнут с планеты! Вот!       Но такого никогда не случится.       По крайней мере, ей очень хотелось в это верить…