Свет и Ничто

Изголодавшее тело спешило по безликим улицам. Быстрее бы догнать угасающие лучи, очерствляющие землю. Быстрее бы ощутить аромат Его пленительного тела и увидеть бездну Его манящих глаз. Тело скулило и желало опуститься в Его руки, будто в жерло вулкана и раствориться. Испепелиться на частицы и отдаться полностью. Отдать Ему всё. Душу. Душу за Его. Но разум понимал, что Он свою душу не раскроет никогда, лишь только приоткрыв завесу тайн, захлопнет засов у самого края носа. "Негоже тебе глядеть в омут моей жизни" - сказал Ёсан однажды. Но выдержать было нелегко. Тело тянуло к Нему, душа изнемогала по Нему. Он весь Сам был словно манящее, дурманящее нечто. И разум это понимал. И разуму было наплевать. Тело летело, смешиваясь с проулками, смакуя шёпотом на губах знакомый разуму адрес. Всё это могло показаться одержимостью, неуловимым желанием, смешанным с горечью судьбы, но назовётся ли чувства родства слепой одержимостью, когда в глазах напротив сознание увидит словно самого себя, но это будет человек совершенно точно другой. Такой же целостный из плоти и крови человек, к которому притянет. И уже не сможет оттянуть обратно. А Кан Ёсан был настоящим одиночкой. Он с людьми совершенно не сходился. Сидел в своей квартире или доме, насупив нос, схмурив серьёзно брови и сосредоточенно смотрел в одну, интересующую его, точку. Им интересовались многие, разуму казалось, что все, но сам Ёсан к себе никого так близко не подпускал. Находиться рядом с Ним было нечто вроде подарка судьбы. Титулом, упавшим с небосвода дарением Высших сил. И разум не раз скажет: "Спасибо". За Него. Ёсан же не умел. Он не умел говорить спасибо и в большинстве своём чаще молчал, лишь изредка (не)удовлетворительно хмыкал или бросал короткие фразы. Потому и долгие диалоги с Ним казались сознанию сущим дивом. Чудом. Холодный, невесомый, разум Его, как разум любого нигилиста*, был далёким и чёрствым. Он был хладнокровным учёным, отрицающим всё в этом Мире. Здоровый эгоизм с горящими глазами испепелял своим взором. Был ли Он так холоден и отстранён и неужели Его чувства были настолько черствы, понять сознанию в самом начале было невообразимо сложно. Но Он подпустил лёгкое тело, всматриваясь в наивные, но не глупые глаза, и дал телу волю над Собой, подкреплённую дружбой. Дружить с Ёсаном было скрытым мазохизмом для подсознания. Это было опасной игрой, где ступни не то что по лезвиям, по раскалённым камням шагают, забирая с каждым шагом всё больше буйности и вольности души. Это всегда был какой-то фарс. Но только поначалу. Позже, разумение пришло по щелчку: Ему просто нужен Человек. Ни в качестве подопытного, распластанного холодного тела на хирургическом столе, но в качестве друга, следовавшего за Ним. А порой и оставившего Его в одиночестве. И как только разум это осознал, его повлекло за Ёсаном само собой. Сознание, будучи эмпатичным, распознало хитросплетения Его заблудшей души и стало отдавать Ему всё. И себя, и свою молодость, и честь. Не отдавало лишь мнение о Мире, о людях, о современности. В долгих разговорах и спорах о жизни дискуссии нередко приводили к скандалам. Тело тогда чувствовало, как щёки покалывают от подступающей злости и глаза видели, как нервно Ёсан закатывает свои зарницы, откидываясь назад всем телом, поправляя волосы. Или как несмело Он кусает губы, мигая глазами в глаза, скандируя о немом недовольстве, томно вздыхая. После таких томных вздохов следовало долгое молчание. Ёсан уходил на балкон, дышать воздухом, как правило, ночным. Сознание же давало телу отмашку встать и побрести на кухню, сварить кофе. Руки невольно дрожали в такие моменты. Глаза становились стеклянными и сознание скандировало: "опять довела Его до истерики своими нравоучениями". Но одна мысль заглушалась следующей, более разумной: "перебесится и придёт пить мой кофе". Сознание добавило бы: "придурок", но оно, скорее, ощетинившись прибавит нечто вроде: "гениальный". И внутренней монолог заканчивался слишком быстро, покуда на плече тело не почувствовало бы сильную хватку сожаления Его руки. И Ёсан не без доли цинизма кротко отрезает: - Прости. - слегка сжимая с какой-то скрытой нежностью хрупкое плечо. Тело лишь кивнёт на его прости и ни слова не скажет в ответ. Обернётся и заглянет в Его взвинченные глаза Гения. Немым кивком предложит кофе. Ёсан ответит таким же кротким кивком, усядется за кухонный стол и станет наблюдать за каждым действием. Пристально. Оценивающе. Станет вновь и вновь рассматривать изучающе каждый уголок до боли знакомого тела. Где-то в его голове явно будут мелькать расчёты, схематичные рисунки сухожилий, сосудов, вен. Но всё это перестанет быть важным, когда пара глаз встретится в едином уповании. Глаза заглянут в его, руки поставят чашку с кофе близко-близко к Нему и губы прошепчут: - Успокойся, Ёсан. - Ты вновь перечила, глупая. Будто так много знаешь о мире. Губы невольно подожмутся от подступающей ярости. Разум понимал, что Ёсан всего-то хочет продолжить эту полемику о жизненных циклах, о переплетениях судеб, Космосе. Но вместе с пониманием проснётся некий азарт начать снова и взбесить Его ещё сильнее. Но чувство спокойствия прильнёт к телу, как только Кан удосужится мягко прикоснуться фарфоровой ладонью к ладони. Тело пропустит вереницу чувств, глаза заглянут в Его и проследят мнимую хищную улыбку победителя. - Не злись, не злись. Ты достаточно знаешь о мире. Неужто ли я научился подшучивать над тобой? - ехидная ухмылка одарит Его лицо. - Что-что, а твой сарказм далёк от идеала, чудный Гений - кротко ответит разум, не сумев подумать. Ёсан легко погладит ладонь. Тело всё будет стоять и глядеть на него сверху вниз. И это будет единственным положением, где глаза будут глядеть на него свысока. - Присядь уже, не будь такой взвинченной. - почти в приказном тоне, но на слух от Него звучало просьбой. И тело послушно сядет рядом, обхватывая руками чашку с кофе, тупо смотря в пустоту впереди. Буря сменится спокойствием. Сидевший рядом Ёсан медленно отопьёт кофе и вновь попытается заглянуть в глаза, требовательно изучая профиль. Так Он всегда пытался неуловимо потребовать обернуться и поглядеть на него и разум это понимал. И как бы не хотелось снова бросить вызов, голова повернётся к нему и глаза снова встретятся. Сердце замрёт на мгновение. Ёсан переведёт взгляд с глаз на губы и улыбнётся. Посмотрит вновь в глаза. Издевательски монотонно провозгласит: - Хочешь, чтобы я поцеловал тебя. - Мне не нужны Твои поцелуи. И Он снова улыбнётся, потянется рукой и погладит совсем не нежно, скорее холодно, шершаво зардевшую снова щёку. - Ты самое светлое, что есть в моей жизни. Ты есть мой свет. - А Ты мой... - рука накроет Его руку и начнёт аккуратно гладить и жаться к Нему. К холодному, давно позабывшему о чувствах Человеку. Потому и момент этот будет тлеть в памяти, ведь Он впервые так открыто говорит о том... что чувствует? - Я вовсе не свет. Я Ничто. Весь мир Ничто. А ты в нём Свет. Ты... единственная причина, по которой я не отказался от веры в Людей до конца. И с грохотом сознание падёт на колени перед ним. От любви, от желания быть рядом. От желания следовать по пятам за этим Гением. И пусть Ему никто не нужен. Но Свет собственного разума будет дарить Ему свободу. И разуму любовь. - Ну какое же ты Ничто? - затрепещет голос, всё поглаживая Его руку, лежавшую на щеке. - Самое что ни на есть настоящее Ничто. Как и весь этот Мир. И Ёсан потянется вперёд, соприкасаясь ледяными губами с разгорячёнными губами напротив. Нутро застрекочет. Он целует. Он льнётся. По Собственной воле касаясь то нежно, то грубо покусывая иссечённые желанием томные губы. И поцелуй этот станет необузданным воспоминанием, которое из раза в раз будет заставлять бежать к Нему по тёмным переулкам, сбивая пустоту меж собой и городом, ожидая встречи, ожидая тихого молчания или бурных речей, смешанных с собственным Светом и Его громкоголосой Пустотой.