***
Глас благой вести непривычно тих. Он слушает, как утренний свет рассказывает о звёздах — о лучистых кусочках света, что едва заметно рассеивают собой ледяную ночь. И, по непонятной причине, ничего не говорит в ответ. Обычно вестник Небес гораздо более говорлив — в конце концов, такова его природа. Но сейчас глаза его широко-широко раскрыты, а фигура окутана ярким золотистым сиянием. На руки его, ослепительно-белые, становится невозможно смотреть. И оттого вздрагивает первый луч зари, когда эти белые руки преподносят ему нечто. Ярко-белый цветок с лепестками, расходящимися от центра, подобно лучам, благоухает в руках сердца Небес. Его глаза, что ярче полуденного неба, сияют от радости. — Скажи, свет зари... похоже ли это на звёзды, о которых ты говоришь? Ангел, что первым видел мир, кажется, впервые не знает, что сказать в ответ. И не успевает придумать, так как цветок ловко втыкают ему в волосы, сотканные из самых легких облаков. — Это... — он не успевает ответить, так как голос благих вестей говорит вновь. — Это будет твоей звездой. Разве первый луч утра, что несет зарю на крыльях своих, недостоин собственной звезды?***
Пройдет немало времени перед тем, как обернётся утренняя заря холодным мраком, и падёт. Станут меркнуть звёзды от его касаний, станут вянуть цветы от его взгляда. Крылья, некогда прекрасные и светлые, будут заточены во льдах. И тогда, когда сможет померкший свет утра лишь смотреть на иссиня-черное небо, усеянное россыпями небесных искр — даже тогда не увянет лилия, подаренная сердцем Небес. И именно тогда ангел, сломавший крылья об лед и гордыню, возьмет себе чужие имя и облик.