Глупые истории влюбленных людей

             Она хорошо помнила день, когда встретила свою любовь.              От пролитого лимонада ее платьице стало липким, и каждая пчела так и норовила за ней погнаться. Новые босоножки стерли ноги, их уже успели покусать назойливые муравьи — да, она сама не заметила их муравейник, но это не повод! Порядочные насекомые так не поступают…              Евка — как шутя называл ее дед — сердито гуляла по тропинкам. Какой отвратительный день! Мама обязательно накричит за испорченное платье, наступать на пятки завтра будет больно из-за мозолей…              Лишь одно ее радовало: огромный, спелый пузырин в ее руках. Вот сейчас она дойдёт до беседки, спрячется в ее тени под сенью клематиса и гардений и надкусит его горьковатую, упругую кожуру…              Чего Евка не ожидала, так это высокого мальчика-каланчу, что вырвал — ее! честно добытый! — пузырин из рук. Он унёсся вперед с хохотом, а Евка стояла, раздуваясь от гнева воздушным шариком, и все не могла прийти в себя.              Она шмыгнула носом. Сняла босоножки. Побежала — в классе никто не мог за ней успеть.              Догнала и разбила этому хулигану нос.                            В следующий раз они встретились только зимой. Неожиданные заморозки накрыли Фонтейн — и весь народ высыпал на набережные: полюбоваться сиянием хрупкого льда на спокойных водах.              Но Евке этого было мало. Она нашла место под одним из мостов, где не было ни гуляк, ни жандармов, и с гиканьем прыгнула прямо на прозрачную корку. Та подломилась. И она оказалась по колено в кусачей, холодной воде: повезло ещё, что спрыгнула на огромный булыжник… С отчаянием посмотрела на высокую стену. Поняла, что нужно звать на помощь взрослых, а те ведь обязательно наругают, расскажут родителям, и ее запрут дома на неделю…              Кто-то подхватил ее подмышки. Поднял как плюшевую игрушку и бегом понес в город, в кафе «Люцерна», где для всех замерших прохожих горела днём и ночью огромная печка.              Евка подняла голову. Сцепив зубы, пыхтя, ее нёс на руках тот самый хулиган. Она легко узнала его: по карим, озорным глазам с крапинками янтаря и горбинке на носу.                            Спустя пятнадцать лет он же нёс ее на руках через весь город: от церкви до их маленькой квартирки, которую могли позволить себе снять младший редактор в «Паровой птице» и подмастерье инженера. Уложил ее на кровать — они купили ее за бесценок на стихийной барахолке, и одна вредная пружина все время колола ее под ребра — а потом встал на колени и, широко улыбаясь, протянул большой, оранжевый, сладкий пузырин.              Она засмеялась и подумала, что разбила ему нос, но сердце, его доброе и чуть наивное сердце, не разобьёт никогда.              Сколько же лет прошло с тех пор, а улыбка, глупая, шаловливая улыбка влюбленной девчонки, лезла на лицо даже сейчас. Евфрасия вздохнула, с нежностью посмотрела на сэра Артура, что изо дня в день сидел на своей жердочке, и вернулась обратно в редакцию. Там, за одним из столов уже дожидалась Шарлотта — ее золотой самородок, девочка, что когда-нибудь возглавит газету вслед за ней.              Уже больше ста лет на посту главного редактора «Паровой птицы» царили женщины. Своими ласковыми, но твёрдыми руками они отделяли зерна от плевел. Были карающим мечом правосудия и теми, кто отыщет свет даже в полной темноте.              Евфрасия присела напротив.              — Есть одно задание, которое я могу поручить лишь тебе.              Шарлотта подобралась — точно кошка перед прыжком.              — Близится праздник всех влюбленных, и мне нужно, чтобы ты снова отправилась в путешествие по Тейвату и принесла из него самые сочные, самые прекрасные истории о любви. Сможешь это сделать?              Она видела, что девочка расстроилась. Конечно, она все ещё считала это продолжением своего отстранения от серьёзных, важных дел.              Глупый-глупый ребенок. Никто уже не вспомнит лет через десять о каком-нибудь крупном заговоре или убийстве.              А вот о любви… о, о любви помнят всегда. Даже забывая страну и собственное имя — цвет глаз, смех, ямочки при улыбке — это человек унесёт с собой и в могилу.              Видимо, что-то отразилось на ее лице, потому что Шарлотта вдруг улыбнулась, подскочила и крикнув «будет сделано в лучшем виде!» вылетела за дверь.                            Мондштадт встречает Шарлотту глубоким синим небом с перьями сливочных облаков, скрипом огромных мельниц, шелестом воды, бьющейся о валуны и подпоры моста. Стены города, в прошлый ее визит серые и серьёзные, словно бы сияют изнутри, согретые солнцем. Она останавливается на пригорке, достаёт камеру и делает несколько снимков: просто так, для себя.              Проходит по мосту к главным воротам, вспугивая голубей, узнает в насупленном мальчике победителя турнира и обещает, что в следующий раз будет осторожнее, ни одну птицу не потревожит, правда-правда. Рыцари на посту те же самые, что были и в прошлый ее визит. Они узнают ее, шутливо отдают честь и без расспросов пропускают в город.              Шарлотта покупает на фруктовом прилавке красное, наливное яблоко. На дворе суббота, и в городе повсюду прогуливается народ, привлечённый на улицу погожим днём. Их разговоры текут по площадям бурной рекой: здесь и наречия Снежной, и знакомый фонтейнский выговор, и ученые речи студентов из Сумеру.              Конец зимы в Мондштадте мягкий, нежный. Вкуса медовых пьяных яблок, что висят на ветках до самых заморозков, и сладости воды из озера. Она сдаётся весне без боя, встречает ее как давнего друга. В Фонтейне же все ещё дуют кусачие, злые ветра, и люди кутаются в накидки и плащи, защищая себя от зябкого, липнущего к коже тумана и снега.              Шарлотта жмурится от удовольствия: родителями бы точно здесь понравилось. Они оба не могли терпеть холод, и зимой становились тише, как ящерки, что впадают в спячку до первых шажков тепла.              Прогуливается по солнечным улочкам. Наблюдает за чужой жизнью: за тем, как бранятся и мирятся пара стариков на лавке после ожесточённой шахматной партии, как кошки на крыше гоняются за озерными чайками, как женщина на балконе снимает с верёвок белье, встряхивает и умелыми движениями превращает белые простыни в маленький квадратик ткани.              Прохожие кивают ей, словно знакомой, рассказывают о своих делах, радостях и печалях. Детвора играет в мяч и тоже зовёт ее присоединиться к игре.              Она влюбилась в этот город ещё в прошлый раз, этот же — забил последние гвозди в ее чувства. Здесь все было — словно летом в деревне у бабушки: привычно и знакомо, с налетом светлой, легкой тоски. Даже жаль, что деревни и бабушки у неё не было. Лето они с родителями проводили в коротких путешествиях и вылазках в соседние регионы. Шарлотта подумала, что в следующий раз обязательно надо выбраться втроём и сюда — прогуляться по зелёным долинам, увидеть вблизи снежные остроги Драконьего хребта, попробовать знаменитую воду Сидрового озера и вино с местной винокурни, а, умаявшись от впечатлений, посмотреть на звёзды и море с утеса, деля на троих последний кусок лунного пирога.              Но пока у неё было дело. И этим делом был тот таинственный капитан кавалерии, с которым она познакомилась на карточном турнире. Красивый, умный, харизматичный, загадочный — после публикации того репортажа редакцию заполонили демуазели, умоляя дать им его адрес. Они бы вплавь пересекли моря и океаны, дабы увидеть его вживую, увериться, что такой человек существует в реальности.              У такого мужчины обязательно за плечами должна быть не одна пикантная история, Шарлотта была в этом уверена. Осталось только его найти…              Уж что-что, а искать она умела.              Вереница расспросов приводит ее к таверне на окраине города. Уже вечереет, и на улицах становится меньше прохожих, все расходятся по домам: готовить ужин, умывать чумазых детей, читать сказки и ждать, когда же наконец-то наступит настоящая, жаркая весна, когда до лета — один взмах крыла бабочки. Что она принесёт им: многие радости, многие ли печали? Природа расцветёт— и мир здесь окунётся в вальс белоснежных лепестков, завихрится, совсем знакомый — но все же чуточку новый.              Вместо людей на улицу выплывают ароматы. Шарлотта втягивает их и просеивает, разделяет на ноты, как учили ее в парфюмерной лавке. Шаг за шагом, прикрыв глаза, она идёт и узнает этот город по-новому: невидимые цветы, что растут на балконах, охровый дым из печей из зажженных на ночь каминов, пшеница и мука, молоко и нагретые за день камни. Яркая, щекочущая нос кислинка вина и тяжёлая взвесь сигаретного дыма и свеч. В любом городе есть место, где льётся рекой алкоголь и кипят людские страсти, где слухи перемешиваются в особый коктейль — только и знай, что вовремя выуживай из него главное.              Так и есть. Чутьё приводит ее к таверне на самой окраине. Светильники на ее стенах мягко раздвигают своими руками зимние сумерки, внутри тоже горят огни — медовые, тёплые. Так и тянет ночным мотыльком залететь туда, погреться. На одном из пустых столиков сидел кот и внимательным взглядом следил за прохожими. С такой охраной не забалуешь!              Шарлотта толкнула тяжёлую дверь и вошла.              Таверна была старой, но это старина придавала ей своеобразный лоск и очарование. В таком месте наверняка было приятно коротать долгие пасмурные вечера, слушая разговоры посетителей и переборы лир бардов, в погожие, солнечные деньки брать свой бокал и сидеть снаружи, смакуя сладость вина, последние брызги заката на небе и шум затихающего города. Ее мама всегда отзывалась о винах Мондштадта только положительно, надо не забыть привезти ей в подарок бутылку… Как приятно, наверное, заходить сюда после работы: слушать, просеивать городские слухи, выискивая в них речное золото правды — ах, таверна была просто замечательной! И капитан нашёлся, прямо за барной стойкой, болтающий в руке бокал с вином.              Увидев ее он на мгновение стал серьёзным — и Шарлотта не обиделась на это: мало ли по каким делам мог явиться заграничный репортёр? Но тут опять натянул на себя маску радушного весельчака, похлопал по месту рядом с собой — и до чего высокие у них табуреты! — и завёл непринуждённый разговор, как водится, о погоде, делах Фонтейна, восстановлении города после наводнения. Она отвечала, сама задавая ничего не значащие вопросы. Оба знали — это лишь игра в поддавки, протирание мечей перед боем. И первым сделал свой выпад капитан.              — Что же вновь привело госпожу из «Паровой птицы» в Мондштадт? — он наклонил голову и одна из прядок игриво соскользнула с плеча, обворожительно улыбнулся — той самой улыбкой, что не достигает глаз. Шарлотта знала, что он следит за ней, цепко и внимательно, надеясь выудить информацию даже из ее молчания. Она не дала ему такой возможности.              — Увы, никаких новых сенсаций. Но ведь их можно — и нужно — создавать! И для этого мне нужны вы, капитан.              — Я? Что вы, вы ошиблись, мадмуазель, — он игриво выгнул тонкую бровь, — я ведь всего лишь скучный капитан кавалерии, что любит пить вино и играть в карты. Чем же я могу вас порадовать?              — Можете, — она улыбнулась, и он вновь отзеркалил ее улыбку, — расскажите мне о любви!              — Любви? — переспросил капитан и бросил быстрый, почти незаметный взгляд вглубь таверны, словно бы выискивая кого-то, — Какой любви?              — Вашей, конечно! Вы ведь говорили в прошлую нашу встречу, что будете не прочь дать мне интервью?.. А ведь на носу день всех влюблённых, капитан! Кто, как не вы, можете поведать читателям о ней. Помните вашу фразу? — она прокашлялась и продекламировала по памяти: «любовь — это игра в карты, в которой блефуют оба: один, чтобы выиграть, другой, чтобы не проиграть»…              — Ах, точно, я такое говорил… Что же, госпожа репортёр, у меня действительно найдётся несколько подходящий историй, — «а их правдивость вы все равно проверить не сможете» услышала она непроизнесенное, — Но мне нужно подумать, какие из них точно вам годятся. Давайте я найду вас завтра, в городе? Обещаю, вы останетесь в восторге!              И не услышит ни слова правды.              Она уже хотела открыла рот, чтобы возразить или даже отказаться — все интервью с самого начала пошло не плану. Ей казалось, что капитан был бы только рад поделиться пикантными историями из своего прошлого, но сейчас, глядя на него, Шарлотта поняла. У него действительно была история о любви, но отнюдь не счастливая.              — Зачем заставлять девушку ждать, сэр Кэйа? Она проделала такой путь, желая услышать о ваших похождениях. Убегать от своих обещаний и ответственности совсем не по-рыцарски, вам так не кажется? Что будете заказывать, мадемуазель?              Во взгляде капитана что-то дрогнуло. Так лопается радостный, яркий воздушный шар, оставляя после себя лишь пустоту. Он сжал пальцы на бокале до побеления, другой рукой вцепившись в стойку, словно ища в ней опоры, и повернул голову к говорящему. Шарлотта не хотела отводить от него глаз: она поняла, что только в этот миг, в первый раз за их встречи, видит его настоящего. И все-таки, повинуясь правилам приличия, тоже обернулась.              Чтобы все-таки открыть рот и чуть не вытаращиться от изумления. Потому что перед ней — в скромной униформе бармена, что только подчеркивала ладное тело — стоял сам Дилюк Рагнвиндр, хозяин самой известной и богатой винодельни всего Тейвата. Она знала о нем. Конечно, она о нем знала! Бедные редакторы бизнес-колонок чуть ли не стояли на коленях, умоляя об одном-единственном интервью. И каждый раз в редакцию приходили уважительные, но отрицательные ответы. А сейчас он стоял перед ней, окидывал ее внимательным, оценивающим взглядом. Архонты всемогущие, кому расскажешь — не поверят!              Шарлотта, сама не понимая почему, выпрямила спину. Подавила желание поправить волосы — что это такое, с ней раньше никогда такого не случалось! Но этот мужчина был таким… Таким! Сразу видно — знатный господин. Даже просто смотря на неё, он делал это с такой значимостью, что присуща только аристократам. Что он тут делает?!              Она все-таки закрыла рот. Пролепетала тихо:              — Что-нибудь на ваш вкус, пожалуйста.              — О, госпожа репортёр, не стоило этого говорить, — капитан, кажется, уже пришёл в себя. Теперь стал прежним — уверенным в себе, смешливым и спокойным. — Вы же не хотите в краю вина давиться виноградным соком.              Они оба смотрели на неё, не удостаивая друг друга взглядом. Но даже так она чувствовала, что между ними натягивается тонкая струна, клубится туман и дым безмолвного. Так трещит льдинка, раскалываясь на части, когда ее роняют в кипяток; так шипит раскаленное до яркого сияния железо, что кузнец опускает в холодную воду.              Господин Дилюк отвернулся к рабочему столу. Звякнул шейкер, высокий, тонконогий бокал, похожий на креманку, поймал на себе поцелуй горящей свечи.              — Не всем же пить вино как воду, — проговорил он. Капитан вздрогнул, посмотрел на его спину: было удивительно, что на белоснежной ткани сюртука не затлела дыра от такого взгляда, — Но помните, — обратился господин Рагнвиндр уже к ней, — Все истории сэра Кэйи нужно делить на два и тогда, быть может, вы узреете истину.              — По крайней мере, господин Дилюк, — сказал капитан язвительно-ласково, — мне есть, о чем рассказать.              — Да что вы.              — Вот так.              Перед ней поставили нечто, больше напоминающее заснеженную гору на закате, а не обычный коктейль. Огромная порция взбитых сливок, десертная вишенка на самом верху и рубиновые потоки вишнёвого сидра.              Она осторожно подцепила самый край ложечкой и почувствовала, как кислинка ягод смешивается с облачной сладостью взбитого молока. Господин Рагнвиндр хмыкнул.              — Что же, коли вас так интересуют любовные истории, то, может, и я поведаю вам парочку? Например, завтра. Приглашаю вас на ланч в «Хорошем охотнике», в полдень, мадемуазель.              Капитан, допивающий своё вино, закашлялся.              — Ты? Да о чем ты можешь рассказать?              Господин Рагнвиндр повёл плечами, будто сбрасывая с них морось этих обидных слов.              — Кое о чем — могу. Как вам такое предложение? В любом случае у сэра Кэйи весь завтрашний день будет забит делегацией из Ли Юэ. А я мог бы вас развлечь до его прихода.              — О, — сказала Шарлотта. Она и не предполагала, что сам хозяин винокурни будет не прочь дать ей интервью. Евфрасия будет в восторге! — О… Конечно!              — Тогда отлично, — господин Дилюк улыбнулся ей, и она почувствовала, как на лицо набегает румянец, — буду вас ждать.              Шарлотта вернулась к своему коктейлю. Как странно: в таверне было тепло, даже душно, но вдруг по телу пробежали мурашки. Может, кто-то, уходя, неплотно закрыл за собой дверь?.. Но нет, этот изморозевый холод исходил от капитана. Послышался легкий звон. Она вздрогнула. Это в руках капитана раскололся бокал, а на тыльной стороне ладони выступило несколько тёмных капель. Он же будто не замечал этого, все смотрел и смотрел на господина за барной стойкой.              — Вот как, — сказал он, сжав руку. На стол упало несколько капель, — Вот оно как.              Господин Дилюк нахмурился. Шарлотта поняла, что не может здесь больше оставаться. Таверна словно бы превратилась в песчаный пляж, откуда разом схлынула вся вода. Но она знала, что море вернётся и накроет их и сметёт всех огромной, смертоносной волной.              — Что же, тогда до завтра! — пролепетала она, вскакивая с табурета, — Хорошего вам вечера! Спасибо!              Шарлотта выскочила за дверь, привалилась к ней спиной и перевела дух. Холодный зимний воздух обнял ее, остудил пылающие щеки и истошно бьющееся сердце. Небо было чистым, ясно-синим, и каждая звезда на нем сияла как слеза на свету. Нужно было уходить — как хорошо, что она загодя напросилась к госпоже Мегистус на ночлег — но перед этим Шарлотта обошла таверну и заглянула в окошко, надеясь, что не застанет там драки или чего похуже.              Там, за стеклом, господин Дилюк аккуратно заматывал раненую ладонь капитана белым бинтом. Оба не смотрели друг на друга, словно бы один только взгляд мог причинить им боль. Что-то произошло между ними — нехорошее, неправильное, что-то, в чем была повинна только она. Завтра надо будет обязательно извиниться перед ними обоими…              Медленно идя по тихим улицам к квартире Шарлотта поняла, что забыла сделать кое-что ещё. Ей так хотелось сбежать, что она даже не заплатила! Что о ней теперь подумают?!                     Утро выдалось пасмурным, серым. Полночи болтая о делах редакции, проснулись они поздно, позавтракали вместе, а после расстались: госпожа Мона направилась в библиотеку, надеясь добыть там одну из редких книг, что никак не могла достать, а Шарлотта — к «Хорошему охотнику». Она специально пришла загодя, выбрала столик подальше от прилавка, приготовила кошелёк — как только господин Дилюк придёт, она сразу же расплатится: и за вчерашний коктейль и за ланч!              Небо было низким, густым, похожим на последний снег, что лежит в низинах и впадинах до поздней весны. Но среди облаков то и дело появлялись синие просветы, и сквозь них на площадь спускались колонны золотистого света. Солнце собиралось под ногами лужами, блестело и жгло глаза. Шарлотта сцепила пальцы и закусила губу. Вчера она кратко обмолвилась о том, что произошло в таверне, а Мона лишь хмыкнула печально, сказав, что в человеческих отношениях порой бывает разобраться куда труднее чем в немых голосах звёзд. Шарлотта же не могла избавиться от ощущения, что у капитана действительно была одна история о любви: незаконченная, может быть безответная — и ей был как раз-таки господин Дилюк. А она своими разговорами только пошатнула то хрупкое равновесие, что было меж ними… Никому не захочется, чтобы возлюбленный рассказывал о своих отношениях репортеру…              Она увидела его еще издали. Подумала вдруг: как же Мондштадту повезло, ведь в нем живут такие красивые люди. Ходят, улыбаются, пьют — или наливают — вино. Они с капитаном Кэйей были совсем непохожи, но их образы словно дополняли друг друга, складывались в цельную картинку из разрозненных частей.              Господин Дилюк шел к ней от городских ворот. Солнце выглянуло на секунду, робко пробежалось по огню волос, высекая из него искры, и также быстро пропало.              Шарлотта привстала, помахала ему рукой. Заметив ее, он ускорил шаг. Поравнявшись, склонил голову в вежливом приветствии и произнес честно:              — Я должен извиниться. Вчера я пошёл на поводу у своих чувств, чего делать был не должен. Надеюсь, вы простите меня за ту сцену, свидетелем которой стали. Пожалуйста, уберите мору. Что хотите попробовать? У Сары чудесные пироги и кофе.              — Что вы, — сказала она, — это я должна просить прощения! Пожалуйста, давайте я оплачу наш заказ…              — Мисс Шарлотта, — он посмотрел на неё серьезно, — сегодня вы — мой гость. Лучше потратьте деньги на сувениры и памятные вещицы для родных и друзей. Считайте этот ланч продолжением моих извинений, ведь, к сожалению, рассказать ничего интересного я вам не смогу. Мне просто хотелось…              «…его позлить»              Им принесли кофейник, сахарницу, сливочник и целый противень пирога прямо из печи. Господин Дилюк разлил кофе, нарезал пирог, подвинув к ней тарелку, вцепился руками в кружку и проговорил:              — Чтобы вы не печалились, я нашел для вас идеального кандидата для интервью. У моего знакомого из гильдии виноделов есть совершенно потрясающая байка о том, как он встретил свою жену. Они согласны вам ее рассказать сегодня же вечером.              Он отпил кофе, зажмурился от наслаждения. Выглянувшее солнце мягко погладило его по голове, очертило каждую ресничку. Они у него были длинные, алые, пушистые. Тени от них заплясали на его щеках — как жаль, что нельзя было достать фотоаппарат и запечатлеть это на снимке.              — А вы…              — У меня нет ничего, — ответил он. Замолчал и продолжил, поясняя, — Вам ведь нужны истории, где все хорошо? Где в конце «и жили они долго и счастливо, и каждый день спорили о том, кто кого любит больше»? Такого хотят читатели. Драм, наверняка, им хватает и в обычной жизни.              — Господин Дилюк, — кофе и сладкий ореховый пирог придал ей смелости, — но вы говорите так, будто бы у вас есть что-то… Пусть она не кончилась, эта история, так, как этого бы вам хотелось. Но, может, расскажете мне? Обещаю, это не пойдёт никуда дальше этого столика. Честное слово репортера. А облечь горечь в слова всегда помогает.              Может, наш разговор поможет вам освободиться от этого и посмотреть на тех, кто рядом, подумала она. Может быть, один грустный и влюблённый в вас капитан скажет мне за это «спасибо».              Он посмотрел на неё внимательно. Она постаралась принять важный, доверительный вид. У госпожи Евфрасии это всегда получалось куда лучше. Стоило ей улыбнуться, поймать взгляд собеседника и тот начинал говорить, чуть ли не захлебываясь словами.              Господин Дилюк вздохнул. Осмотрел площадь, но в такой час здесь было пустынно: лишь около фонтана играла с собакой стайка детей, да две женщины у бакалейной лавки спорили, кто заберёт последние помидоры. Отставил чашку в сторону, чуть откинулся на стуле.              — Я никому об этом не рассказывал. И не думал, что когда-нибудь расскажу.              — Я понимаю, — со всей мягкостью, на которую была способна, согласилась Шарлотта.              Он кивнул ей и прикрыл глаза. Выдохнул и начал говорить. Его тихий, спокойный голос падал на площадь тёплым летним дождем.              — В языке Снежной есть одно слово. Однолюб. Это тот, кто за всю свою жизнь может любить лишь одного человека. Никто другой ему не нужен. И я, как оказалось, именно такой. Что забавно: понял я это не сразу. Слишком поздно. Тогда, когда ничего уже нельзя было изменить. Тогда, когда у этого самого человека расцветала и кипела своя жизнь, в которой мне уже не было места. А я все равно не мог отказаться от своих чувств. И даже сейчас — не могу. Это хуже, чем просто предательство. Отрицать это — словно отрицать самого себя. Слишком давно они со мной были, стали частью меня, той, что нельзя отринуть и остаться прежним. Надеюсь, вы не знаете, что это такое. Все равно что погружаться глубже и глубже в тёмную воду и знать, что в конце тебя не ждёт уже ничего. Что ты сам в этом виноват. Что ничего нельзя исправить — ведь ему этого уже не надо.              Его тихий голос наполнял площадь. Она чувствовала, как из ливня он превращается в потоп, откуда не выплыть. Он все ещё не открывал глаз, а Шарлотта в отчаянии хваталась за все, что их окружает, лишь бы не погрузиться в эту пучину вслед за ним. Тут ее взгляд упал на соседний, ранее пустующий столик. Она чуть вздрогнула от удивления — там, спиной к ним, сидел капитан Кэйа. Разве у него не было дел? Почему он здесь? Почему они его не заметили? И, если господин Дилюк, не мог его увидеть, не поворачивая головы, то она-то, что всегда подмечала малейшие детали, уж точно должна была!              Но капитан сидел, не двигаясь. Лишь напряжённая спина, словно меч проглотил, выдавала то, что он вслушивался, ловил каждое слово.              А господин Дилюк продолжал говорить. Теперь он смотрел куда-то сквозь неё — таким далеким был его взгляд.              Куда он смотрел? Кого искал?              — Я полюбил его так давно, что не смогу припомнить уже ни дня, ни часа. И с самого начала знал, что ничего из этого не выйдет, — он горько хмыкнул, — из меня должен был выйти благородный муж, рыцарь, опора семьи, достойный наследник, кто-то там ещё. Я был не против этих ролей, ведь он был рядом, а этого было достаточно. Я всегда знал, что могу оступиться, что меня поймают. Что он, пожалуй, знал меня лучше меня самого и спасал в те моменты, когда я и не думал, что мне требуется спасение. Но… — он посмотрел на неё невозможно-печально, — иногда так бывает, что все, что в жизни казалось простым и понятным, на самом деле таковым не являлось. Если отлежать руку, то на несколько мгновений можно перестать ощущать ее своей частью. Вроде как она все ещё твоя, но ты не чувствуешь ее, не ощущаешь. И однажды то вечное, незыблемое вдруг превратилось в пыль. Я не был нужен ему. Я был для него просто… никем. Ничего не заслуживал. Я понял, что так и не стал для него тем, кому можно довериться. Кому можно рассказать, что тревожит. Что не дает ему просто жить. Я так разозлился. Мне было так больно. Мне хотелось никогда больше его не видеть. Но… я не смог. Я все ещё.. все ещё…              — Вы любите его. Даже сейчас, — мягко произнесла Шарлотта.              — Да, — согласился господин Дилюк, — да. Даже когда мне хочется выгнать его из таверны, сломать ему нос, налить ненавистного виноградного сока, даже когда я знаю, что он не говорит мне ни слова правды. Даже сейчас.              — А вы… — Шарлотта прокашлялась, — а вы не думали, что, может быть, надо попробовать начать все заново?              — Заново? Кому это нужно?              — Вам, — сказала она твёрдо, — пригласите его на ланч, на кофе, как и меня. Попробуйте поговорить. Если за столько лет вы не смогли это отпустить, если этот человек все ещё рядом… Вдруг он тоже… хотел бы попробовать?              Простите меня, капитан, мысленно сказала она. И посмотрела на него. Тот будто бы стек на стуле, ослабевший, раненый услышанным.              Господин Дилюк покачал головой. Улыбнулся ей ломко. Поцеловал на прощание руку.              — Спасибо, что выслушали. Приходите в таверну вечером, Гидеон и его жена будут вас ждать. Спасибо, — повторил он и медленно поднялся. Махнул рукой официантке и пошёл прочь от ресторанчика размеренно, будто выверяя каждый свой шаг. Она смотрела ему вслед и не знала, что теперь делать.              Зато знал кое-то другой.                     Каждый шаг давался с трудом. Как странно: он думал, что выпустив свои мысли на свободу, ему станет легче. Но они, эти чувства, никуда не ушли. Только кололи теперь не изнутри, а зажимали тело в тиски. Почему он вчера вмешался? Ему же не в первой слышать все эти истории от Кэйи — где в них правда, где ложь, кто разберёт — не в первой обжигаться о флирт с другими и усмешки, ядовитые — себе. Стараться не думать, о скольких ещё он не знает. Как же глупо.              Как же больно…              Когда в него врезаются грубо, со всей силы, он едва не сбивается с ног. Но его прижимают к себе, не давая упасть. Лицо Кэйи так близко.              Он все слышал, отстранённо понимает Дилюк. Этот факт ничего в душе не трогает, только холодком пробегается по оголенным за разговор нервам. Старается вырваться, но Кэйа держит крепко, вцепляется в него с каким-то непонятным отчаянием. Шепчет, лихорадочно, горячечно, повторяет его имя как заведённая механическая игрушка:              — Дилюк-Дилюк-Дилюк… какой же ты невозможный, какой же ты… Архонты, почему ты ни словом, не взглядом… какой же ты дурак, какой же я глупец…              Ну вот и все, понимает Дилюк, вот и точка в его глупой истории о любви.              То, что происходит дальше, больше похоже на сон или смерть. Кэйа отпускает его на мгновение и тут же обхватывает голову руками, зарывается в волосы. Целует так, словно от этого зависит его жизнь. Смеётся со странной хрипотцой — будто готов разрыдаться.              — Пригласи меня, Дилюк. На кофе, чай, воду, яд, сок этот твой виноградный. Позови меня — и я приду, даже если ради этого придётся перерезать глотки богам. Ты — моя история, навсегда, навеки-вечные, никто другой, никогда, ни в этой жизни, ни в следующей мне не нужен. Пожалуйста, Дилюк, прошу тебя, не говори, что ты чего-то там не заслуживаешь. Это я тебя — не заслужил…              Вот так все и заканчивается. Годы молчания и недомолвок перемалываются в труху, рассеиваются на ветру. Так все и начинается — старая-новая история, о какой не напишут в книгах и газетах.              Вновь солнце выходит из-за туч. Кэйа все ещё держит его лицо в своих ладонях. С неба на них падает свет — Дилюк смотрит на Кэйю — и это самое прекрасное, что он когда-либо видел.              — Я люблю тебя, — говорит он, и Кэйа улыбается: блаженно, сумасшедше-счастливо. Так, что нельзя не заразиться этой напастью и улыбнуться в ответ. — Кофе?                            Евфрасия откладывает финальные гранки специального номера, что уже завтра уйдёт в печать, снимает очки для чтения, трет покрасневшие от напряжения глаза. Повсюду в Фонтейне к празднику выставили украшения в форме сердца, лотки с шоколадом, конфетами и букетами цветов. Позже к ним ляжет и их газета.              Она улыбается: Шарлотта смогла собрать в своём коротком путешествии самые яркие самоцветы историй о любви. Чего стоит одна из Мондштадта, где знатный молодой господин-белоручка повстречал пустынницу, которая сразу же заарканила его кнутом и больше никогда не отпускала. Но больше Евфрасия радовалась изменениям в самой Шарлотте: она вернулась в Фонтейн, будто бы обретя что-то новое. Научилась слушать не только то, что говорят, но и слышать — о чем умалчивают. Скоро, очень скоро она станет самым лучшим репортёром. А пока…              Пока в дверь редакции постучались. Внутрь просунулась голова, лохматая, небритая — опять сидел за чертежами, позабыв обо всем на свете, что ты с ним будешь делать… Он взял ее под руку, и они пошли домой, а с неба медленно падал последний снег этой зимы, таял, так и не долетая до мостовых.              На самом деле, подумала она, у настоящих историй о любви никогда не будет конца. Они будут продолжаться все дальше и дальше, прерываться, начинаться вновь.              В них никогда не будет точек. Только множество запятых.