о закатном море

      Когда на душе становится невыносимо тоскливо, Санчез покидает привычные ему края и отправляется проводить закатное солнце, что на его глазах покидает небо в лучах и голубоватых волнах. И хоть песчинки песка неприятно попадают в обувь, что приходится тратить позже добрых пять минут на их ликвидацию, в подобном ритуале он, всё же, находит свою романтику. Природа не имеет свойств бросаться на него с мечом, иль же громко отзываться о своём разочаровании – эти черты присущи исключительно людям и им подобным видам.       Иногда он даже садится на охлаждённый песок, поджимает под себя колени и всё выжидает, когда же на небе загорятся первые звёзды, дабы и ему возвращаться можно было в свою обитель, не заставляя волноваться при этом некоторых товарищей; ибо какой ж он после этого лидер, если так часто бросает их и уходит восвояси, отказываясь даже говорить своё местонахождение?       Укол вины заставляет веки вздрогнуть, не давая им окончательно прикрыть уставший взгляд Санчеза; после всего случившегося, ему остаётся только посоревноваться с Атлантом в этом тягостном роке, обременимые жизнью.       Но состязаться долго не выходит – знакомые шаги тревожат ровную гладь, и Санчез даже не вздрагивает, не оборачивается. Он ждёт, когда гостья сама безмолвно сядет рядом с ним, всё ещё разодетая в свой карнавальный костюм, некоторыми мотивами напоминавший Призрак Оперы. Но он ведь всегда любил эту женщину за её одухотворённость, разве нет?       — Тебя Вмутя искала, – начинает она тихо разговор, и не то, чтоб смущённо. Скорее боится прогнать всю эту воссозданную атмосферу уходящего вечера, потому и почти шепчет на ухо Санчезу. Краем глаза он замечает, что её лицо сохраняет отсутствие всякой экспрессивности, но он этому даже рад, ибо её монотонность – единственный оставшийся у него символ стабильности.       — Зачем? – он ощущает дыхание Новикони на своей коже и то, насколько близко она к нему, словно пытается подарить некое тепло, заверить в чём-то, да только человеческие тела достаточно ограничены в этом вопросе.       — Она не сказала, может, хочет обсудить с тобой что-то личное.       — Она меня ждёт?       — Нет.       — Отлично, – по-детски ликуя, его уста роняют еле слышный смешок, и он, наконец прикрывает веки, давая вечернему ветру подхватить его и унести куда подальше, полностью абстрагируясь от той реальности, в которой он сейчас находится. Той реальности, в которой на него заложили вендетту его некогда близкие товарищи, а ещё имеются ушат различных дел и собственные душевные трепыхания. Да, он действительно Атлант в этом вопросе.       Всё, что ему хочется сейчас – простого уединения, дабы появилась хоть какая-то возможность кануть в небытие и забвение, отдать кому-то другому всё это дело с перемирием каждой из каст, но разве есть кто-то него лучше в этом непростом деле? Да, безусловно, он делит одну и ту же идею с некоторыми людьми и может им доверять, но было бы так глупо и опрометчиво вкладывать в их руки такую обязанность.       — Ты устал, – всё с тем же тоном подмечает Новикони, как вдруг, пальцы её ладони переплетаются с санчезовскими, осторожно и нежно, но даже он от удивления переводит взгляд янтарных глаз на неё, слегка приподнимая брови, — Когда ты в последний раз спал?       Какой неудобный вопрос!       — Уф... Ах, ну чего ты так распереживалась? Разве я не жив и здоров, и сижу прямо перед тобой? – неловко почесав затылок ещё свободной рукой, он отмахивается уверенной улыбкой и смешком. Вот только судя по нахмуренному лицу своей пассии, её этот ответ совершенно не удовлетворяет. Ну как же сложно порой угодить любимой женщине!       — Когда ты в последний раз спал? – отныне вопрос звучит несколько твёрже, чем это было чуть ранее. Ему стоит признаться, что чувствует он себя нашкодившим котёнком.       — Милая, я ценю твою заботу, но тебе правда не стоит так переживать обо мне! Сама ведь видишь, сколько у нас всего; мы просто не можем всё бросить на самотёк и пойти отдыхать.       — И ты уверен, что можешь выполнять эти обязанности выглядя так, словно решил отметить Хэллоуин раньше обещанного? – Новикони роняет голову набок, вопросительно поглядывая на своего суженого, ставя его в очень неловко положение.       — Мне казалось, что тебе нравится тематика всего загробного..!       — Санчез.       — Хорошо, прости-прости, неудачно вышло, – наконец, он укладывает голову на колени, пряча своё лицо, да выдаёт протяжный стон, высвобождая ладонь из нежной хватки возлюбленной, зарываясь пальцами в волосы, словно пытаясь выдать конструктивный и аргументированный ответ. Но а что он может ей вообще ответить? Что она права, и что он действительно изнуряет себя пуще прежнего, бегая то от запада, то к востоку? Или что она выдумывает, и всё у него хорошо?       В какой-то момент, девушка до него дотрагивается, аккуратно прикасаясь к его плечу, укладывая свою руку на него, со всем сочувствием в глазах разглядывая забившегося в некий угол Санчеза. Хоть и какие-либо эмоции – не её дело, она всё ещё старается показать свою привязанность к нему, доверие и любовь.       — Ты ведь знаешь, что ты не один? Что я пойду с тобой, куда бы ты не пошёл? На край света, в Незер, в Энд... Какие бы у тебя идеи не были, какой бы смысл за ними не лежал, я пойду за тобой, Санчез. И не потому что мне некуда идти, и ты – единственный мой вариант, Боже, нет. Я это делаю из искренности, Санчез. Я это делаю, потому что люблю тебя.       На последнем предложении, он всё-таки поднимает глаза, уже заплаканные, красные и блестящие, собравшие в себе всю ту печаль, которую он укрывал всё это время, отражающуюся в последних лучах солнца. Почему его так резко выбило из колеи? Неужели он действительно устал от всего того, что произошло за последние несколько месяцев? Все те чудовищные события, казались, особого следа не оставили в его душе. Иль же он просто разучился прислушиваться к собственному сердцу, гонимый только своей доброжелательностью, совсем уже позабыл про самого себя? Ох, а бедная Новикони! Наблюдать за страданиями близкого человека – одна из худших пыток в кругах Данте!       — Ты действительно так считаешь? – голос становится еле слышимым, а будущие слова – сокровеннее.       — Стала бы я тут с тобой пачкать одежду, если бы врала? – в привычной иронизации интересуется она.       А Санчезу становится заметно лучше от её слов, и мягкая улыбка украшает его светлый лик, когда вдруг глаза цепляются за тонкие губы, такие знакомые и родные, но всё ещё манящие и желанные.       — Можно?       Новикони непонимающе хлопает глазами пару мгновений, прежде чем фокусирует свой взгляд на Санчезе снова, одобрительно кивнув, подсаживаясь даже чуточку ближе, слово желает укрыться вместе с ним от гнёта едва видных звёзд.       Не желая терять ни минуты, он аккуратно накрывает её губы своими, укладывая свою ладонь на её щеке, притягивая ближе, будто они – единственные выжившие в этом мире. Через пару секунд, она кладёт руки на его груди, не зная, куда их деть, а затем они отстраняются друг от друга, сбивчиво дыша, смотря друг на друга не то ошарашенно, не то как-то ещё.       Но затем, ребяческий смех поражает лёгкие Санчеза, и он задорно притягивает возлюбленную к себе, утыкаясь носом в её тёмно-зелёные волосы, а затем и обнимает её, прижимая восхищённо к себе, рассматривая её чёрные глаза – настоящие жемчужины, редкие и бесценные, дарованные ему самой Вселенной. Даже терновая корона спадает куда-то налево, но он этого не замечает, да и она не желает отпускать какого-либо комментария по этому поводу.       Вот именно так, нежась в уходящих лучах солнца, они закрепляют свою любовь крепче, чем это способны сделать какие-либо документы, ибо их любовь, верность и преданность просто невозможно измерить в чётких числах.